| << пред. << ПОСЛЕСЛОВИЕ
К чему тут послесловие? Чтобы ответить тем из наших читателей — а их немало, — которые, закрыв последнюю страницу книги, вопрошают, не стали ли они жертвой мистификации? С одной стороны, они ожидают, надеются, требуют последних откровений, которые бы полностью изменили весь смысл этой истории. С другой — хотят, чтобы эти откровения — непременно захватывающие и даже необыкновенные — были правдоподобны и едва ли не в порядке вещей. Иначе говоря, они хотят, чтобы, когда тайна прояснится, роман сохранил бы некую поэтическую ауру, которой он как раз и обязан тайне. Короче, они требуют, чтобы все изменилось, но при этом все оставалось как прежде.
Мы прощаем фокуснику его трюки — ведь он не раскрывает, как ему это удается. Автору детектива отказывают в доверии. Ему следует показывать публике руки и выворачивать карманы. Он проигрывает партию в ту самую минуту, когда выигрывает ее! «Все слишком просто!» — таков самый главный упрек.
Просто?.. Когда иллюзионист манипулирует своими аксессуарами, он точно знает, какого эффекта достигнет. Когда писатель воображает исходную ситуацию, он еще не знает, чего стоит его идея, что в ней содержится и как она позволит ему развернуть события. Его упрекают в том, что он прибегает к «трюкам», — ладно! Надо же, чтобы он готовил их шутя и играючи, отделывал и доводил до совершенства во время представления, при этом узнавая, что же получилось, только когда упадет занавес. Вот над чем никогда не успевает задуматься читатель. Он довольно наивно полагает, что все известно с самого начала и автор обманывает его по своему усмотрению. Он даже не подозревает, что автор идет ощупью, колеблется, сворачивает с дороги и в конечном счете опережает его в поиске истины лишь на один порядок. Нужны доказательства?..
К примеру, выстраивая Ворота Моря, мы спрашивали самих себя, кого же задавит «мустанг» — Мерибеля или Мопре? И в том, и в другом случае история оставалась бы примерно одинаковой: она должна была бы предстать либо лицом, либо изнанкой. Лицом — если бы Мерибель действительно покончил с собой; изнанкой — если бы он только сделал вид, что застрелился. Живой Мерибель — это и есть неожиданная развязка, за которую читатель наверняка упрекает нас, однако именно ее-то он и не пожелал бы лишиться. Таким образом, нам следовало идти на риск. Не без сожалений!..
А может, было бы интереснее рассказать всю эту историю через судьбу Мерибеля, а не Сэвра? Мы стали бы свидетелями еще одного визита Мопре во время краткого отсутствия Сэвра. Собственными глазами мы «увидели» бы драму, разделили бы смятение Мерибеля... Присутствовали бы при осуществлении импровизированного плана и невольном соучастии его жены... потом, когда он ломал комедию перед Сэвром в запертой на ключ курительной комнате... когда сбежал за рулем «мустанга»... Вместе с ним в новом доме мы открыли бы квартиру Доминик... которую в спешке покинули бы из-за неожиданного прибытия туда Сэвра. А потом мы выслеживали бы Мари-Лор. Потом...
Нет смысла продолжать. Мы разделяли бы сомнения и надежды убийцы, вместо того чтобы разделять их с человеком невинным.
Однако можно было бы рассмотреть также и другие ракурсы. Можно представить себе начало истории, увиденной глазами Мари-Лор... Ведь очевидно, что, когда Сэвр, потрясенный мнимым самоубийством Мерибеля, решается взять на себя роль убитого, именно пассивная роль Мари-Лор становится главной... Затем Мари-Лор отвечает на вопросы полицейских, Мари-Лор обнаруживает содержимое чемодана... оба паспорта и собирается потребовать от мужа объяснений... Не исключено, что все это заслуживало бы внимания. Но увы, Мари-Лор умерла слишком рано!
А Доминик явилась слишком поздно. Разве история этой молодой женщины, которая, собираясь встретиться с любовником, попадает в руки таинственного незнакомца, не любопытна, не трогательна?..
В конечном счете в качестве первой жертвы мы избрали Мопре — что некоторыми совершенно напрасно расценено как «трюк», — и Сэвр стал главным действующим лицом. Это оказалось самым эффективным решением — мы имеем в виду такое решение, которое доставляет наибольшее удовольствие от чтения, а детективный роман в конечном счете обязан подчиняться именно этому закону.
Но история Сэвра не должна была оставлять в тени три других. Все они здесь, как на фотографии с многократным экспонированием. Поверьте, это не облегчало повествования, и до самого конца несчастный иллюзионист опасался неверного шага, дефекта памяти, нарочитого жеста. Трюк не только не давал ему покоя, но без конца вынуждал рисковать, ибо ученик чародея — а автор любого романа всего лишь ученик чародея, — если и имел кое-какие преимущества, которые дает воображение, то не был знаком с его тайными кознями.
Не нам говорить, удалось ли задуманное. Равным образом это послесловие не рассчитано на то, чтобы стать речью pro dome [1]. Просто мы не раз убеждались, что современный читатель уже не тот, что прежде. Менее хитрый, он стал более недоверчивым. Он жаждет мистификации, но тут же обвиняет автора в том, что его одурачили. Это значит ставить под сомнение детективный жанр, упрекать его в том, что он таков, каков есть. Но в том-то и дело, что он именно таков, каким представляется, и даже более того. Вот почему, досточтимый читатель, вместо того чтобы «проглатывать» детективы, следует читать их понемногу, стараясь вдумываться в написанное, ибо не оно важно — важно умолчание. Мы соглашаемся смотреть фильмы, смысл которых от нас ускользает, и каждому зрителю предлагается вообразить, придумать свой фильм. Мы читаем романы, которые следует интерпретировать, исходя из их правдоподобия. Зачем же детективу отказывать в праве соответствовать законам жанра?
Ради загадочной неопределенности в нем используются редкие ситуации, но не трюки. Это известно. Справедливо их оспаривать лишь тогда, когда они банальны либо совершенно надуманны. Но когда автору отказывают в праве вообразить события, выходящие за рамки обыденных, то тем самым обрекают на гибель якобы горячо любимый жанр.
[1] В свою защиту (лат.).
<< пред. << |