| << пред. << >> след. >> IV
Каким же ты был мудрым, мой отец! И как был прав ты, когда учил меня переносить трудности, готовил к настоящим испытаниям. Мог ли я тогда ночью, стоя на кургане, представить, какие тяжкие испытания выпадут мне в жизни?! Я был подобен дереву в степи, которое хлестал дождь, сгибала буря, на которое обрушивался град, трепал и сотрясал ветер...
И самое страшное — это мой конец, какой смертью умираю я теперь... О-о! Глоток воздуха... Мне не хватает воздуха, а ведь его с избытком хватает здесь, в лесу, всему живому. В том лесу, где я видел столько радости и столько горя... Теперь он лишает меня жизни... — Так в отчаянии думал Мурат, не надеясь уже ни на свои силы, ни на случайную помощь. — Наверно, отец, ты признал бы, что твой сын не лишен мужества, если бы вдруг я вышел живым из этой передряги? Если бы вышел... Или ответил бы пословицей: «Орел, что слишком часто охотится, ломает крылья»? Поделом, раз не угомонился!.. Нет, не сказал бы ты так. Не такой ты был человек, мой отец.
Ты умел многое прощать, потому что любил людей. Прощать — это быть сильным. А ты был сильным, отец... И справедливым... Когда, в какие веки видели адыги, чтоб женился младший брат, опередив старшего?.. Ты все уладил, отец, и все кончилось хорошо. Эх, Мурат, Мурат, как ты начал свою жизнь и как ты ее кончаешь?..
Человек снова закрывает глаза, и голова его бессильно падает. За поступок, что совершил некогда Мурат, от мужчины непременно отрекались: еще бы! Нарушил обычай — женился раньше старшего брата! И не просто женился, — украл невесту. А помогал ему в этом, невзирая на возможные для себя последствия, его младший брат Хаджи-Мурат.
В тот осенний день Мурат только вернулся домой из леса.
— Есть важное дело, — озабоченно сказал Хаджи-Мурат, вышедший сразу ему навстречу помочь разгрузить дрова.
— Что-то случилось? — быстро спросил его Мурат. — Почему ты вернулся с коша?
— Тише, — говорит ему младший. — Дело не в моем возвращении... — И медлит, вглядываясь в брата, подбирая слова.
— Ну, ну... — торопит его Мурат, принимая это за обычную, свойственную младшему неторопливость.
Он и раньше не раз подтрунивал над младшим братом за его медлительность, говоря, что этим тот заразился от своих волов. Хаджи-Мурат с детства был приставлен к этим животным. «Зачем медлишь, точно ленивый вол, — покончи с делом, как быстроногий конь», — говорил он младшему брату.
Сам Мурат, с малых лет привыкший к лошадям, энергичен, движения его быстры. О таком говорят: «Сидя на ветру, концом копья достает воду». Или еще о стремительном человеке говорят: «Как птица». У Мурата не так. Для него все быстрое, стремительное сравнивается с конем. Он говорит: «Как быстроногий скакун» — и этим сказано все. По его мнению, быстрее ничего нет на свете. Что же он ненавидит? Волов. «Они сотворены для того, чтобы ездить на них на тот свет. А туда можно не торопиться», — говорил Мурат и, не желая иметь с ними дело, сам был готов выполнить их работу.
Как-то его послали верхом на кош отвезти младшему брату еды и смену одежды. Там он нашел брата в печали. Во время первого отела пала их корова.
— Что же делать? Пусть с этой потерей уйдут наши болезни, пусть это будет наша последняя утрата. Хорошо еще, что успел прирезать, — утешал Мурат брата, собираясь в обратный путь.
— Надо бы отвезти ее домой, там съедите. Зачем мне здесь одному столько мяса? — рассудительно говорил Хаджи-Мурат.
— Так нет же подводы, на чем везти?
— Как нет? — удивился младший. — Есть же волы, есть арба...
Мурату невыносимо ехать на волах, но делать было нечего, пришлось сдаться. Братья взвалили тушу молодой коровы на арбу, запряженную двумя волами, своего коня под седлом Мурат привязал к ней сзади.
