| << пред. << >> след. >> VII
Несмотря на то что дверь в спальню была притворена, Сэвр мог разглядеть часть комнаты, когда, расхаживая по гостиной, доходил до стены, где висела картина, изображавшая сероватую водную гладь, с какими-то металлическими силуэтами на горизонте... быть может, устье Луары... Каждый раз, доходя до этого места, он смотрел на картину и машинально спрашивал себя об этом. Но каждый раз, разворачиваясь на 180°, он невольно устремлял взгляд в спальню. Доминик по-прежнему что-то мурлыкала, то исчезая в невидимой части комнаты, то появляясь на миг: снимала с кровати простыни... Потом складывала их... опять ничего нельзя было разглядеть... затем снова появлялась: стелила розовые простыни... Ни разу не повернула голову в сторону гостиной. Прекрасно знала, что он следит за ней, но будто решила не замечать чьего-то присутствия в своей квартире. Кроме нее, нет никого, и баста. То была решающая минута их борьбы. Разумеется, она снова накинула пеньюар, но можно было не сомневаться, что под ним ничего нет. Она ведь тоже шпионила за ним: может, спрашивала себя, надолго ли хватит у него выдержки. Когда он сдастся ей на милость, когда ей удастся завладеть ключами? Все эти мысли вяло шевелились в его голове, всплывали и вновь исчезали где-то в подсознании. Видеть ее! Видеть! Остальное не в счет. Она умудрялась то и дело поворачиваться к нему спиной, и наконец он сообразил, что по другую сторону кровати висело зеркало и что ей известно о каждом его движении. Они выслеживали друг друга с помощью отражений и силуэтов. Вот она остановилась у кровати, уверенная в своей власти, быть может насмехаясь над ним. Чтобы доказать Доминик, что он сильнее ее, Сэвр остановился в самом дальнем углу гостиной. Она перестала напевать, затем опять принялась, как только услышала шарканье шагов по ковру. Это напоминало странную любовную игру, таинственный бег по кругу, как у животных, которые то и дело соблазняют друг друга только им понятными перестроениями.
Она вышла из спальни, держа в руках голубые простыни, те самые, на которых он спал, и с брезгливой гримасой бросила их в шкаф. Затем прошла мимо него, чуть не задев, но даже бровью не повела. В ее взгляде не чувствовалось никакой принужденности, которая свидетельствовала бы о том, что на вас не хотят обращать внимания. Он для нее просто не существовал. Был менее осязаем и реален, чем табачный дым. Она включила телевизор. А он-то совсем забыл о нем. В половине восьмого из последних известий она узнает о случившемся. Он подождал, пока она отойдет в сторону, и выключил телевизор. Казалось, она удивилась, недовольно посмотрела на экран, будто рассердилась на того, кто ей продал телевизор. Затем снова спокойно включила и села рядом. Появилось изображение... Передача для школьников... Рука чертила на доске геометрические фигуры, писала уравнения... Она слегка наклонилась вперед, словно увлеклась доказательствами. Непричесанные волосы разметались по плечам. Он видел ее затылок. Чувствовал, что погибает, сделал несколько нерешительных шагов, встал за ее спиной. Абсурдная сарабанда цифр, мел писал сам по себе... Появившаяся из ничего тряпка стирала изображение, освобождая место для х, у, квадратных корней... перед ним был живой золотистый затылок, разделенный нежным пробором, где дрожали темные волоски. Наклониться чуть-чуть... еще... испить из этого родника, в котором сошелся клином белый свет... испить и раствориться без остатка... Она не шелохнулась, ожидая прикосновения этого лица, медленно склонявшегося к ней, падавшего сверху, как стервятник.
Ударом кулака ветер рванул шторки. Сэвр выпрямился с полузакрытыми глазами, словно в забытьи. Голос говорил: «На следующей неделе мы рассмотрим проект...» Но они оба не слушали, слышали только смятение крови. Сэвр отпрянул назад. Она, конечно, обернется. Если она совершит эту ошибку, у него хватит сил улыбнуться, бросить ей вызов...
