| << пред. << XII
— Нет, Исмел, не отдам я подводу, рано мне еще... Что сделают мне Виков и его зять? — вспыхивает Мурат.
— Не о старости твоей, конечно, они пекутся. Говорят, преступаешь закон, используешь колхозных лошадей в личных целях.
— Да что же я такого незаконного сделал? — недоумевает Мурат. — Ту историю все поминают, что два года назад... Да будь они неладны, разве я тогда не колхознице, не семье погибшего хотел помочь? К тебе приходил человек в безысходном положении... А!.. — внезапно обрывает сам себя, вскакивает и выходит в кухню, но скоро возвращается с ковшом воды, пьет.
— Все так, а за это тюрьма, ведь волки разорвали лошадь. А они говорят — ему все простилось...
— Разве я по своей охоте отдал ее волкам? — опять закипает Мурат. — Люди поняли это, сложились по два-три рубля, помогли мне купить лошадь и вернуть колхозу. Разве один бы я мог, где взять столько денег? Только Виковы не понимают... Те же волки чуть было и меня не разорвали, люди подоспели. С кого бы тогда они спрашивали, с волков? — невесело шутил Мурат.
Тогда в лесу шуму сперва наделали волки, напавшие на пару полураспряженных лошадей. Одна из лошадей оборвала постромки и умчалась, другая запуталась в сбруе, упала. Много ли времени надо двум волкам справиться с упавшей лошадью? Другую лошадь у входа в лес увидали люди, которые вместе с Гулез и мальчиком спешили на помощь. Их крики и напугали волков, бросивших добычу. А люди по следам бежавшей лошади быстро нашли Мурата...
Гулез, когда он пришел домой, подвела к нему Жилябия. Мурат протянул руку, слабо погладил его по голове: «Не закатилось солнце моей старости».
— Честное слово, Исмел, — мягко говорила Гулез, накрывая стол, — все время говорю ему, если б и не хотел забрать у него подводу, — отдохни, посмотри, ведь в чем душа держится, столько горя, бед перенес, откуда быть здоровью, ведь годы у него немолодые!
— Вот и они на это бьют, стар, мол, подводу не использует, как надо... — Но Исмел не успевает закончить, Мурат снова вскакивает.
— Ты правильно сказал: их не старость моя беспокоит, нет. Я требую восстановления в партии. Здесь не получится, до Москвы дойду. Вот и решили таким манером избавиться от меня, как от назойливой мухи. Только напрасны их надежды! Не надейтесь! — кричит Мурат и режет рукой воздух в такт своим словам.
— Не узнаю тебя, Мурат. Ты на себя стал непохож, — говорит Исмел.
— А вы бы хотели, чтоб я вас по головке гладил? Дудки! Один не хочет, чтоб меня восстановили в партии, другой норовит отнять лошадей, в которых я душу вкладываю, третий вырывает вожжи, благодаря которым я держусь на ногах, которые не дают мне упасть. И за это я должен величать вас милыми, хорошими?!
Оставив за накрытым столом гостя, Мурат вышел во двор и долго стоял, облокотясь на подводу и опустив голову. Не заметил, как к нему подошла Гулез:
— Какой стыд! Обругать человека ни за что ни про что и уйти из-за стола, оставив его одного... Нельзя же так. Провались эта подвода, отдай ты ее. Чего ты боишься? У нас теперь опора есть — мальчики наши растут, что надо ребята.
— Не уговаривай, не маленький! — кричит он на жену. Ни слова не говоря, Исмел ушел.
В это время во двор въехали Муса и Жилябий. Ночью они пасли лошадей.
При виде их Мурат немного повеселел. «Правда, чего это я? Да с такими парнями не пропадешь. Коли честен ты, то и силен, — в который раз вспомнил он адыгейскую пословицу. — Не стало у меня родных сыновей, унесла их война... Но на смену Банову растет Банов. Значит, все-таки мое счастье взяло верх над тобой, Виков».
Мурат идет навстречу мальчикам.
Когда кончилась война, Маржан продала дом и, забрав детей своих и Мусу, уехала к родным. Трудно ей было, конечно, одной, а там — родители.
