| << пред. << >> след. >> I
Род Бановых старинный и всегда считался у адыгов [1] живущим в достатке. Под их амбаром никогда не переводились сытые мыши, а на дворе не успевали застилать соломой свежий навоз.
[1] Адыгами себя называют адыгейцы, кабардинцы, черкесы.
— Мурат, сын Банова, весь в отца пошел. Чего только не берет с леса, все получает от него, — говорили соседи. И правда, когда Мурат входил в лес, он был подобен голодной мыши, попавшей в амбар, полный пшеницы. С детства привык он к лесу. Там осталось много его следов. Сначала совсем маленькие, как перепелиные гнездышки, потом побольше, похожие на кленовые листья, а когда совсем вырос — большие, разлапистые, как лопухи, растущие возле огородов.
Двор его отца, Магомета Банова, украшали длинные коновязи, а под навесом у хлева до самой весны хватало корма для скота.
— Зачем гнуть спину на другого! Не боишься работы, так это ничего, что будет тяжело, зато ты ни от кого не зависим и живешь хоть своим горбом, но своим трудом, — говорил он, не оставляя облучка подводы ни днем, ни ночью. И вся его надежда — лес. Лес — его поилец и кормилец. Что бы он делал без него? Как жил бы?
Для ямшоковцев в ту пору лес и вправду был божьим даром. Между селом и лесом протекала река, и кто не ленился пошевелить рукой, тот мог найти там все для жизни. Лес был бесконечен и, как полноводная река, восполнял все свои потери. Конечно, те, у кого была своя земля или скот, не очень нуждались в нем. Зато тем, у кого ни гроша в кармане, без леса, без его даров — хоть ложись и помирай.
Не имевший ни обширных полей, ни большого стада, Магомет садился на пустую подводу, и лошади по привычке тянули в сторону леса. Когда же он выезжал со двора на тяжелогруженой подводе, лошади поворачивали в сторону Пятигорска, к базару, словно знали, где их хозяин может обменять дары леса на нужный ему товар.
Осенью и зимой, кроме дров, на подводе стояли плетеные корзины с заготовленными впрок лесными плодами. Тут была лесная груша, дикие яблоки-кислица, калина. Жители города и степных сел охотно покупали все это или меняли. Поэтому Магомет никогда не возвращался домой с пустой подводой, там всегда что-то лежало, сидело, копошилось. Его жена оставалась дома с детьми, с овцами, коровами.
О возвращении Магомета первым всегда узнавал Мурат, их средний сын. В ожидании отца, привыкшего возвращаться после базарного дня в понедельник к вечеру, он сидел на плетне. Если отец задерживался, мальчик забирался на высокий столб у ворот и ждал, глядя на восток. Как только из-за поворота дороги показывалась пара лошадей, его захватывал такой восторг, что он начинал кричать: «Эй, Мет [1] приехал! Эй-эй, Мет приехал!»
[1] Мет — сокращенно от Магомет. Дети у адыгов обычно сокращают имена близких людей.
Тогда выходила мать, держа за руку самого младшего, Хаджи-Мурата, и открывала ворота, и ей казалось, что это она открывала ворота самой дороге. Самый старший из братьев, Камбот, выходил позже всех, что-то дожевывая, и с трудом взбирался на плетень. «Пузан» называла его мать.
Как только подвода въезжала во двор и останавливалась, Мурат, которого точно сдувало с воротного столба, уже бегал вокруг отца, упрашивая:
— Мет, а Мет, посади меня на лошадь. Ты же обещал, Мет, что после возвращения посадишь! Ну, пожалуйста, Мет, а? — сам умоляющими глазами смотрел снизу вверх то на отца, то на лошадей, опустивших свои длинные головы почти до земли. Мурат знал — это оттого, что лошади устали.
Младший, Хаджи-Мурат, стоял тем временем молча у ног отца и перебирал своими пальчиками маленькие блестящие насечки голенных подвязок его ноговиц. Так он мог стоять до тех пор, пока отец не поднимал его высоко-высоко на руки, пока не говорил, весело смеясь в лицо ему:
— У-ух, какой большой ты стал! — А потом подбрасывал вверх. — Лети! — И опускал осторожно на землю, радуясь доверчивому детству.
Мать забирала с подводы бурку, башлык, веревки и тоже радостно смотрела то на мужа, то на детей. Известно, что радость материнская, как и любовь, слепая в своей неизменности.
— Ну как ты съездил? — тихо спрашивала она, чтобы не слышали сыновья, и прятала взгляд в конец платка, потому что столько в нем нестерпимой любви, что нельзя и показывать другим.
— Хорошо, поездка была удачная, — говорит отец, а сам взглядывает в сторону, где стоит его верховой конь. — Верхового-то моего не заморили тут?
