| << пред. << >> след. >> IV
Жизнь сурова
Виктору скоро должно было исполниться пятнадцать лет.
Он как-то неожиданно вырос и превратился из бледного мальчика в крепкого парня, широкоплечего, с неторопливыми движениями.
За то время, как он плавал на «Прекрасной нивернезке», он успел изучить весь ее путь и, словно опытный судовщик, знал все мели, угадывал высоту воды и с одинаковой ловкостью управлял как багром, так и рулем.
Он носил широкую матросскую блузу, подпоясанную красным кушаком.
Когда папаша Луво поручал ему руль, Клара, ставшая уже почти взрослой, усаживалась с вязаньем возле Виктора, любуясь его спокойным лицом и уверенными движениями.
На этот раз путь из Корбиньи в Париж был труден. Сена вздулась от осенних дождей и, прорвав все заграждения, ринулась к морю, как зверь, вырвавшийся на свободу.
Встревоженные судовщики спешили с выполнением поставок, так как уровень реки поднялся до набережных и от смотрителей шлюзов каждый час поступали тревожные телеграммы.
Сообщали, что притоки Сены, прорвав плотины, затопили деревни, а вода все прибывала и прибывала.
Набережные были запружены суетливой толпой, лошадьми и повозками, а вверху паровые краны двигали свои огромные рычаги.
Винный склад был уже очищен.
На грузовых подводах увозили ящики с сахаром.
Лоцманы покидали свои будки; набережные пустели, и вереница подвод медленно ползла вверх по склону холма, отступая от наводнения, как армия от неприятеля.
Замешкавшись из-за буйства реки и безлунных ночей, Луво не надеялся выгрузить лес вовремя.
Все принимали участие в разгрузке и работали до поздней ночи при свете газовых рожков набережной и ручных фонарей.
К одиннадцати часам весь лес был сложен в штабеля у перил набережной.
И так как повозка столяра Дюбака не показывалась, все пошли спать.
То была жуткая ночь: все время лязгали цепи, трещала обшивка судов, ударялись друг о друга их борта.
«Прекрасная нивернезка», расходившаяся по всем швам, стонала, как человек на пытке. Нельзя было сомкнуть глаз.
Папаша Луво, его жена, Виктор и Экипаж встали на рассвете, оставив детей в кроватях.
За ночь Сена поднялась еще выше.
Бурля и волнуясь, как море, она катила свои зеленые воды под низким небом.
На набережной — никаких признаков жизни.
На реке — ни одной баржи.
Только обломки крыш и заборов неслись по течению.
Вдали, за мостами, выступал из тумана силуэт собора Парижской богоматери.
Нельзя было терять ни секунды; река уже хлынула через перила нижней набережной, волны подмыли и развалили штабеля досок.
Франсуа, мамаша Луво и Дюбак, почти по колено в воде, нагружали повозку.
Вдруг они вздрогнули от страшного грохота.
Шаланда, груженная мельничными жерновами, порвала цепь, треснула от носа до кормы и пошла ко дну у набережной.
Образовалась ужасная воронка, а затем — водоворот.
Все стояли неподвижно, пораженные этим крушением, и вдруг услышали сзади себя вопль.
От толчка «Прекрасная нивернезка» сорвалась с цепи и отплывала от берега.
Мамаша Луво закричала:
— Мои дети!
Виктор уже бросился в каюту. Он появился на палубе с малюткой на руках. Клара и Мимиль бежали за ним, и все они протягивали руки к набережной.
— Возьмите их!
— Лодку!
— Веревку! Что делать?
Переправить их вплавь было невозможно.
Экипаж, обезумев, беспомощно метался от одного борта к другому.
Надо было причалить во что бы то ни стало.
При виде этого растерявшегося калеки и плачущих детей Виктор — импровизированный капитан — почувствовал в себе нужную для их спасения энергию.
Он скомандовал:
— Живо! Бросай канат!
— Живей!