Немало он пролил пота, еще больше потратил нервов, пока миновал один переход. Брал за налыгач и тянул сам, погонял быков хворостиной, садился на коня и набегал на них сбоку, затем опережал их и скакал вперед, думая увлечь за собой, оборачивался — они все там же, не торопясь, шли себе вразвалочку.
— Ну, быки, волы упрямые, — не находя других слов, честил Мурат медлительных животных.
Когда все средства были исчерпаны, взяв быков за налыгач, он повернул их назад и пригнал арбу обратно на кош. Накричал на беднягу брата, быстро рассек тушу на две половины, положил поровну в два мешка и, сделав переметную суму, взвалил ее теперь уже на коня. Мурат взял коня под уздцы и пешком вернулся в село.
Так вот и теперь. Мурат опять накричал на брата за то, что тот медлит, как вол, а не покончит с делом, как быстроногий конь.
— Так что же случилось, ну? — теряет он терпение.
— Случилось, случилось, — и обожающий его кроткий брат тоже повышает голос, чего он никогда прежде не делал. — Понимаешь, Виков Асхад женится... Ему привезут невесту...
— О аллах! Я-то думал — мир перевернулся! Пусть он будет с ней счастлив, — и как ни в чем не бывало Мурат продолжает расседлывать своего коня.
— И когда у тебя будет терпение выслушать до конца?! Виковы берут Гулез! — уже кричит Хаджи-Мурат и с болью смотрит на брата.
Тот побледнел вдруг, точно воск, не может вымолвить слова, язык как будто не слушается его. Дрожащими пальцами снова зачем-то запрягает лошадей.
— Когда ее должны привезти? — наконец хрипло выговорил Мурат.
— Сегодня вечером. Я уже собрался ехать в аул Гедуко один...
— И что же ты там делал бы? — удивленно вскинул глаза Мурат. — Быстро распрягай лошадей...
— Да я их распрягаю, а ты снова запрягаешь, — виновато говорит Хаджи-Мурат и срывающимся, возбужденным голосом продолжает: — Разве не ясно что? Встретился бы там с Гулез, поговорил с ней и, если бы она согласилась, привез бы к нам. Конечно, не глазел бы, как Виковы станут ее увозить.
— Послушай, ты ничего не путаешь? Если бы... — Голос его зазвучал спокойно, будто он не слышал, не верил чудовищной новости.
— Ничего не путаю, Мурат, — стараясь говорить тоже как можно спокойнее, начал Хаджи-Мурат. — Тот самый дядя Гулез, которого ты называл пустым и безмозглым, согласился выдать ее за Викова, не поднимая большого шума.
— Что же делать? — глаза Мурата растерянно блуждают по сторонам, а к сердцу словно поднесли кусок льда. — Что, что?..
— Как что? Разве не ясно? — горячо шепчет Хаджи-Мурат, оглядываясь на дом. — Они ведь только вечером поедут за невестой. Мы должны опередить их и... Только как вот сама Гулез?..
— За это я не беспокоюсь, — отвечает Мурат, постепенно приходя в себя и вспоминая последний разговор с девушкой.
Он удивленно смотрит на младшего брата и не узнает его. Яйцо оказалось умнее курицы. Вот тебе и младший! Куда девались его медлительность, нерасторопность?! Как он, Мурат, бывал несправедлив к нему!
Братья берут лошадей под уздцы и отводят в конюшню, где их никто не сможет услышать. В таком деле главное — осторожность. Смелая отчаянность и осмотрительная осторожность.
— Кому я могу теперь открыться, если не тебе, мой младший брат? — и мрачно глядит в лицо брата. — Камбот у нас старший, к нему не обратишься по такому делу — обычай не позволяет. Потому и Гулез я познакомил с тобой. Думал, пусть тоже посмотришь, не ошибаюсь ли в ней... Ведь без памяти влюбился в нее...
