| << пред. << >> след. >> VI
Самым тяжелым испытанием было ощущать на себе этот изучавший его, настороженный, цепкий взгляд. Она, разумеется, пользовалась любым предлогом, чтобы позабавиться. И если произойдет стычка, у Сэвра нет уверенности, что сила окажется на его стороне. Спустя некоторое время она потушила сигарету в пепельнице и вздохнула.
— Ну, допустим, — согласилась она. — Завтра вы встретитесь с особой, с которой у вас свидание... А как же вы поступите со мной?
— Ну... вы останетесь в своей комнате.
— Вы меня запрете?
— Боюсь, что да.
— По доброй воле или насильно?
Он догадался, о чем она подумала. Конечно, она не исключала возможности потасовки и, наверное, взвешивала свои шансы.
— По доброй воле или насильно, — ответил Сэвр с внезапной яростью, удивившей его самого.
Он предпочел бы, чтобы она испугалась, пошла на любые уступки. Все было как раз наоборот: она уже не боялась его, хотела вовлечь в спор, чтобы вымотать, подорвать силы, заставить сдаться. Осторожно! Он и так слишком много наговорил.
— А что дальше? Когда свидание состоится... что потом со мной будет? — спросила она.
Молчание.
— Вы же не хотите сказать, что...
В голосе послышалась тревога. Сэвр чуть было опять не попался. Пожал плечами и принялся расхаживать по гостиной.
— Вы совсем не кажетесь злым!
— Конечно, я вовсе не злой, — буркнул Сэвр.
Это было выше его сил, он никак не мог заставить себя не отвечать.
— Ну так что?.. Потом я смогу уйти?.. Через час?.. Или этого мало?.. Через два?
Он остановился перед ней.
— Послушайте! Я...
Она пыталась придать своему лицу умоляющее выражение. Он стиснул кулаки в карманах и опять принялся шагать по комнате.
— Что вы хотели мне сказать?.. — снова заговорила она. — У вас есть другие предложения?.. Постойте, я сама вам кое-что предложу. Когда вы уйдете, запрете меня... Видите, я принимаю вашу игру.
Дрянь! Перехватила инициативу. Еще немного, и он станет ее слушать, а может, и отвечать.
— У вас будет достаточно времени, чтобы найти укрытие. Тогда вы позвоните кому-нибудь из местных жителей и скажете, что я здесь сижу взаперти. За мной придут и освободят, когда вам заблагорассудится. Вы сами подадите сигнал... Согласны?
А может, все-таки она действительно боялась? Тем более надо стоять на своем. Он сел подальше от нее на подлокотник кресла. Она опять закурила и наблюдала за ним сквозь кольца дыма, полузакрыв глаза. Она курила, как мужчина, не вынимая сигареты изо рта, даже когда разговаривала.
— Это разумно, не так ли? Будем свободны, и вы, и я. Не надо давать невыполнимых обещаний. Уговор дороже денег. Я за соглашение... А вы?.. Ну скажите же хоть что-нибудь... Ладно! Как хотите!
Она встала, потянулась, не обращая на него больше внимания, присела перед чемоданом и стала его отпирать.
— Почему вы не оставили вещи в камере хранения? Эти слова вырвались у него невольно. От досады он готов был себя поколотить. Однако терпеливо и недоверчиво ждал ответа. Зачем тащить за собой чемодан, если собираешься провести всего несколько часов в опустевшем поселке? С мечтательным сладострастием она медленно поглаживала кожаную поверхность.
— Я слишком привязана к своим вещам. Ценный багаж не оставляют в камере хранения, — прошептала она.
Она открыла чемодан. Он чувствовал всю неуместность своего присутствия, но что подумала бы она, если бы он вдруг стал извиняться? Впрочем, она не смущаясь демонстративно доставала перед его носом комбинации, чулки, самые интимные принадлежности своего туалета, аккуратно раскладывала все это на ковре. Расправляла блузки, шерстяные костюмы, выложив их на диване, чтобы они отлежались.
— Об этом надо заботиться, — объясняла она. — Вы это, наверное, знаете, раз вы женаты.
-- Я...
— Вы сняли обручальное кольцо, но след остался... Это бросается в глаза.
— Что еще вы заметили?