Она не обернулась. Вынула из кармана пеньюара расческу и движением, полным нега, медленно стала причесываться, а в это время, как в интерлюдии, на экране проплывали стены замка. Расческа, скользя, погружалась в золотистую массу распущенных волос. Сэвру казалось, что она касается сосудов, в которых струятся токи крови, бурлящие желания. Но мгновение слабости прошло. Догадавшись обо всем, она поднялась. Расческа замелькала быстрее. Она расчесала волосы на пробор и стала на ходу заплетать косы, наклоняясь к зеркалу. Теперь он видел ее профиль, видел поднятые руки, подмышки, где курчавились почти рыжие волоски. Ему не нужно было даже дотрагиваться до нее. Она принадлежала ему целиком... полнее, чем Дениза! Это имя показалось ему неуместным, как имя чужестранки, незнакомки. Украдкой он подумал о Мерибеле, который воровал ради женщин, и одобрил его. С тех пор как появилась Доминик, его злоба утихла. Он сердился лишь на самого себя, и не за то, что сделал в предшествующие дни, а за то, что гордость еще мешала ему — надолго ли? — сказать Доминик: «Я проиграл». В зеркале он видел половину лица молодой женщины, часть лба, чудовищно живой глаз, уголок рта. Это походило на внезапно ожившую картину художника-модерниста, опутанную чернильно-черными шнурами волос. Он любовался каждым движением. Новой прической, оголившей шею, уши. Маленькие, изящной лепки, с нежными тенями уши. Он чуть было не высказал одобрения, когда она опустила наконец руки и несколько раз повертела головой, чтобы оценить свою работу. И тогда с живостью, которая так волновала его, она закинула руку над головой, щелкнула пальцами. Уперлась кулачком в бедро и что-то сказала вполголоса, ибо подразумевалось, что рядом никого нет. Затем столь неожиданно ринулась прямо на него, что он метнулся в сторону.
— Посмей только сказать, что я не лучше ее!.. И все эти россказни про сестру — не для меня, морочь голову кому-нибудь другому!.. Обманщик!
Она расхохоталась, видя его замешательство, и скрылась на кухне. Пора было обедать. Уже!.. Он до сих пор ни разу не подумал: уже. Ему так и не удавалось связать воедино свои мысли, он даже не пытался сопротивляться. Она, конечно, находила его смешным и отвратительным. Заслышав, как она гремит кастрюлями, он вышел в коридор. В такой маленькой квартире он, казалось, обречен был видеть ее только из-за угла, из-за перегородок. Она вроде бы все время была на расстоянии протянутой руки и, однако, неуловима. Он заметил электроплиту, на которой разогревалась кастрюля, — время от времени к ней тянулась рука с деревянной ложкой и помешивала содержимое. А что, если она готовила обед на двоих и только посмеялась бы над ним, если бы он не сел вместе с ней? Он напустил на себя равнодушие, прислонившись плечом к дверному косяку, как надзиратель во время обхода, замешкавшийся около заключенного. На столе была только одна тарелка, один стакан, лежала одна салфетка. Может, она спросит: «Вы, наверное, голодны? Не хотите ли закусить вместе со мной?» Она сновала от плиты к столу... От тушеного мяса исходил божественный аромат. Но она ни разу не взглянула в его сторону. Его снова вычеркнули из списка живых.
