| << пред. << >> след. >> Часть первая
1
Москва. Ранняя весна 1775 года. У графа Алексея Григорьевича Орлова. Михаил Никитич Кустов — человек средних лет, нетрезвый, худой, дурно выбритый, в потрепанной одежде. В отличие от него Ферапонт Фомич благообразен, опрятен, держится солидно, лет ему под шестьдесят.
Ферапонт. И где же это, скажите на милость, их сиятельство вас отыскали?
Кустов. Глуп ты, братец, вот что тебе я скажу, — мы с графом знакомцы давние.
Ферапонт. И то сказать — знакомство завидное.
Кустов. Знаешь ли поговорку, братец: царь любит, да псарь не любит?
Ферапонт. В мой огород камешек? Так-с.
Кустов. Графу Алексею Григорьевичу люди много важнее титлов. Зане он муж — ума орлиного.
Ферапонт. На то — Орлов.
Кустов. Не в имени суть. Есть воробьи среди Орловых, средь Воробьевых есть орлы...
Ферапонт. Уж это вы, можно сказать, забылись.
Кустов. Молчи, старик. Коли я говорю, что человек своей фамилии выше и цену собственную имеет, — я не унизил его, а возвысил.
Ферапонт. А чем изволите заниматься?
Кустов. Я, брат, пиит.
Ферапонт. Так какое же это занятие? Забава души.
Кустов. И опять ты глуп.
Ферапонт. Как вам угодно. Только чем же вы снискаете хлеб насущный?
Кустов. Тому земные блага — ничто, кто с богами беседует.
Ферапонт. Дело ваше.
Входит граф Григорий Григорьевич Орлов. Очень красив, строен, одет с некоторым щегольством. Лицо его сумрачно.
Вот радость-то, ваше сиятельство!
Григорий. Где брат?
Ферапонт. Почивают.
Григорий. Буди.
Ферапонт. Ваше сиятельство, как можно...
Григорий. Делай, что сказано.
Ферапонт. Осердятся.
Григорий. Не твоя забота.
Ферапонт. Могут спросонья и прибить. А рука у них тяжеленька.
Григорий. Заупокойную отслужим.
Ферапонт Фомич, кряхтя, уходит.
(Граф оборачивается к Кустову.) Кто таков?
Кустов. Михайло Кустов.
Григорий. Не тот виршеплет, о коем брат сказывал?
Кустов. Тот самый.
Григорий (ходит). Ты был вчера с братом?
Кустов. Был, ваше сиятельство.
Григорий. Вы что учинили?
Кустов. Не помню. Все было как бы в дыму...
Входит всклокоченный, опухший, красный со сна Алексей Орлов. Коренаст, могуч, черты лица грубые. За ним семенит Ферапонт Фомич.
Алексей. Ферапонт, водки. Здорово, Гриша. С чем пожаловал? (Ферапонту.) Поднеси их сиятельству.
Григорий. Не нужно.
Ферапонт приносит графин.
Алексей. Ты, брат, не в Петербурге, в Москве. Есть бог, государыня к нам пожаловала, и брата привелось повидать. (Трет виски.) Погоди, сейчас потолкуем. Голову ломит, и в глотке сушь. Это Кустов, любимец муз. Я его лет с десяток знаю. Еще до всех моих дальних странствий. Был он тогда премного пристойней. (Кустову.) В ничтожество впал господин пиит. Тощ, наг и пьян постоянно. Глянешь на твою образину, и не хочется, а запьешь.
Кустов. Мой дар причиной моему состоянию. Пиит зрением остр, а кто больше зрит, тому легче пити, чем трезвым быти. Не видеть безумства мира сего.
Алексей. Это он изрядно сказал... А где живешь?
Кустов. Лиси язвины имут и птицы гнезда. Сын же человеческий не иметь, где главы подклонити.
Алексей. Слыхал, Григорий? Ладно, живи пока у меня.
Ферапонт вздыхает.
Кустов. Нищеты не стыжусь. Почивший в бозе мой друг Иван Семеныч Барков почище меня пиитом был, а обедал не каждый день.
Ферапонт. В бозе, говорите, почивший. В бозе ли?
Кустов. Тсс-сс... Тайна сия велика.
Алексей. Ферапонт, молчи. Знай свое место. Есть почта?
Ферапонт. Вам письмо принесли.
Алексей. Тащи сюда.
Григорий. Знавал я Баркова. Бойкое, бойкое было перо. Впрочем, оду мне написал с душою.
Кустов. За то, что помните, ваше сиятельство, вам воздастся. Ах, боже святый, что за кудесник, таких уж нет. Все помнят одни срамные вирши, а знали б его, как знал его я! Как мыслил, судил, как верен был дружбе, а как любил безоглядно!.. Высокий был, ваше сиятельство, дух...
Алексей. Ну, хватит. Он помер, да мы-то живы. Уймись, Кустов, пьяный человек не должен заноситься. Грешно. Что за конверт?.. Духами воняет.
Григорий. Женщина пишет, не будь я Орлов.
Алексей. Бабы больно учены стали. Дня нет, чтоб какая-нибудь трясогузка не сочинила б послания. Тьфу. Ума на грош, а соплей на червонец. Кустов, читай.
Кустов. Прилично ли будет?
Алексей. Коли я говорю — читай!
Кустов (читает). «Жестокий! Вспомните об ласках ваших, хотя оные по правде не умышленны были. Однако ж я худо защищалась и не платила ль вам тем же?»
Алексей. А-а, вон это кто!
Кустов (читает). «Куда девался мой разум? Я себя всегда добродетельной считала, только я уж больше не такова».
Алексей. Тю-тю, матушка.
Кустов (читает). «Несчастное заблужденье! Я обязана любить своего мужа и в ту минуту, как о сем пишу, совсем вам предаюся. Праведное небо! Для чего это в грех вменяют?»