— Не воображайте, что вы вызываете у меня такой уж интерес!
Диалог все же завязался. Она этим сразу же и воспользовалась.
— Положите вот эту стопку в шкаф... справа... в нижний ящик.
Можно ли отказать? Он ходил теперь взад-вперед из гостиной в спальню и с яростью и отвращением переносил носовые платки, панталончики, махровые рукавицы для ванной, надушенные вещицы, которые так бы и зашвырнул в угол, да куда там! Пытался стать тюремщиком, а превратился в прислугу! Протянул было руку к футляру, но она живо одернула его.
— Там мои серьги! — воскликнула она. Потом засмеялась как добрый товарищ, приведя его в замешательство: — О! Они ничего не стоят, не воображайте!
Она открыла шкатулку, битком набитую всевозможной формы клипсами: некоторые были похожи на цветы, иные — на фрукты, третьи напоминали драгоценные камни. Она выбрала себе похожие на розовые ракушки.
— Красивые, правда?.. Я их купила в Нанте, пока ждала автобуса.
Сколько же ей лет? Не менее тридцати пяти... и, однако, ужимки, как у маленькой девочки. Сидя на ковре, поджав под себя ноги, она разглядывала серьги.
— Голубые мне тоже нравятся. Но голубой цвет мне не к лицу!
Она сняла серьги, которые были в ушах, прикрепила две раковинки и повернула голову в сторону Сэвра.
— Как вы находите?
Опять хитрость? Он не знал, что подумать. С Денизой все было по-другому. Когда он примерял новый костюм, то советовался с женой, а та отмечала, что надо подправить. Ему неприятно было наблюдать за незнакомкой: сделав резкое движение бедрами, она поднялась с полу и направилась к ближайшему зеркалу.
— Боже, до чего я растрепанна, — прошептала она. Едва касаясь пальцами волос, проворными движениями паука, плетущего свою паутину, она привела прическу в порядок, придав ей затейливую форму. Она вела себя совершенно непринужденно: ни испуга, ни смущения, ни дерзости, ни жеманства. Полная раскованность. И это более всего пугало Сэвра. И завораживало. Он наблюдал за ней с каким-то ужасом, стараясь сдержать себя: так, когда он был ребенком, он смотрел в цирке на клоунов, наездников, эквилибристов, всех этих существ из другого мира, вытворявших немыслимые вещи с застывшей на устах улыбкой, ни на кого не глядя.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Фрэк, вы сами знаете.
— А имя?
— Доминик.
Он было испугался: вдруг Дениза. А она приближалась к нему, уперев руки в бока, слегка покачивая бедрами.
— Вас это интересует? — спросила она насмешливо, но без злобы. — Доминик... Мне нравится мое имя... А вас как зовут?
— О, неважно. Дюбуа, Дюран, Дюпон — как угодно.
— Понимаю... Господин Никто! Секрет, опять секрет... И все-таки вы решили остаться?
— У меня нет выбора... Но я сяду вон там, видите, на диван, в уголок. И с места не тронусь. Тут и буду спать.
— А! Так вы и ночевать собираетесь?
— Но я же вам объяснил...
— Да, конечно... Дайте время свыкнуться...
Опять пауза, но с другим оттенком. Между ними возникало какое-то соучастие, что-то смутное, потому что она сказала «ночевать».
— Имею я право запереться в своей комнате? — спросила она, и в голосе опять прозвучала насмешка.
— Вам нечего бояться, уверяю вас.
— Она лучше меня?
— Кто?
— Ваша подружка... Та, которую вы ждете.
Она не сложила оружия и по-прежнему выискивала у него слабое место. Сэвр сел в уголке на диван, твердо решив не отвечать.
— Раз уж я ее так или иначе увижу, можете мне все сказать.
Сэвр еще не подумал об этой стороне проблемы. Не могло быть и речи о том, чтобы говорить о делах в присутствии этой женщины. Даже если бы он запер ее в спальне... Может, пригодится квартира-образец? В таком случае пришлось бы оставить Доминик одну... На его лице, видимо, отразилась растерянность, так как Доминик добавила:
— Предупреждаю вас: здесь не дом свиданий... У меня широкий взгляд на вещи, однако...
— Но я жду сестру! — крикнул Сэвр вне себя.