— Ловите!
Три раза возобновляли они свою попытку. Но «Прекрасная нивернезка» была уже слишком далеко от набережной, и трос падал в воду.
Тогда Виктор бросился к рулю. Послышался его крик:
— Не бойтесь! Я справлюсь!
И действительно, резким движением руля ему удалось повернуть баржу, которую боком несло вниз по течению.
Луво на берегу совсем потерял голову.
Он хотел броситься в воду и вплавь добраться до своих детей, но Дюбак ухватил его поперек туловища, а мамаша Луво в ужасе закрыла лицо руками, чтобы ничего не видеть.
Теперь «Прекрасная нивернезка» с быстротой буксирного парохода неслась по течению прямо на Аустерлицкий мост.
Спокойно налегая на руль, Виктор управлял баржой, подбадривая малышей, отдавая приказания Экипажу. Он не сомневался, что все сойдет благополучно, так как правил прямо на красный флаг, висевший посреди главной арки для указания пути судовщикам.
Но, бог мой! Будет ли достаточной высота пролета?
Виктор видел, как мост быстро приближался.
— Бери, багор, Экипаж! Клара, не отходи от детей! Сам он изо всех сил налегал па руль.
Увлекаемая течением, «Прекрасная нивернезка» со страшным шумом исчезла в пролете моста, но все же толпа, собравшаяся на Аустерлицком мосту, успела заметить, что матрос на деревянной ноге, не сумев зацепиться багром, растянулся во весь рост на палубе, и слышно было, как мальчик у руля громко кричал:
— Багор! Багор!
«Прекрасная нивернезка» была уже под мостом. В темноте под аркой Виктор ясно различал огромные кольца, вделанные в устои моста, швы свода над своей головой, а вдали арки других мостов, в пролетах которых виднелось небо.
Затем горизонт сразу расширился — ослепительно яркий свет, как при выходе из погреба, крики «ура» над его головой и здание собора, будто фрегат на якоре в реке.
Баржа сразу остановилась.
Мостовым сторожам удалось баграми зацепить баржу за борт. Виктор подбежал к причалу и крепко намотал канат на кнеки [1].
[1] Кнеки — тумбы на судовых палубах и на пристанях, на которых закрепляются причальные канаты.
Все увидели, как «Прекрасная нивернезка» повернулась другим бортом, вращаясь на канате, и, повинуясь новой тяге, медленно причалила к набережной Турнель со всем своим экипажем из малышей и пятнадцатилетним капитаном.
О, какая радость собраться всем вместе, вечером, за дымящимся рагу в каюте баржи, на этот раз прочно стоящей на якоре и крепко пришвартованной!
И юный герой на почетном месте — месте капитана!
После пережитого утром волнения ни у кого не было аппетита, но настроение у всех было приподнятое, как после избегнутой опасности.
Всем дышалось легко.
Все подмигивали друг другу, как бы желая сказать:
«То-то же! Хороши бы мы были сегодня, если бы тогда отвели его к комиссару!»
И папаша Луво заливался смехом, обводя затуманившимися от слез глазами свой выводок.
Можно было подумать, что им улыбнулось неожиданное счастье, что «Прекрасная нивернезка» перестала давать течь, что им выпал главный выигрыш в лотерее.
Судовщик то и дело награждал Виктора увесистыми тумаками.
Особый способ выражать нежность!
— Ну, и шельма же этот Виктор! Какой поворот руля! Ты заметил, Экипаж? Я сам не сделал бы лучше! Я, шкипер, хе-хе!
Целых две недели добряк не мог успокоиться и бегал по набережным, рассказывая о замечательном повороте руля.
— Понимаете! Баржу несло течением. Тогда он... Раз! И он наглядно показывал знаменитый поворот.
Тем временем вода в Сене спадала, и близилась минута отъезда.
Однажды утром, когда Виктор и Луво на палубе откачивали воду, почтальон принес письмо.