— Разве этот даст ему проголодаться? — мать ласково кивала на Мурата. — Весь в отца пошел: от лошадей не отходит...
— Его самого чуть конь не слопал, — кричит отцу старший, Камбот, продолжающий сидеть на плетне. Ему, конечно, хочется узнать, что привез отец, но ведь для этого нужно слезть с плетня, а он все еще продолжает что-то жевать. Это у него всегда так — щеки надуты от еды, а глаза маслятся от удовольствия.
— У, ябедник, — бурчит Мурат на старшего брата.
— А что, не так, что ли? Чуть не съел тебя конь, верно! — оправдывается тот, подергивая плечами.
— Слушай, ты долго еще будешь так сидеть? — обращается к старшему сыну отец. — Будущего быка узнают еще теленком. Хорошо бы тебе, сынок, походить на твоего младшего брата. Клянусь аллахом, из него выйдет толк. Из мальчика, любящего лошадей, вырастает мужчина.
Магомет бросал веселый взгляд на подводу. Там уже важно восседает Мурат с вожжами в руках.
Камбот же вечно занят своими делами: то роется в подводе, то шарит по мешкам, копается в суме — ему не терпится поскорее узнать, что привез отец. Его не занимает ни подвода, ни лошади, он интересуется привезенным. Не зря же мать любовно называет его любопытненьким.
— Ну да, курице все просо снится! — говорит Магомет о своем старшем, снимая с подводы поклажу.
Отец тоже доволен: как-никак, а приехал с базара вон из какой дали! А Мурату нет дела до того, что делается вокруг, не слушает, о чем говорят. Он спрыгивает с подводы, вот он уже перед лошадьми, бросает поводья и подпрыгивает, пытаясь дотянуться до лошадиных морд, чтобы погладить их белые, успевшие сильно побуреть подпалины на лбу.
— Мет, когда я поведу их на водопой? — с лукавым нетерпением спешит спросить Мурат.
— Вот немного остынут, поедят...
Отец вел лошадей во двор и привязывал их. За ними — Мурат.
— Я здесь буду, погляжу, как они остывают и едят, — говорил Мурат и взбирался на несколько ступенек по лестнице, приставленной к сараю.
— Ну, смотри, как знаешь, только не засни, — шутил Магомет, возвращаясь к подводе.
Тут он брал на руки младшего и шел в дом, за ним — мать с Камботом несли вместе суму. Как только они скрывались, Мурат спрыгивал с лестницы и залезал в круглые плетеные ясли, к которым привязаны лошади. Там ему хорошо, там он себя чувствует неуязвимым и очень удачливым, В лицо ему дышали тепло и добродушно пахнущие сеном и каким-то особым домашним уютом кони. Он ласково бормотал им:
— Ну ешьте, ешьте! Вы уже остыли? — разговаривал он с лошадьми. — Я вам еще принесу сена!
И опять бежал на верх навеса, бросался в мягкое, волнистое сено, кувыркался в нем, разбрасывая вокруг свежие, еще не успевшие усохнуть клочья.
— Ух! — отфыркивался довольный мальчишка и, снова раскинув руки по сторонам, проваливался в мягкое и пахучее сено.
Ему было все здесь интересно: и добрые запахи коней, и наволглые запахи сена, и зеленоватая осторожная полутьма конюшни. Мальчик — весь во власти сладких грез: вот он скачет на любимом скакуне отца впереди двух коней и ему кажется, что другие две лошади обижаются на него. «Вот бы было здорово, если б все три коня стали одной лошадью — с тремя головами, с тремя гривами и двенадцатью ногами! Вот бы мне такого коня! — разгоряченно мечтал мальчик. — Я бы на нем обогнал всех коней нашего аула! Интересно, как выглядел бы он? Трехглавый! Во все стороны бы видел! К нему не подкрался бы ни вор, ни волк. Спина у него, должно, была бы похожа на большущее корыто, нет, как этот вот навес. С такой спины никогда не свалишься!..»
От этих мыслей мальчику стало так хорошо и уютно, что он почувствовал себя таким же большим и смелым, как его Мет. И уже на грани между сном и явью он старался еще помечтать.
«Сколько бы я привез тогда дров? — прикидывал он в уме, не в силах противиться дреме. — Сложил бы штабеля дров до самого неба. А может быть, еще выше самого неба!»
Мальчик видел огромного всадника на огромном трехглавом и трехгривом коне, который перемахнул горы и достиг зенита. Все его три гривы, как три облака, вились по небу — огненно-рыжие, тяжелые, плавные. И этот всадник — он, Мурат, мчащийся навстречу солнцу. Мурат мчится на коне вослед уходящему солнцу, едет, едет, скачет...
<< пред. << >> след. >> |