— Клянусь аллахом, брат, никакой другой девушке не отдал бы я предпочтение как сестре и невестке. Мы не можем ее потерять. Нельзя нам сейчас мешкать. — И спокойнее добавляет, беря Мурата за локоть: — Пойдем, брат, умойся, переоденься и — поехали.
— Разве мы с тобой вдвоем можем решить это дело? Ведь Камбот еще не женат... — робко как-то усомнился Мурат.
— Да он еще несколько лет не женится! Ты же знаешь его, пока раскачается... Что же, Гулез должна его ждать? Ее сегодня... Тогда уж поздно будет... — И опять его голос звучит взволнованно, убеждающе.
— Нет, дядя не позволит ей ждать, сидеть в девках. — Мурат до боли сжимает губы. — Он говорит: «Хмельной напиток чем дольше стоит, тем чище делается, — девушка же без замужества дурнеет». Сама Гулез мне сказала при нашей последней встрече... Но ведь Камбот, старший брат...
— Не хочу унизить твоей чести, Мурат. Не обижайся, спрошу тебя об одном... Если бы я опередил тебя, неженатого, что бы ты сделал? Обиделся? — огорчился нерешительности брата Хаджи-Мурат.
— Это не одно и то же...
— Нет, ответь. Почему же не одно? Он — тоже наш брат. Кто же сделает нам больше, кто проявит больше добра, милосердия, если не мы сами друг к другу? Если бы не такое крайнее положение, ты бы тоже не пошел на это, правда? А теперь давай, Мурат, поспеши, — продолжал убеждать Хаджи-Мурат.
Он теперь совсем не был похож на младшего. Они словно поменялись ролями. И с сомнением добавил:
— Может, скажем отцу?
— Нет, это не годится. Стыдно перед ним, — робеет Мурат.
— Я скажу. Клянусь, отец поймет...
— Нет, нет, нельзя. И вообще, зачем ты все это говоришь, это несбыточно! — Мурат в отчаянии кричит на брата. Потом каким-то деревянным голосом произносит: — Кончено с этим. Иди... разгружай дрова.
Хаджи-Мурат старается говорить спокойно, даже рассудительно:
— Дрова никуда не денутся, Мурат. Я не пытаюсь учить тебя, но...
— Оставь меня, иди! — снова кричит Мурат и бросается на длинную плетеную кормушку, набитую сеном.
Хаджи-Мурат молча идет к выходу. Его брат долго лежит на сене ничком, потом переворачивается на спину, глаза его открыты и устремлены вдаль.
Мурат сейчас далеко — в Гедуко, рядом с Гулез. Он теряет ее. У него отнимают ее! И кто? Виков Асхад. Разве у Асхада больше мужества? А ведь говорил, что заткнешь за пояс соперника и увезешь Гулез. Ну, сын Бановых, пришел твой час. Действуй! Покажи, на что ты способен, счастье вырывают у тебя прямо из-под носа! Пока ты сидишь в седле, трясешься на подводе, возишься с лошадьми, — увозят твою любимую. И кто? Виков Асхад, этот хвастун и лодырь, решивший уйти в наймы ездить с чужим обозом, чем весною вспахивать и поливать потом свой земельный надел. Сиди себе на арбе и помахивай кнутиком — чем не работа? — озлобленно думал Мурат.
Эти распаленные мысли придавали ему решительности. Но решительность эта не спасала от безнадежности, обреченности.
Родственники наши Шардановы тоже хороши! Не нашли никого другого, получше, чтоб взять в обоз, кроме Викова. К черту таких родственников! Не ездил бы он с обозом, глядишь, не встретился бы с дядей Гулез. А вот теперь опутал глупого старика. И что только тот нашел в нем?.. Да, да, Гулез говорила: дядя жаден, скупец, поищи такого еще! А Асхад подобен пруту из бука: его можно гнуть в любую сторону; можно держать как мальчишку на побегушках. И сын Виковых до получения руки девушки будет тих, как ангел, а потом — обернется серым волком.