Поставила еду на стол, села, преспокойно поела, не обращая внимания на того, кто смотрел, как она ест, пожирая глазами каждый кусок, который она подносила ко рту, как собака, замершая у ног хозяина. Положение было настолько глупым, настолько фальшивым, молчание настолько невыносимым, что оба боялись внезапной вспышки, взрыва ненависти. Тем не менее они продержались до конца. Она встала, вымыла посуду, прибрала на кухне. Он посторонился, когда она выходила, затем тоже поставил кастрюлю на плиту и тоже открыл банку мясных консервов. Абсурд, но он ведь, как и она, имел право поесть! Пока она обедала, он испытывал волчий голод. А теперь силой заставлял себя глотать жирную массу, которую так и не сумел толком разогреть. Где она? Что еще задумала? Он глотал, не жуя, торопился вновь увидеть ее. Бросился бы в гостиную, если бы перестал слышать, как она двигается. По шуму от малейших ее перемещений определял, где она, внезапно замирал с открытым ртом, с безумным взглядом: что это она там открывает? Нет... Не окно, шкаф у себя в комнате, он узнал по скрипу. Зачем ей понадобился шкаф?.. Ужасно вот так следить за ней! Конечно, он не прав. Отвратителен... Но он уже сходил с ума при мысли, что на следующий день ему придется расстаться с ней.
Он наспех вымыл посуду и медленно вернулся в гостиную, как человек, который хорошо пообедал. Она смотрела телевизор. Было около семи вечера. Уже!.. Он сел в кресло. Она погасила люстру и зажгла в углу канделябр, который бросал больше тени, чем света. Ветер! Все еще не перестал! Она забилась в уголок дивана, поджав под себя ноги и спрятав руки в рукава пеньюара. Примерная ученица. Дениза всегда была одинаковой — и в постели, и в церкви. Но эта... Он снова вглядывался в нее. Красивый профиль. Если в фас лицо казалось, пожалуй, несколько широковатым, то в профиль оно поражало странной худобой... Когда диктор сообщил, что передают местные известия, он подскочил. Ничего ее поделаешь!.. В сущности, он не сожалел, что предоставил событиям идти своим чередом... Если понадобится, он заговорит. Но дело Сэвра уже отошло на второй план. Сгорел магазин москательных и аптекарских товаров; пламя, раздутое ветром, перебросилось на соседний квартал; Струи воды, каски, клубы дыма. «По предварительным данным, убытки исчисляются в пять с лишним миллионов франков...» Потом из студии репортер, заглядывая в блокнот, вернулся к «его теме»: «Удалось ли Филиппу Мерибелю, бежавшему предпринимателю, перейти швейцарскую границу? В Женеве его может опознать один из бывших клиентов... Следствие ведется по-прежнему энергично...» Затем речь зашла о новом мосте через Луару. Доминик не шелохнулась. Все это ее не интересовало. Она зевнула, прикрыв рот рукой, помня, конечно, о том, что разыгрывала комедию одинокой женщины, сладко потянулась, с удовольствием выставив грудь. Выключила телевизор, когда собирались передавать «Вечерние известия», открыла книжный шкаф, взяла первую попавшуюся книгу и вошла в спальню, оставив дверь приоткрытой.
Сэвр снова включил телевизор, но, чтобы не мешать ей уснуть, оставил только изображение. Это было сильнее его. Он опять принялся расхаживать по комнате. Сидя на краешке постели, она натягивала панталоны сиреневой пижамы. Он вышел из гостиной. Когда вернулся, она уже лежала и читала или делала вид, что читала при свете ночника, стоявшего, на тумбочке. Где он проведет ночь? На диване? Рядом с ней?.. На экране двигались, шевелили губами люди. Все это не имело никакого смысла. Уже давно все было бессмысленным. Она читала. Он ходил из угла в угол. Бессвязные образы сменяли друг друга. Он доходил до стены, возвращался к картине. Бросал быстрый, как вспышка фонаря, взгляд. Она все читала, но расстегнула кофточку пижамы. Он поворачивал обратно, ссутулясь, заложив руки за спину. Проходя мимо экрана, видел танцовщика, вращавшегося на полупальцах одной ноги. Что он увидит, когда повернет назад? Ничего. Она спокойно переворачивала страницы. Иногда поскрипывала кровать. Наконец на ковер что-то упало. Книга. Кажется, она заснула, откинувшись на подушку.