На обороте конверта стоял синий штемпель.
Слегка дрожащей рукой судовщик распечатал письмо, и так как в грамоте он был не сильней, чем в вычислениях, то сказал Виктору:
— Прочти-ка, что здесь написано. И Виктор прочел:
«Бюро комиссара полиции
XII отделение
Г-на Луво (Франсуа), хозяина-судовщика, просят зайти в самом непродолжительном времени в бюро комиссара полиции».
— И это все?
— Все.
— Что ему от меня нужно?
Луво отсутствовал целый день.
Когда вечером он вернулся, вся его веселость пропала... Он был сумрачен, угрюм, молчалив.
Мамаша Луво недоумевала, и, когда дети ушли играть на палубу, она спросила:
— Что случилось?
— Неприятная история.
— Касается твоей поставки?
— Нет, Виктора.
И он рассказал о своем посещении комиссара.
— Помнишь, я тебе говорил про женщину, которая его бросила? Она не была его матерью.
— О! Вот как...
— Она его украла.
— Как это узнали?
— Она сама перед смертью призналась полицейскому комиссару.
— Значит, тебе сказали, кто его родители?
Луво вздрогнул.
— С чего ты взяла?
— Понятно, раз тебя вызывали.
Франсуа рассердился:
— Если бы я даже и узнал, кто его родители, я бы тебе не сказал!
И, покраснев от злости, он вышел, хлопнув дверью.
Мамаша Луво была озадачена:
— Что такое с ним?
В самом деле, что произошло с Франсуа?
Начиная с этого дня его поведение, его речь, его характер — все резко изменилось.
Он почти ничего не ел, плохо спал, разговаривал по ночам сам с собою.
Он стал противоречить жене.
Он придирался к Экипажу, грубо обращался со всеми, особенно с Виктором.
Когда изумленная мамаша Луво спрашивала, что с ним случилось, он резко отвечал:
— Ничего. Откуда ты взяла, что со мной что-нибудь случилось? Вы все сговорились против меня.
Все попытки бедной женщины были напрасны.
— Право же, он сходит с ума!
Окончательно же она решила, что Франсуа свихнулся в тот вечер, когда он устроил ужасную сцену по поводу Можандра.
Плаванье подходило к концу, и они уже приближались к Кламси.
Виктор и Клара говорили о школе, и когда мальчик заметил, что с удовольствием снова повидается с Можандром, папаша Луво внезапно вспылил:
— Оставь меня в покое со своим Можандром! Я не желаю больше иметь с ним никаких дел.
Вмешалась мать:
— Что он тебе сделал?
— Что он мне сделал?.. Что он мне сделал?.. Это тебя но касается. Или я здесь уже не хозяин?
Увы! Он настолько был теперь хозяином, что, вместо того чтобы причалить, как обычно, к Корбиньи, поднялся на две мили выше по реке, к самому лесу.
Он заявил, что Можандр всегда только и думает, как бы надуть его, и поэтому лучше иметь дело с другим лесоторговцем.
Они остановились так далеко от деревни, что нечего было и думать о хождении в школу.
Виктор и Клара целые дни проводили в лесу, собирая хворост.
Когда они уставали нести свою ношу, то клали собранный хворост на пригорке у рва и усаживались на землю среди цветов. Виктор доставал из кармана книгу и заставлял Клару читать вслух.
Они любили смотреть, как солнце, пробиваясь между ветвями, бросало дрожащие блики на страницы книги и па их волосы. Вокруг — жужжанье тысяч насекомых, а дальше лесная тишина.
Когда они запаздывали, то быстрым шагом шли по широкой дороге, покрытой тенями от стволов.
Вдали в просвете, сквозь легкий туман, поднимавшийся от реки, виднелась мачта «Прекрасной нивернезки», и мерцал огонек.
Это мамаша Луво на свежем воздухе у реки готовила на костре ужин.