— А! Сестру так сестру!
Она перестала что-либо понимать и холодно наблюдала за Сэвром, пытаясь угадать, не обманывает ли он ее.
— Не кажется ли вам, что в ваших интересах рассказать мне правду?.. Раз вы не вор и не преступник, я полагаю, всякий может выслушать вашу историю, если только речь не идет о семейной тайне.
— Вот именно! Все дело в семейной тайне.
— Ну как угодно!
Она повернулась на одном каблуке, как испанская танцовщица, и подол ее платья раскрутился так, что видна стала подвязка, на которой держался чулок. Она отправилась в спальню, но Сэвр окликнул ее.
— Мадам Фрэк, клянусь вам, я говорю правду... Я жду сестру... Я хотел бы поэтому... То, что вы мне предложили раньше: я запру вас, а позднее предупрежу жандармерию... Это наилучший выход. Как только я увижу, что она подходит к дому, я запру вас на ключ и уйду... А теперь, если бы вы согласились не рассказывать обо всем... я был бы вам очень признателен...
— Это так серьезно?
— Да. Никому не нужно знать, что я ждал здесь сестру. Вы могли бы также неточно описать мою внешность... понимаете?
— Иными словами, мало того, что вы меня держите в качестве пленницы в моей же квартире, вы еще полагаете, что я должна стать сообщницей в каких-то ваших делах, о которых мне ничего не известно... А вам не кажется, что вы слишком многое себе позволяете, господин Дюран?
Она слегка повысила голос, но не похоже было, что она по-настоящему рассердилась. Только притворялась возмущенной, чтобы вызвать его на откровенность. Он развел руками:
— Сожалею.
Она тут же передразнила его:
— Я тоже сожалею.
Затем вошла в спальню и заперла дверь. Сэвр понял, что его планы повисли в воздухе. Если бы она описала его внешность и уточнила, что он ждал сестру, полиция могла бы что-то заподозрить. Как уйти от риска?.. Как обезвредить эту женщину, только и ждавшую случая отомстить? И чем дольше он будет задерживать ее, тем сложнее станет его собственное положение. Кроме того, понадобится все это объяснить Мари-Лор, и не исключено, она испугается до смерти. Что же делать? Не мог же он задушить Доминик, чтобы помешать ей... Сжать горло пальцами... там, где самая нежная кожа, где пульсирует жизнь... Сжать слегка, только посмотреть, что будет...
Дверь спальни створилась. На Доминик был легкий, кое-как подпоясанный пеньюар, ноги она сунула в марокканские бабуши. В сущности, почти полуголая, она чувствовала себя совершенно непринужденно. В руке держала красный флакон и кисточку.
— Если вы меня надолго задержите, мой муж будет беспокоиться. Тем хуже для вас, — сказала она все тем же игривым тоном, непосредственно и с оттенком бравады.
— Он далеко, — буркнул Сэвр.
Она открыла флакон и принялась покрывать лаком ногти на правой руке.
— Три часа самолетом!
— Он ревнив?
— Да, но в то же время равнодушен... он уже стар. Все довольно сложно. Его столько раз пытались убить, что каждый прожитый день для него — подарок судьбы.
— Пытались убить?
— Да... Он был колонистом недалеко от Орана, а в тех местах война была особенно страшной [1].
[1] Имеется в виду национально-освободительная война алжирского народа (1954-1962).
От красного лака разлился резкий запах эфира. Сэвр смотрел на мягкое движение кисточки, которое требовало от молодой женщины столь пристального внимания, что она полуоткрыла рот и нахмурила брови. Не отрывая глаз от ногтей, отступила наугад к креслу, стоявшему напротив Сэвра, и, когда почувствовала его локоть рядом со своим бедром, медленно села, чуть покачнувшись. Пеньюар распахнулся, открыв черный чулок, пристегнутый подвязкой.
— Удивляюсь, как нам удалось оттуда выбраться, — продолжала она. — Я тогда еще не была его женой. Он женился на мне позднее, когда мы приехали в Испанию — испанцы в таких делах шутить не любят... Не будете ли вы любезны подержать пузырек? Мне неудобно красить левой рукой.
Она протянула флакон, окунула кисточку в лак и, вынимая ее, перепачкала его пальцы.