Мурат ругает и Асхада, и дядю Гулез, Пхамишева Тембота. Он ругает всех на свете. Даже самого себя: почему не родился раньше Камбота, старшего брата. И отца ругает. Во-первых, зачем взял его с собой на трапезу к дяде, — ему сейчас тоже достается от Мурата, уважаемому всеми дяде Хангери. Хочешь показать мужество — сражайся с врагом, возьми голыми руками медведя, льва, а не ломай себе ноги, чтобы убедить какого-то малодушного больного. Подумаешь, доблесть какая! А потом еще из-за этого устраивает торжества, собирает народ чуть не со всей Кабарды. Не поехали бы они с отцом туда, не встретил бы он Гулез.
Потом. Разве отец не знает: «Рано вставший не пожалеет об этом»? То же говорят в народе о рано женившемся. Почему же он до сих пор не женил старшего сына? А тот, лежебока, еще десять лет пролежит, не женится жирный Беслан [1]. А нарушать обычай, — уладить это с Камботом, видно, будет невозможно, — на всю жизнь проклянет, отречется... Ну как все это преодолеть, как?!
[1] Беслан — герой адыгского сказания.
Так одна печальная дума сменяла другую в сердце Мурата.
Гулез... Гулез... И ты тоже... сразу повзрослела, не могла подождать немного, — расцвела, поторопилась стать невестой. Если б ты не торопилась, не пришла бы в тот вечер на танцы, — все было бы иначе.
Так беспомощно Мурат упрекает и ее, всех обвиняет, только за собой не видит никакой вины. Он жалеет себя, нуждается в сочувствии, помощи. Правда, есть один надежный, преданный человек — это его младший брат. Он сделает все. Скажи Хаджи-Мурату: иди и привези Гулез, — и он очертя голову кинется за ней, не заставит повторять дважды. Если бы все были такими, как Хаджи-Мурат! Он всегда думает не о том, что сделал, а о том, что еще нужно и можно сделать. Но чем он может помочь теперь?..
— Мурат, идем... — Голос брата зовет его сзади... — Мать ждет тебя обедать. Я сказал ей, что ты даешь корм лошадям, а она накричала на меня, почему это не сделал я, мол, брат весь день работал в лесу... Пойдем, Мурат, — мягко, точно к ребенку, обращается Хаджи-Мурат к старшему брату. — Я договорился с отцом...
— Что ты сказал ему? — Мурат даже привстал.
— Не волнуйся. Конечно, не сказал ему, что едем за невестой. Нас, мол, пригласили на свадьбу в чужое село, и мы вот с тобой туда собираемся, скоро едем...
Хаджи-Мурат, кажется, очень доволен своей находчивостью. Мурат в недоумении смотрит на брата:
— Понимаешь, что говоришь: «мы едем»? Хаджи-Мурат старается говорить спокойно, но голос его звучит решительно:
— Ради аллаха, Мурат, послушай меня на этот раз, пусть твоя честь будет от этого еще выше. Если не хочешь — останься, я один поеду и привезу ее. — В его тоне нет и тени заносчивости или азарта. Он говорит рассудительно, по-деловому. — Если Виковы сделают набег на нас, попробуем договориться с ними по-хорошему. Ну, а не захотят — мы ведь тоже составляем род — трое братьев. И коль обязательно должны кого-то убить, пусть меня... — И тут же с мальчишеской легкостью добавляет: — А может, все обойдется, Мурат, без особого риска. Значит, я зайду к Пхамишевым, поговорю с Гулез, ведь мы не знаем, может, она откажется от Викова и согласится ждать тебя...
— Эх, братишка, с кладбища обратно не несут покойника, — мрачно роняет Мурат.
— Слушай, я не узнаю тебя, какой ты стал вдруг... А я всегда считал, что тебе нет равных в мужестве и решительности.
— Всяк хорош, пока не столкнулся с препятствием нос к носу. Пока тебя лично не коснулось... — недоверчиво сказал Мурат.