Возле нее — Мимиль, взъерошенный, как метелка из перьев, в рубашке, вылезающей из штанишек, поглядывал любовно на котелок.
Маленькая сестренка играла тут же на земле.
Экипаж и Луво курили трубки.
Однажды вечером, в час ужина, они увидели, как кто-то вышел из лесу и направился к ним.
— Это Можандр!
Да, ото был он. Очень постаревший и поседевший. В руках у него была палка, и когда он заговорил, казалось, что он задыхается.
Он подошел к Луво и протянул ему руку.
— Что же это? Ты, значит, изменил мне, Франсуа?
Судовщик пробормотал что-то в замешательстве.
— О! Я не сержусь на тебя за это.
У него был такой усталый вид, что мамаша Луво совсем растрогалась.
Не обращая внимания на скверное настроение мужа, она предложила Можандру сесть на скамью.
— Вы, надеюсь, не больны, господин Можандр?
— Я сильно простудился.
Говорил он медленно и почти шепотом. Горе смягчило его.
Он рассказал, что собирается покинуть эти края и поселиться где-нибудь в Ньевре.
— Конечно, торговать я больше не буду. Теперь я богат; у меня есть деньги, много денег. Но к нему они? Ведь я не могу купить себе утраченное счастье.
Франсуа слушал, нахмурив брови.
Можандр продолжал:
— Чем больше я старею, тем тяжелее для меня одиночество. Прежде, бывало, забудешься за работой, а теперь и работа не радует. Ко всему потерял охоту. Решил переселиться; может быть полегче станет.
И как бы невольно взгляд его все время обращался к детям.
В эту минуту из леса вышли Виктор и Клара, нагруженные хворостом.
Завидя Можандра, они побросали свои вязанки и подбежали к нему.
Он, как всегда, дружески встретил их и сказал Луво, по-прежнему угрюмому:
— Какой же ты счастливец — у тебя четверо детей. А у меня больше никого нет.
И он вздохнул:
— Мне не на кого пенять — сам виноват.
Он поднялся.
Все последовали его примеру.
— Прощай, Виктор. Работай хорошо и люби своих родителей — это твой долг.
Положив руки ему на плечи, он долго смотрел на него:
— Подумать только: если бы у меня был сын, он был бы таким же, как Виктор.
Злобное лицо Луво, казалось, говорило: «Да уберешься ли ты наконец?»
Однако в ту минуту, когда плотник собрался уходить, Франсуа почувствовал к нему жалость и окликнул его:
— Можандр, может поужинаешь с нами?
Это было сказано нехотя и таким резким тоном, что пропадала охота принять приглашение. Старик покачал головой:
— Спасибо, я не голоден. Видишь ли, когда на душе невесело, на чужое счастье больно смотреть.
И он ушел, тяжело опираясь на палку.
За весь вечер Луво не проронил ни слова.
Всю ночь он ходил взад и вперед по палубе, а утром, ничего не сказав, ушел.
Он отправился прямо к кюре.
Дом священника стоял по соседству с церковью.
Это было большое четырехугольное здание, с двором впереди и огородом позади.
У крыльца куры клевали корм.
На выгоне мычала привязанная корова.
Приняв решение, Луво сразу успокоился.
Он открыл калитку и с облегченным вздохом сказал себе, что, уходя отсюда, освободится от своей заботы.
Кюре он застал в прохладной столовой.
Священник только что позавтракал и дремал, склонив голову над требником.
Появление Луво разбудило его, он заложил страницу и, захлопнув книгу, усадил посетителя. Судовщик мял в руках свою кепку.
— В чем дело, Франсуа, что вы от меня хотите?
Луво сказал, что нуждается в совете, и попросил разрешения рассказать все с самого начала.
— Потому что, видите ли, господин кюре, я не очень-то боек. Я не орел, хе-хе, как говорит моя жена.
И, несколько успокоенный этим вступлением, он начал свой рассказ, задыхаясь, весь красный, упорно глядя на козырек своей кепки.