— О! Простите... Это легко смывается... Ваша жена не красит ногти?
— Она умерла, — пробормотал Сэвр.
Она подняла на него глаза, заметила, что пеньюар распахнулся, и быстро запахнула его.
— Я искренне... сожалею. Давно? — спросила она.
— Два года назад.
— Это имеет отношение к тайне?
Сэвр откинул голову на спинку дивана, вытянул ноги, словно лишившись последних сил.
— Полагаете, я не понимаю, куда вы клоните? — прошептал он. — Вы кружите вокруг меня... откровенничаете... чтобы я в свою очередь сдался, рассказал вам... Ловко, не так ли?.. Вам необходимо знать, почему я здесь!..
— Да бог с вами! То, что вы называете откровенностью, всего-навсего попытка дать вам понять, что я тоже видала виды. Мне пришлось пережить такое, что вам и не снилось... И мне кажется, что вы из тех, кто привык делать из мухи слона.
— Муха! Ну и словечко! — хохотнул он.
Внезапно он выпрямился, наклонился к ней, глаза блеснули гневом.
— Я умер, — крикнул он. — Разве вам это понять?.. У меня нет больше близких, гражданства, денег, нет ничего. Знавали ли вы такое, хоть и знаете все на свете... Меня похоронили, если угодно знать. На мою могилу возложили венки, букеты, произнесли бы и надгробные речи, если бы хватило времени.
Она перестала красить ногти и разглядывала его с каким-то жадным любопытством. Он резко поставил пузырек с лаком на стол и поднялся, чтобы пройтись по комнате.
— Никто никогда не должен слышать обо мне ни слова, — продолжал он.
— А ваша сестра?
— Она одна знает... Она должна принести мне деньги и одежду... Конечно, если вы не донесете на меня...
— Я никогда никого еще не предавала, — возразила она горячо. — Но я бы предпочла не впутываться в эту историю. У меня тоже своя частная жизнь. Кажется, вам такое в голову не приходило.
— Как, ведь вы приехали, чтобы удостовериться, не пострадала ли квартира!..
— Это я вам сказала.
— А что, есть и другая причина?
— Это вас не касается... Но если бы я была мужчиной... воспитанным мужчиной... я бы выложила карты на стол... все до единой... или ушла бы.
Опять они не доверяли друг другу, опять стали врагами. Сэвр сдался.
— Вас шокировало слово «донести»? Оно случайно вырвалось. Честно говоря, я не думаю, что вы на это способны. Но я в таком положении, что вынужден задерживать вас до...
Она подняла руки и пошевелила пальцами, чтобы поскорее высох лак.
— Никто никогда не задерживал меня против моей воли, — сказала она. — Вы, очевидно, будете первым. Небось пари заключили?
Наглость всегда была пыткой для Сэвра.
— Прошу вас. Постарайтесь понять, — взмолился он.
— Знаете, я не круглая идиотка. И уж не такому простаку, как вы...
В изнеможении он повернулся к ней спиной, и тотчас же что-то мягкое ударило ему в плечо: диванная подушка.
— Довольно! Это нелепо! — крикнул он.
Она схватила тяжелую хрустальную пепельницу, и он едва успел нагнуться. Пепельница с грохотом ударилась о стену — окурки рассыпались по ковру.
— Хватит!.. Доминик!..
Он обхватил ее талию в ту минуту, когда она попыталась поднять медную лампу, стоявшую у дивана. Она стала вырываться; он увидел красные ногти, вот-вот готовые вцепиться в него, резко вывернул руку за спину, но недостаточно быстро, чтобы увернуться от другой руки. Выпустил ее: боль пронзила щеку. Тяжело дыша, Доминик запахивала пеньюар на груди.
— Вытрите лицо. Вы в крови, — сказала она.
Она удалилась в спальню. Он смял носовой платок и вытер щеку. Ему хотелось наброситься на нее и избить так, как еще не приходилось.
— Советую вам запереться, — сказал он и не узнал собственного голоса.
Она захлопнула дверь, и он услышал, как щелкнула задвижка.
— Мерзость! — прохрипел он, ему казалось, будто он раздавил рептилию.
Рухнул на диван, до глубины души потрясенный этой жаркой схваткой, от которой оставались теперь лишь неприятные воспоминания... прикосновением к этому нервному телу, бедрам, по которым скользили его руки... чем-то нечистым, что хотелось изуродовать, уничтожить...