— Не обижай меня, — Хаджи-Мурат опустил голову. — То, что коснулось тебя, коснулось меня, — сказал он негромко. И столько тоски, столько обиды было в его голосе, что Мурат не выдержал. Поднялся, подошел к брату, положил руки на плечи юноши и сильно, с чувством встряхнул его.
— Едем. Сегодня, дорогой брат, я слушаю тебя. Но пока дело не сделано, о нем знаем только двое: ты и я.
Братья вместе вышли из конюшни. Мурат как будто даже стал выше, у него такое чувство, пока они рядом, он готов ко всему, он все может, столько безоглядной удачи обещал ему этот сбивчивый уговор брата.
Всадники понеслись рысью, так что гривы коней стлались по ветру, как ковыль. Вот первый всадник придержал коня, второй тут же настиг его. Теперь их кони не спеша пошли рядом, разгоряченные, еще не успевшие остыть от скачки.
— Ну, братишка, до сих пор я слушал тебя. Теперь ты послушай. Ты моложе, и я не могу допустить, чтобы ты ввязался в такое дело. Еще неизвестно, чем все кончится. Люди не простили бы мне это, и я сам себе не простил бы никогда. Поэтому...
— Как же так, Мурат, мы же договорились? А ты опять... — перебил его младший брат, растерянно заглядывая ему в лицо.
— Да, договорились. Но сейчас, по дороге, я многое взвесил. Во-первых, понимаешь, если ты явишься в дом дяди Гулез и увезешь ее, девушка будет опозорена. Скажут, до свадьбы тайком сбежала с другим. Я этого не хочу, — Гулез не должна быть унижена и опозорена ни в чьих глазах. Это может лишить ее радости на всю жизнь. Незачем мутить воду, которую мы собираемся пить до конца наших дней. Во-вторых, поверь, мой дорогой брат, дело это не шуточное, тут пахнет кровью, проклятием родителей и родных. Зачем же тебе, ни в чем не повинному, ввязываться в такое? Не перебивай, погоди!.. Ты сделаешь для меня вот что... Не знаю, как все выйдет...
— Что, Мурат?
Брови юноши нетерпеливо вздрагивают. Слава аллаху, думает он, хоть чем-то позволит ему помочь.
— Успокой наших родителей, Камбота, ведь он будет рвать и метать, — да это и понятно... Расскажи обо всем отцу. Только он может помочь нам, чтобы мы, братья, не стали врагами на всю жизнь. Но и ему не говори, где я буду...
— А где ты будешь? Мурат ответил не сразу.
— Если удастся все, как я думаю... Помнишь, где мы в прошлую зиму заготавливали материал — дикую грушу для саней?
— Хочешь ее увезти в лес? Неужели у нас нет ни родственников, ни надежных друзей? — упавшим голосом спрашивает Хаджи-Мурат.
— Зачем же их ввергать в скандал? Для этого дела не найти друга лучше, чем лес: скроет, не выдаст и с голоду не даст умереть. Так ведь?
— Так, но все же лес выбирают своим убежищем те, кому некуда деться...
— Все, — нетерпеливо перебил брата Мурат, — договорились. Да пошлет тебе аллах долгой жизни, брат. — Мурат слегка пришпорил коня. — Сообщишь, когда можно будет вернуться домой. Запомнил то место, найдешь?
— Почему же не запомню? Найду, — в глухой балке, на дне ее течет родник, — печально сказал Хаджи-Мурат. — На вот, возьми, — протянул брату свою бурку.
— А теперь попрощаемся. Дальше я поеду один. Вон уже и Гедуко видно...
— Как было условлено между дядей Гулез, Темботом Пхамишевым, и Виковыми, девушку собирались увезти без особого шума. Без пышных торжеств пригласили гостей. Накормили-напоили, шумных танцев не устраивали. Затем гости поднялись, чтобы до рассвета добраться до Ямшоко. Мужчины сели на коней. Все, конные и пешие, стоя внизу, у террасы ожидали появления невесты. Вот по длинной террасе девушки ведут нарядную Гулез. Как и полагалось, во время свадебного шествия сопровождавшие невесту шли медленно, степенно, кажется, не шли, а плыли по тихой и ровной воде.