— Помните, господин кюре, Можандр говорил вам, что он овдовел? Это случилось пятнадцать лет тому назад: его жена отправилась в Париж искать место кормилицы. Она, как полагается, показала своего ребенка врачу, в последний раз его покормила, а затем доверила разносчице детей.
Священник перебил его:
— Что это такое — разносчица детей, Франсуа?
— Это такая женщина, господин кюре, которой поручают разносить по деревням детей кормилиц. Она несет их всех вместе в корзине, как каких-нибудь несчастных котят.
— Ну и ремесло!
— Случается, что им занимаются вполне порядочные женщины, господин кюре. Но жена Можандра натолкнулась на женщину, которую никто не знал, на ведьму, которая крала детей и за деньги уступала их другим бездельницам, а те побирались с ними на улицах, вызывая в людях жалость.
— Что это вы мне такое рассказываете, Франсуа?
— Сущую правду, господин кюре. Эта подлая баба украла кучу детей, и малыша Можандра в том числе. Она держала его до четырех лет. Она хотела приучить его просить милостыню, но он был сыном честного человека и отказывался протягивать руку за подаянием. Тогда она бросила его на улице на произвол судьбы. Полгода назад она умерла в больнице, но перед смертью совесть стала ее мучить. Я знаю, что это такое, господин кюре, от этого чертовски страдаешь.
И бедняга поднял глаза к потолку, как бы клянясь, что не лжет.
— Тогда она вызвала к себе комиссара. Она сказала ему имя ребенка. Комиссар мне его сообщил. Это — Виктор.
Кюре выронил молитвенник.
— Виктор — сын Можандра?
— Да, его сын. Священник был поражен.
Он пробормотал какую-то фразу, в которой можно было разобрать слова: «несчастный ребенок...», «перст божий...»
Встав с места, он заходил по комнате, подошел к окну, налил себе стакан, воды и в конце концов остановился перед Луво, засунув руки за пояс.
Он подыскивал подходящее к данному случаю изречение, но, не найдя ничего, сказал просто:
— Ну, что же! Значит, надо будет вернуть его отцу.
Луво вздрогнул.
— В том-то и беда, господин кюре. Вот уже полгода, как я это знаю, но до сих пор у меня не хватало духу кому-нибудь об этом сказать, даже жене. Столько мы положили трудов, чтобы воспитать мальчишку, столько тяжелого пережили вместе, что теперь я просто не знаю, как нам расстаться с ним.
Все это была правда, и если Можандр был достоин жалости, то можно было пожалеть и бедного Франсуа.
Одинаково сочувствуя им обоим, кюре обливался потом и мысленно призывал откровение свыше.
Забыв, что Луво пришел к нему за советом, он произнес приглушенным голосом:
— Послушайте, Франсуа, если бы сейчас вы были на моем месте, что бы вы посоветовали?
Судовщик опустил голову.
— Я отлично вижу, что придется отдать Виктора, господин кюре. Я почувствовал это в тот день, когда к нам неожиданно явился Можандр. У меня сердце разрывалось, когда я увидел его таким дряхлым, таким печальным, таким убитым. Мне стало так стыдно, словно у меня в кармане лежали его деньги, краденые деньги. Я не мог больше хранить про себя свою тайну и пришел, чтобы вам все рассказать.
— И прекрасно сделали, Луво, — сказал кюре, приходя в восторг оттого, что судовщик сам подсказал ему решение. — Никогда не поздно исправить ошибку. Я пойду вместе с вами к Можандру. Вы во всем ему признаетесь.
— Завтра, господин кюре!
— Нет, Франсуа, сейчас же.
И, видя муки добряка, видя, как он нервно мнет в руках свою кепку, кюре продолжал мягко настаивать:
— Пожалуйста, Луво, очень прошу вас: сейчас же, раз мы оба пришли к такому решению.
<< пред. << >> след. >> |