Но Муса вскоре вернулся к Бановым. Мальчики были очень привязаны друг к другу, почти не расставались. Оба ходили в школу. Муса был двумя годами старше. Жилябия вся семья баловала как младшего.
— Дада, хочешь лошадей запрягать? — спрашивают ребята, глядя на приготовления Мурата.
— Да, дети. Только сперва снимем верх повозки.
— Значит, в лес поедешь, дада?
— Да, милые, берите-ка с того конца вместе... Ух, какие силачи, — Мурат улыбается в усы, берясь за один конец и видя, как те двое с другого конца делают то же самое.
— Возьми и нас с собой, мы будем помогать, — говорит Муса.
— И орехов насобираем, — добавляет Жилябий.
— Сегодня, родные, я не поеду туда, где растут орехи. Еду в Большую чинаровую долину. А вы поможете матери в огороде. Что делать троим мужикам с одной подводой?
Мурат пристраивает топор к сиденью, веревки, клинья железные, молот кладет в. мешок, привязывает к задней части повозки и садится сам.
— Нана, нана! Я же говорил тебе, что дада в лес едет, — кричит Жилябий в сторону кухни.
— Да как же это, не евши, не пивши, — выходит Гулез, но Мурата уже и след простыл.
Она подходит к распахнутым воротам и смотрит вслед удаляющейся подводе, вздыхает.
— Пошли, мои мальчики, поешьте. А потом растаскаем навоз на огороде, — она уводит их в дом, обняв за плечи.
Почему он не взял с собой хотя бы одного из них, думает человек, зажатый между частями полурасколотого дерева. «Что делать троим мужчинам с одной повозкой», — возразил тогда Мурат.
Теперь он усмехается про себя: он все еще считает себя мужчиной.
«Выходит, Виков, твоя взяла. Чинара давит своими огромными ребрами на человека — это моя смерть, только подступает она слишком медленно, мучительно. Вот и остались лошади, забирай, Виков, повозку, распоряжайся ею... Зачем Исмелу наговорил я столько несправедливых слов, неужели он затаил обиду?.. Нет, не такой он человек, не умеет он держать зло за пазухой. И все-таки сколько раз я обижал его и ни разу он не ответил на мою грубость. Придется расстаться с подводой, с лошадьми, а раз так — вот и решил позаботиться о своей смерти, приготовиться к ней, привезти доски для могилы».
Да, поторопился он сегодня утром поехать в лес — и нашел здесь свою гибель. Пытаясь расколоть старую чинару, угодил сам в ее пасть. Хотел доказать себе, что еще силен и ловок, что есть еще порох в пороховницах, и вот... Ах, лес, старый друг, сколько связано с тобой, а теперь приходится умирать.
Человек закрывает глаза, у него не осталось больше сил даже на воспоминания. Солнце закатилось, и старый лес сделался мрачным, стоит над Муратом с опущенной головой.
* * *
— Нана, у наших ворот остановилась какая-то машина.
— Это «виллис», — перебивает Жилябий Мусу и выбегает со двора.
Гулез перепугана. «Неужели за то, что сам отказался отдать подводу, приехали арестовать его?» — она поспешно сбегает с крыльца. Точно, человек в военной форме вышел из машины. Но кто бы ни был он, зачем бы ни приехал, она должна встретить вошедшего к ним во двор. И Гулез идет навстречу гостю. Что только не промелькнуло в ее голове за эти считанные секунды!
«Форма-то у него вроде не милицейская, военная. Может, что-нибудь с сыновьями... Дай-то аллах...»
Ладный парень идет к ней навстречу, улыбается. «Он с доброй вестью к нам, а я сразу плохо подумала... И лицо у него доброе, приветливое. Только как медленно он идет, и я — тоже. Почему длинна дорога доброго вестника?..»
Она пытается ускорить шаг, но ноги не слушаются ее и, не дойдя до молодого человека, она останавливается. Нет, это не сын их, не Хамидбий. Такого счастья, кажется, ей и не пережить...
— Здравствуй, мать. Как живете, все ли здоровы? — парень обнимает ее за плечи, прижимает к себе.
— Здравствуй, сынок, прости, что не узнала сразу...
— Да, конечно, времени много прошло... А Мурат?