Кони внизу нетерпеливо перебирали ногами. Но нетерпеливее всех был один — верховой конь Магомета Банова, с белыми бинтами на ногах. Таких коней называют молнией. Он пританцовывал на месте. На нем сидел Мурат. Он и сейчас был спокоен за своего коня. Лишь бы успеть посадить девушку на круп коня и оторваться от остальных всадников хотя бы на длину хвоста кошки, а там...
Вот свадебное шествие приблизилось к ступенькам. Люди не спеша спускаются. Стоявший в темноте и затерявшийся среди других Мурат незаметно вышел чуть вперед. Гулез уже совсем близко. Ступила на последнюю ступеньку. Те, кто должны принять ее со стороны жениха, тоже приблизились. Сейчас девушку передадут из рук в руки... Сейчас... вот сейчас...
Тогда из толпы всадников вдруг стремительно вылетел один. Кто смог посторониться — отскочил в сторону, кто не успел — того конь сбил грудью. Так Мурат оказался ближе всех к террасе, подхватил на коня невесту и тут же исчез с нею из толпы.
Минутное замешательство, поднялся шум, раздались крики: «Невесту украли!» Молодые джигиты бросились в погоню. Когда Мурат во весь опор уже скакал по улице села, от преследовавших его отделился один всадник. Он все ближе к нему, ближе. Уже настигает Мурата, вот он поравнялся с ним, громко крича:
— Дай сюда девушку!
И сорвал бурку, привязанную к седлу Мурата. Бурка теперь лежала на его коне как живая ноша. Некоторое время он еще скачет рядом, потом сворачивает в сторону.
Погоня устремляется за ним, за всадником, «принявшим девушку». Теперь Мурат спокоен...
...Осеннее утро в лесу выдалось солнечным и спокойным. С лица Хаджи-Мурата не сходит счастливая улыбка.
— Вот дурак, он еще смеется. Я ведь мог тебя убить сегодня ночью.
Это голос Мурата. Он очень сердит на младшего брата, но это ненадолго. Ведь сегодня такой счастливый день!
— Вах-вах! Убивают и получше меня, — опять улыбается Хаджи-Мурат. — Как вы-то тут?
— Как?! Ты дал нам бурку и ту отнял, — совсем по-другому говорит Мурат. Он теперь тоже улыбается. — Да еще так крепко привязал ее к седлу, что я еле-еле смог отцепить.
— Что ж, я тоже подумал о последствиях. Как бы ни был хорош конь, если на нем двое, — обязательно догонят. Потому и увлек за собой погоню, сбил их со следа... Вот получайте бурку. А еще — посуду, топор — все понадобится. Правда, Гулез? — Он достает из мешка всякую мелочь, которую взял дома потихоньку от матери, и кладет все перед Гулез.
— Ладно, пойду чего-нибудь подстрелю, а то нам тебя и угостить нечем. — Мурат берет ружье и уходит.
— Почему ты молчишь? — обращается ласково Хаджи-Мурат к Гулез. — Я, правда, не принес тебе подарка за первый разговор [1], но не будь за это в обиде. Как только подстрелю лань или косулю, внесу плату сполна. А когда уляжется все, повезем тебя домой. Довольна ты, Гулез?.. Что же я все говорю-говорю, а ты слова не вымолвишь? Поверь, я буду относиться к тебе не только как к невестке... У нас не было родной сестры — теперь будешь ты. Я буду тебе как брат, хорошо? — И растроганный Хаджи-Мурат заглянул ей в глаза.
[1] По адыгским обычаям, если невеста заговорит с родственником жениха, то тот родственник должен одарить ее.
Она кивнула, пряча глаза.
— Нет, ты ответь мне как следует, словами, или я умру.
— Не говори так, братец, — заговорила наконец Гулез, не поднимая головы.
— Как ты сказала, — обрадовался Хаджи-Мурат, — назвала меня «братец»? Мне очень нравится, спасибо тебе.