Сэвр чуть-чуть успокоился. Выключил телевизор, разложил подушки на диване, лег не раздеваясь. Чувствовал себя скверно — слишком жарко, и какая-то тяжесть в животе. Стоило прислушаться, и в минуту затишья между двумя порывами ветра слышно было ровное дыхание соседки. Свет ночника бросал на ковер бледное пятно, и он мучился сомнениями, которые накатываются под покровом ночи. Но прежде всего, в самом ли деле она спала? Можно ли было в это поверить? Может, она с блеском играла комедию? Может, в эту самую минуту умирала от страха? «Вот, — думал он, — ничего не подозревая, входит в свою квартиру женщина. И попадает в руки какого-то подозрительного, сумасшедшего субъекта, а едва только проходит испуг, она сразу же обретает хладнокровие и принимается соблазнять его...» Это единственное объяснение, которое может прийти на ум!.. Надо разобраться. Одно из двух: или она спит... а значит, ничего не боится... значит, уверена, что ей придут на помощь... значит, в Нанте или в другом месте кого-то тревожит ее отсутствие, и этот кто-то придет сюда, чтобы вызволить ее. Или же она не спит... и это значит, что она всего лишь несчастная испуганная женщина, пытающаяся ввести его в заблуждение... Но дело не в этом! Ведь она права, что относится к нему, как к обманщику! Ведь истина в том, что ему хочется встать и крадучись пойти взглянуть на нее, оставаться около нее, воспользоваться этим попусту потерянным временем, чтобы помечтать о какой-то другой жизни, а если она действительно спит, он разбудит ее, ведь ему нужно наконец рассказать ей обо всем. Он должен это сделать... немедленно... Она поверит ему, и они перестанут быть врагами... Он бы ей все рассказал... о ферме... самоубийстве Мерибеля, о своем внезапном решении порвать со всем, что было ему некогда дорого... Он объяснил бы ей то, что стал понимать с той минуты, как она вошла в эту квартиру... что ему, как и Мерибелю, все осточертело... Нелегко все это выразить... в этой мертвой тишине, в этом уютном вакууме, и особенно насчет Денизы... Он смутно понимал, что с нею еще не все было кончено! Он давно замышлял бегство... Нет... Конечно, не совсем так, но Доминик поняла бы, ведь сна именно та женщина, которая больше других способна все понять... Теперь ему надо было выговориться... выговориться... Он неслышно поднялся. Был так взволнован, что с трудом переводил дыхание. Остановился на пороге спальни. Глаза ее были закрыты. От дыхания мерно вздымалась простыня, но, когда он шагнул через порог, она прошептала:
— Не двигайтесь!
— Доминик...
— Что вам угодно?
Он заранее все обдумал, приготовил, выбрал слова, тон. Но все происходило совсем не так, как он предполагал, и лицо его вспыхнуло от гнева.
— Вы ошибаетесь. Я не собираюсь... — сказал он. — Знаю. Вы уже сказали... Я не в вашем вкусе...
Она открыла глаза — они так блестели, что он понял: она не спала ни минуты. Он присел на краешек постели; она не пошелохнулась, чтобы ему помешать.
— Что вы обо мне думаете? — спросил он.
— Ну знаете ли!.. Вы находите, что сейчас самое время?..
— Ответьте все-таки.
— Я думаю, что вы опасный человек, месье Дюпон-Дюран!
— Я?
— Из-за этой вашей честной физиономии. Вы выглядите таким несчастным и таким искренним!
— Но... я действительно несчастен и искренен.
— Да... Все мужчины это говорят, когда они рядом с женщиной.
— Вы так хорошо знаете мужчин?
— О! Не пытайтесь уколоть меня... Я действительно знаю их неплохо. Во всяком случае, достаточно, чтобы понять, что вам от меня нужно.