Шлюха! И этой женщине он чуть было не доверился минуту назад!.. Да еще без всякой причины... всего лишь из-за презрительного слова... Хватит! Его голыми руками не возьмешь... Он с трудом встал, глянул на свое отражение в стеклянной створке книжного шкафа. Две красноватые полосы проступали сквозь щетину небритых щек, две небольшие царапины; когда они подсохнут, то не будут бросаться в глаза. Он глубоко вздохнул, чтобы снять спазм, стиснувший грудь. Прислушался. Она наполняла ванну. Он слышал, как лилась вода. Слышал какой-то еще звук... О... она напевала, мурлыкала... да так беззаботно, что он остолбенел. Чтобы удостовериться, прижался ухом к двери, потом спохватился, смущенно отпрянул. Сам себя не узнавал. С тех пор как она вошла в квартиру, он перестал быть самим собой. Был болен ею! Кажется, забыл и думать о том, что еще накануне приводило его в ужас. Мерибель, ферма... все это было не только чем-то далеким — почти сном... Лишилось плотности...
Кожаный чемодан стоял все на том же месте. Она так и не распаковала его до конца. Оставалось привести в порядок шерстяные вещи, но он отшатнулся, так как Доминик отпирала дверь. Она появилась на пороге абсолютно голая, проследовала мимо Сэвра, будто не подозревая о его присутствии, защелкнула чемодан и унесла его в спальню. Ее образ врезался в душу Сэвра как ослепительное видение, от которого на несколько долгих мгновений темнеет в глазах. Он смотрел на диван, книжный шкаф, но видел ее... Позднее — он уже знал это — он будет разглядывать ее и сгорит. А пока остается ошеломленным зрителем. Она вошла в ту дверь... Мысленно он следовал за нею. Пять, шесть шагов... Она наклонилась... затем выпрямилась, согнувшись от усилия. Кожа, из которой был сделан чемодан, была почти того же цвета, что и ее бедра. Их покрывал ровный загар: видно, она загорала совершенно голая. Ее волосы рассыпались по спине... И ни разу не взглянула! Ни разу! Он не существовал. Она была у себя дома и имела право прогуливаться в каком угодно виде... Если ему не нравилось, мог убираться. Это, конечно, была новая тактика! Она даже дверь не закрыла. И продолжала напевать. Он слышал плеск воды в ванной, звук мыла, выскользнувшего из рук...
Уйти? Вернуться в квартиру-образец? Ну уж нет, не доставит он ей такого удовольствия. Но если он станет навязываться, она будет провоцировать его всеми способами. Он вдруг почувствовал, что не в силах сопротивляться, и это было еще более нестерпимо, чем ружейный выстрел, лужа крови и его бегство... Щеку жгло. Он ее жестко растер. Что делать, чтобы оторвать от себя эту женщину? «Я, Сэвр, прожил столько лет в согласии с самим собой. У меня была жена. Я любил ее. Ведь это была настоящая любовь... И вот достаточно, чтобы эта самка перебежала мне дорогу, и я сразу же возжелал...» Он опять принялся расхаживать взад-вперед, время от времени ударом ноги устраняя воображаемые препятствия.
Воду в ванной спустили. Она, видимо, стоя вытиралась. Он представлял себе ее всю, с головы до ног, — прекраснее статуи... Женщина, которая никогда ему не принадлежала и никогда не будет принадлежать. Его охватила паника. Если бы она теперь вошла в гостиную, то поняла бы с первого взгляда, что одержала победу. Он в свою очередь должен делать вид, что он ее не замечает; или, скорее, должен вести себя так, словно она одета. Он не сдастся. Четыре часа! Еще целый вечер, ночь, день... Он поклялся себе, что не уступит. Потом, чуть успокоившись, поддался искушению и представил себе ее тело, мысленно задержал на нем взгляд: от чуть раскинутых смуглых, блестящих грудей глаза скользнули вниз, к животу. Остановился. В то же время он видел самого себя: он стоял посреди гостиной с перекошенным от какой-то тайной боли лицом; и он пожалел, что не застрелился в тот вечер.
<< пред. << >> след. >> |