Разговаривая так с Гулез, он ни на минуту не отрывался от своего занятия: мастерил шалаш для новобрачных. Зеленая, глухая стена обступала их со всех сторон, где-то высоко, над вытянутыми кронами деревьев, виднелось синее, синее небо. В нем парил одинокий, медлительный орел, а еще выше, вдали виднелись, как со дна колодца, блеклые дневные звезды.
— Слышишь, как птицы поют для тебя? — смущенно глядя в глаза Гулез, сказал Хаджи-Мурат.
— А ночью звери воют... — тихо, смущаясь, произнесла она.
— Боишься? Ты с моим братом ничего не бойся. Он вооруженных всадников не испугался, один, и вырвал тебя. Ты не жалеешь, Гулез, скажи?
Он вопросительно смотрит на девушку, та чуть улыбается и качает головой.
— Вот и готово. Заходи и посмотри хозяйским глазом, как, годится шалаш? Нет, — он подходит к ней ближе, — лучше я сам, как полагается по обряду во время свадебного шествия, заведу тебя в дом жениха. Чтоб доброй ногой вступили в дом счастье и радость, чтоб ты была долговечна, как этот дремучий лес, чтоб речь твоя была ласкова, как пенье лесных птиц, чтоб была плодовита, как лесные животные, и умножила наш род. Аминь! — почти торжественно произнес Хаджи-Мурат слова, слышанные им раньше от старших.
Юноша подводит Гулез к шалашу, и, едва она сделала шаг внутрь, он выстрелил вверх из пистолета в знак приветствия, означающего восторг, уважение. Девушка вздрогнула и бросилась назад, к нему. Хаджи-Мурат счастлив, как будто правда ему мать родила родную сестру, а не украли они чужую невесту.
— Здесь я положу сухие листья вам вместо перины, вместо подушки — мягкую прошлогоднюю траву, потом покрою шалаш сеном. А ты, — оглядывается он по сторонам, — расставишь посуду, подметешь, словом, начинай новую жизнь, хозяйка.
— Я еще непризнанная, — грустнеет Гулез, на глаза ее навернулись слезы. Хаджи-Мурат замечает это.
— Что ты говоришь, Гулез. Ты с почетом войдешь в наш дом. Если отец наш узнает, что мы тебя держим в лесу, он нам головы отсечет...
— Ни вы, ни ваш отец не виноваты в этом, — одна я... И Гулез плачет навзрыд. Юноша в панике, не знает, что ему делать, что говорить. Он никак не может уяснить причину ее слез. А девушка плачет. Во-первых, вышла замуж не за того, за кого хотел выдать дядя, — нарушила его волю. Во-вторых, не так, как все: ее отвезли в лес, и вот теперь она будет жить в шалаше. В-третьих, у человека, ставшего ее мужем, есть неженатый старший брат. Чем все кончится?
И все-таки доброму юноше очень хочется успокоить девушку, сказать что-то ласковое, ободряющее. Но вместо этого он сбивчиво бормочет:
— Ну, Гулез, пожалуйста, не плачь, прошу тебя. А то я тоже заплачу... Видишь, плачу уже. Ты же ни в чем не виновата, ни в чем. Мы тебя похитили, мы! Вот мы и виноваты с Муратом, а больше — никто. Не волнуйся, Гулез, хоть и строги наши законы, но ты не знаешь нашего отца, какой он мудрый, наш отец, и сердце у него справедливое. Он все уладит без крови. Вот вернется Мурат, я вернусь домой и все начистоту расскажу отцу... Характер у него прямой, но он все поймет. Он любит правду. А пока я принесу тебе родниковой воды. Знаешь, какой здесь чудесный родник. Я сейчас...
И Хаджи-Мурат, схватив большую деревянную чашу, бежит вниз, к балке.
— Гора свалилась на меня и опрокинулось небо, — горестно говорил старик, сидя на лавке и опустив голову. Он раскачивался слегка из стороны в сторону, как от нестерпимой боли. — И кто? Тот, кого я считал самым умным из своих детей, оказался не умнее теленка. Ах, горе-горе! Что же делать? Чем оправдаться? Что вы натворили, где этот негодяй?