— Хотите, чтобы я ушел? Покинул эту квартиру?
— До чего же вам хочется удивить меня!.. Не так уж это глупо. Я же говорю: вы опасны!
Он вынул из кармана связку ключей и положил на ладонь.
— Хотите взять их?
— Я сама заберу их у вас... когда захочу... Вы у меня дома, месье Дюбуа, и в вашем одолжении я не нуждаюсь.
Сэвр положил ключи в карман.
— Я пришел как друг.
Послышался ее гортанный смешок, она скрестила руки на затылке.
— Еще бы! — воскликнула она. — И смотрите вы на меня тоже как друг!
Он отвернулся: в висках тяжело стучало.
— Я хотел бы объяснить вам...
— Семейную тайну? У вас было довольно времени, чтобы сочинить ее, отработать до блеска... Я вот-вот растрогаюсь.
— Вы по-прежнему думаете, что я лгу?
— Не сомневаюсь.
— В таком случае...
— Нам не о чем больше разговаривать.
Он посмотрел на нее так жестко, что она оперлась на локти, готовая защищаться, но не опустила глаза.
— Идите спать, месье Дюпон. Когда выйдете, закройте дверь... Спасибо, — прошептала она.
Он не удержался и хлопнул дверью. Никогда еще его так не унижали. Выпил стакан воды, проглотил две таблетки аспирина, чтобы не дать разыграться мигрени. Затем снова принялся ходить из угла в угол, как пленник. Он лег только тогда, когда был уже совсем без сил, но до самого утра дежурил — надеялся, что она шевельнется. Раз она выбрала войну, надо было переходить в наступление, и немедленно, так как приближалось время встречи с Мари-Лор.
Что она могла выкинуть? Открыть окно? Закричать? Но кто ее услышит?.. И потом, Доминик была не из тех женщин, которые зовут кого-то на помощь. Она захочет победить самостоятельно. Может, она подождет, пока он уснет, и вытащит ключи из кармана? Но ей это не удастся, не разбудив его. Что тогда?.. Нападет на него во сне? Ударит? Ранит?! На нее не похоже. Может, она подождет, когда он пойдет открывать Мари-Лор? Попытается сбить его с ног, воспользоваться растерянностью Мари-Лор?.. Но тут она просчитается, вместо того, чтобы ждать сестру в квартире, он выйдет ей навстречу... Словом, рукопашная у двери исключается. В сущности, несмотря на афишируемую самоуверенность, она была совершенно беспомощна. Отсюда этот сдерживаемый гнев, провокации...
Среди всех этих размышлений он не заметил, как уснул. Проснулся внезапно, от привычного звона посуды на кухне. Итак, ей довелось увидеть, как он забылся сном, вышел из строя, сраженный усталостью, в которой она была повинна. А теперь пыталась заманить его на кухню, представ перед ним отдохнувшей, подкрашенной, изящно одетой для финального поединка. И он уйдет из этого дома, так и не сумев ее победить!.. Она до конца будет презирать его, но прежде поиграет с ним, как с мальчишкой... Она ведь все рассчитала... со знанием дела... мерзавка! Что ж! Она сильнее его. Но он ведь мог приказать себе не думать о ней, вести себя так, будто она не существует! Девять утра. Через семь-восемь часов он уедет с Мари-Лор... Но эта тяжесть в желудке... Никогда ничего подобного с ним не было... Он уедет... Что поделаешь!
В дверь гостиной постучали. Он поднял голову. Она с улыбкой осторожно протягивала чашку.
— Как вы спали?.. Выпейте, пока горячее.
Выглядела она прекрасно, умело подкрашенная, одетая, будто собралась уйти.
— Чай, — сказала она. — У меня всегда небольшой запас.
— А я искал...
— Плохо искали. Не бойтесь, пейте. Наркотика тут нет. Он понюхал. Может, это и есть последняя хитрость.