— Дада в лес уехал, в Большую чинаровую долину, — Жилябий восхищенно смотрит на офицера снизу вверх.
— Здоров ли он? — приветливо спрашивает военный.
— Какое там здоровье? И старость и горе...
— Какое горе, мать? Ваши сыновья...
— Получили бумагу на старшего, а о младшем так ничего до сих пор и нет, — Гулез кончиком передника вытирает слезы.
— Что поделаешь, многим эта война принесла несчастье... у меня два брата погибли...
— Что же мы стоим тут? Совсем потеряла голову. Заходи в дом, милый.
— На несколько минут... Я тут проездом, хотелось повидать вас, узнать о вашей судьбе. Идите, молодцы, к машине, скажите, чтоб шофер отдал вам рюкзак, — он смотрит вслед убегающим мальчишкам. — Ваши?
— Наши, сынок...
— Жаль, что не застал Мурата. Так ты не узнала меня?.. — улыбается военный. — Я тогда в военной форме был, а вы прятали еврея. Мурат тогда проклял меня, решил, что я работаю на немцев.
— Какой ужас ты говоришь? — Гулез меняется в лице. — Ты что же, вроде шпиона был у них? — не совсем еще веря услышанному, сдержанно спрашивает она гостя, сидящего на почетном месте у стола.
— Да, не беспокойся, мать, я работал в нашей разведке. А как тот парень? Спасся?
— Старик отвез его к моим родным, там и спрятали. Потом ему стало лучше, и он ушел. Хотел найти своих. С тех пор больше ничего о нем не слышали, — она открывает сундучок, достает оттуда часы. — Вот храним, думаем, может, еще вернется...
— Помню, помню... А того, кто донес на вас и передал мне список коммунистов и комсомольцев, я велел расстрелять той же ночью. Мне-то пришлось тогда срочно уехать. Говорили, негодяй до войны был в рядах партии...
— Он и сейчас в правлении сидит... Жив-здоров...
— Как?.. Разве его не расстреляли немцы тогда?..
— Мой старик его спас... только мы не знали, что он и других выдавал, о аллах! Покоя не дает старику до сих пор. Вот и сегодня из-за него расстроился, в лес поехал... Что-то нехорошо у меня на душе. Боюсь, не случилось ли с ним опять чего...
— Виков его фамилия? — поднимается военный.
— Он, чтобы сгнить ему, проклятому, а зять его — председатель колхоза. Совсем извелся старик оттого, что в партии его не восстанавливают, в муках живет... Что-то случилось, — не переставая теребит передник Гулез.
— Так что ж? Поехали, — решительно говорит офицер и идет к двери.
Гулез за ним. Мальчишки уже сидят в машине. Гулез спрашивает, знают ли ребята точно, куда поехал отец.
— Еще бы не знать! Он в Большой чинаровой роще! В прошлом году мы с ним собирали там чинаровые семечки, — выпалил Жилябий.
— Тогда живо! — офицер быстро садится рядом с шофером, мальчики сзади, и машина трогается. — Не волнуйся, мать, мы недолго, скоро вернемся!
Гулез стоит рядом, улыбается сквозь слезы. Слезы надежды.
— Война ведь кончилась, сынок, а ты все еще не снимаешь военную шинель.
— Для нас война еще продолжается, мать. Воюем со скрытыми врагами.
— Муса, не шалите. Смотри за Жилябием, — наказывает вслед отъезжающим Гулез. Но ребята уже не слышат ее. Они с восхищением смотрят на военного.
— Ты ловишь шпионов, да? — глаза Жилябия блестят.
— Что-то в этом роде, — офицер протягивает руку назад, где уселись счастливые братья, и гладит мальчика по голове.
Гулез стоит еще некоторое время у ворот и смотрит вслед удаляющейся машине, затем заходит во двор и направляется к курятнику: ей надо поймать сейчас самую большую курицу на обед.
Ею владеет теперь смешанное чувство — тревоги и надежды. «Одно неотвратимо, — думает убежденно женщина, — кто честен, тот силен».
— Цып-цып-цып... — кличет она кур. И над ней движется к закату медленное и большое дневное солнце гор. Дневное солнце жизни...
<< пред. << |