— В лесу, отец. Вместе с нашей невесткой, — с лукавой виноватостью объясняется с отцом Хаджи-Мурат.
— И невестку, и его самого... Хотя в чем виновата женщина? Она, что птица, принадлежит тому, кто ее сумел поймать... Скоро выпадет снег, что они будут делать там, в лесу?.. — сурово рассуждает отец. Отцовское сердце сурово, но отходчиво.
— Ты сказал, отец, на нас обрушилась гора. Но ведь пока она не раздавила нас...
— О аллах, да найдется ли такое, что раздавит вас? Кого вы испугаетесь? Натворили дел, а расхлебывай отец! Эх вы!.. Ты Камботу сказал?
— Нет, только тебе...
— И то слава аллаху! Чтоб тебя съели волки, чтоб тебе пусто было, такой позор! Такой позор на мою голову! Как я буду людям в глаза смотреть?! — распалял сам себя старик, не зная еще, как ему поступить. — Кроме позора, того гляди, Виковы и Пхамишевы ворвутся в мой дом требовать удовлетворения.
Хаджи-Мурат притворился беспечным — это у него хорошо получилось.
— Они не знают, кто похитил Гулез...
— Конечно, по-твоему, они глупее вас, только вы умные с братом. — И, не утерпев, отец с обидой добавил: — Негодяи.
Все так же, с поникшей головой старик направился к выходу, на ходу оборачивается, говорит твердо:
— Держи пока язык за зубами!
Так семья Бановых была объята невидимым пламенем. Кто и как сумеет его потушить? Оно не ослабевало, еще больше разгораясь от плохо сдерживаемых вздохов и злобных взглядов Камбота. Он, конечно, сразу подумал об отце: «И поделом тебе! Всюду таскал своего любимчика с собой, — вот и дотаскался!» Но вслух не высказывался, молчал, предпочитая затаиться.
Магомет тоже понимал, что старший недоволен им, но старик больше думал о другом: как исправить дело, чтоб его сыновья не стали смертельными врагами, как погасить в самом начале искры вражды.
— Ночью меня посетил вестник смерти, — сказал он утром перед сыновьями. — Скоро я уйду от вас, мои мальчики. И потому, чтоб не терять время, объявляю вам, что пора каждому из вас определить свою судьбу. Тогда я смогу покинуть этот мир спокойно... Нет, нет, не мешайте мне, дорогие. Ваш средний брат, впав в беспамятство и став безрассудным, совершил ошибку, но понял свою вину и скрылся. Он знает, что не может обзавестись семейным очагом раньше тебя, Камбот, и потому покинул родной дом. Нам теперь, сынок, следует выбрать меньшее зло: остается без огласки и шума уладить дело.
Старик рассчитывал смягчить сердце старшего сына и многое выдумал для его успокоения.
— От аллаха зависят все сроки, но я даю тебе неделю, Камбот...
Прошлое властно вставало перед глазами. Казалось, оно вместе с болью вкатилось в сердце Мурата. Оно тоже каменело, как неподвижная, усталая боль в его теле.
Брат Камбот, неужели это твоя обида не дает мне ходу и столько раз заставляла меня расплачиваться в жизни?.. Как только умер дорогой, бедный отец, — он, действительно не намного пережил свой вымышленный сон, — ты, Камбот, сразу повернулся ко мне спиной. Но я, честное слово, ни на кого не в обиде. Я всегда понимал тебя, брат. А Хаджи-Мурат? Его я не могу ни с кем сравнить, никого не могу поставить с ним рядом. Чего он только не пережил со мной тогда?! О аллах, неужели я должен умереть жуткой смертью в том самом лесу, где начал жить, в том старом лесу, который заменил мне и дом, и семью, и постель для новобрачных?!
— Братья мои, дети родные...
Мурат угасающим сознанием зовет на помощь и опять роняет голову.
<< пред. << >> след. >> |