— Не хотите ли покрепче?
Он отпил, движимый тем самым намерением не терять достоинство, которое заставило его совершить столько промахов. Она все улыбалась. Никогда еще она не казалась ему столь желанной.
— Отдыхайте, а я тут слегка приберусь, — сказала она. — Надо бы немного проветрить... А то воздух как в берлоге. Что подумает ваша сестра?
Она произнесла это слово с чуть заметной иронией.
— Она прибудет вовремя, — сказал Сэвр холодно.
— Не сомневаюсь. Не могли бы вы ее описать? Задетый за живое, Сэвр начал:
— Невысокая... манеры уроженки Вандеи... пожалуй, брюнетка...
— Иначе говоря, похожа на тысячи других женщин. Вы могли бы получше обдумать ответ, месье Дюбуа... А когда назначенное время истечет и мы оба убедимся, что никто не приедет, что тогда вы придумаете? На вашем месте я бы немедля отработала версию. Ложитесь! Так вам будет удобнее размышлять.
Она унесла чашку. Он слышал, как она прибирается на кухне. Стукнула крышка помойного ведра. Она вернулась для дальнейших расспросов.
— Можно открыть окно?
Несколько секунд он колебался. Допустим, кто-то заметит Доминик — чем он рискует? Он пожал плечами.
— Открою вот это?.. Вы издали увидите свою сестру.
Тон игривый, задиристый. Она старательно спрятала коготки. Свежий воздух и рев моря ворвались в гостиную через открытое окно. На ковер брызнули дождевые капли.
— Ну и погода — хороший хозяин собаку не выгонит. А уж тем более сестру, — заключила она.
— Довольно! Хватит! — гаркнул он.
Но она вошла во вкус этого нового развлечения, и все утро то и дело подходила к окну. Сообщала ему о том, что видела: «Вот почтальон пошел... Нет, идет не сюда... В бистро... Надо же, у мясника новый фургончик... Ваша сестра приедет автобусом или на машине?..»
Он не отвечал, досадовал на то, что дуется, что никак не может придумать достойный ответ. Ненавидел ее, но стоило ей скрыться в свою спальню, и он лихорадочно ждал ее возвращения, прижимая руку к сердцу, умирая от сдержанного волнения. В полдень она пошла на кухню приготовить себе второй завтрак, и он, воспользовавшись ее отсутствием, устроил засаду у окна. Пустырь утопал в воде, по которой кругами набегала рябь. Порой совсем низко пролетала чайка. Городок, как бы прибитый ливнем, дымил всеми своими трубами. Нище ни души... почтальон... мясник... Наверное, она все это придумала, чтобы подразнить его. Сесть он не посмел. Она не включила телевизор. Явно наслаждаясь его все возрастающей нервозностью. Начиная с двух часов, она то и дело поглядывала на свои часики.
— Она едет издалека?.. В таком случае ей следовало бы пораньше выехать.
Он не мог, однако, просить ее замолчать. Для приличия собрал свои вещи, проверил содержимое карманов.
— Глядя на вас, и в самом деле можно подумать, что вы собираетесь уехать. Вы прекрасный актер, месье Дюпон... Но уговор дороже денег, вы сами сказали. Итак, в пять часов вы уедете... Я завела будильник. Он не очень точный, но в пять прозвонит... Договорились?
С половины четвертого он снова занял место у окна. Да и она молчала, чувствуя напряженность, воцарившуюся в комнате. Слышен был только шум ветра и дождя. С неба постепенно спустилась темнота. У въезда в городок зажегся уличный фонарь. «Сейчас она приедет», — повторял про себя Сэвр. Звал ее тихонько: «Мари-Лор, я больше не могу, поторопись!..» Гостиную постепенно заполнил мрак. Доминик превратилась в неясный силуэт. Вдруг резко прозвонил будильник.
— Ну, что я говорила! — прошептала Доминик.
<< пред. << >> след. >> |