Григорий. Мысль верная, я б и сам желал понять.
Кустов (читает). «Но что я говорю? Какой ты жестокосердый! Увы, я ни в чем упрекнуть себя не могла, жила без порока, была довольна, находилась в невинности спокойно...»
Алексей. Опять заныла... тоска берет...
Кустов (читает). «И вот ведаю, что творю преступленье, но оно мне необходимо. Я бы много отважилась, если б стала противиться волнующим меня движеньям?»
Алексей. Не сама писала. Разрази меня гром, с французского перетолмачила... Право...
Кустов (читает). «Государь мой! Мы оба стали изменниками. Вы изменили другу, я — супругу. Итак, вы любите недостойную женщину, я — бесчестного человека...»
Алексей. Точно, точно — из письмовника взято. Какой же я ее мужу друг? Много чести. (Кустову.) Брось. Надоело.
Кустов. Вы, ваше сиятельство, в любви счастливы.
Алексей. Вот еще... Какое тут счастье? Это не счастье, а баловство. Ладно, оставьте нас с братом одних.
Кустов и Ферапонт Фомич уходят.
Григорий. Зачем он тебе?
Алексей. А сам не ведаю. О прочих знаешь все наперед. Что подумают, и что скажут, а этот нет-нет, да и удивит.
Григорий. Уж будто?
Алексей. Иной раз даже взбрыкнет. После очнется от страха в поту, а мне забавно.
Григорий. Вчерашнее помнишь?
Алексей. Помню только, что был в безудерже.
Григорий. Дрался на кулачках. И с кем же? Со всякой сволочью. Фу ты, пропасть... Занятие для героя Чесмы.
Алексей. Что делать, Гриша, скука заела. Каково мне с моим-то норовом на Москве небо коптить. Да и люди не кони, взглянуть не на что.
Григорий. Нет, Алеша, рано, рано разнежился. Время тревожное — не для забав, не для шутов.
Алексей. Да отчего же? Его величеству Пугачеву сделано усекновение членов. Мужички берутся за ум, а всякая челядь в себя приходит.
Григорий. В этом-то, Алексей, и суть. Покамест дрожали за свои головы, было им не до нас с тобой. Где уж было с Орловыми воевать, когда Пугач у них на дворе. Теперь же вся мразь, какая ни есть, только и ждет, когда споткнемся.
Алексей. Помилуй, ты спас Москву от чумы, в честь твою в Царском воздвигнута арка.
Григорий. А ты турка без флота оставил. Что нам заслуги считать, Алеша? Чем больше заслуг, тем больше врагов. Иной раз чувствую, воздуха мало. Он злобой отравлен, тяжко дышать.
Алексей. Любят тех, кому покровительствуют. А тех, от кого зависят — не любят. И что тебе любовь человеков. Любила бы женщина...
Григорий. Кабы так...
Алексей. Вздор, Григорий, каприз не в счет. Был и прошел. А ты остался.
Григорий. Алеша, слушай... тебе одному, другу, брату, крови своей, — не то, Алеша, вовсе не то! Такой ли была, так ли любила? Ведь рядом покойно стоять не могла, взор блуждал и руки дрожали. Звала меня своим господином. Да я им и был, можешь поверить. Стоило мне насупить брови, она уж на все была готова. Ах, брат, это не передать, ты только представь себе — императрица, властительница над жизнью и смертью сорока миллионов послушных рабов, меня как девочка поджидала, минуты считала, когда приду. А ныне — покойна и снисходительна. Еще того хуже — жалеет! Алеша! Кого она жалеет? Меня!
Алексей. Полно, она и в былые дни знала, что делает. Сколько ты тщился Панина укоротить, а ведь жив. Стало быть, нужен. И ведь уличен! Ведь дважды заговор обнаружен. Другому б не сносить головы.
Григорий. Все-таки он в опале.
Алексей. Не верю... и ты не веришь. Он угорь — вывернется. А все потому, что нужен, умен. А матушка наша умна сама. Умный-то к умному вечно тянется. Вот Лизавета была попроще — при ней сила была в цене.
Григорий. Васильчиков, по-твоему, мудр?
Алексей. Васильчиков — нуль, пустобрех, петиметр. И прост, незлобив. Его не страшись. Это, брат, женский туман, растает. Вот тезка твой — Гришка Потемкин — другой. Я, брат, его не оценил. Каюсь, думал, что простодушен. С такой комплекцией человек редко бывает стратиг, а поди ж ты...
Григорий. Видеть, видеть его не могу!..
Алексей. Вот в чем беда твоя, больно ревнив. Ревнивец когда-нибудь да опостылеет. А государыню ревновать, это как ревновать державу. Это уж объявить права не на женщину — на престол. Говоришь, звала господином! Гриша, что ночью не говорится. Ночному слову, любезный друг, нет ни цены, ни веры. Забудь.
Григорий. Уеду. Пусть вспоминает.
Алексей. Дурак. Делать ей нечего — вспоминать. С глаз долой, так из сердца вон. Нет. Орловы так не уходят. Орловы насмерть стоят. Затаись. Умей глаза закрывать. Не видеть. Страсть переменчива. Это, брат, море. Сегодня отлив, а завтра прилив. А ты знай сиди на берегу да жди погоды.
Григорий. Нет, не по мне.
Алексей. Мало ли! Ты вот мне говорил, что Панин Потемкина греческий план не одобряет.
Григорий. Что из того?
Алексей. А то, что это вовсе не худо. Глядишь, один другого пожрет.
Входит Ферапонт Фомич.
Кто тебя звал?
Ферапонт. Виноват, ваше сиятельство. Поручик Мартынов. По срочному делу.
Алексей. Впусти.
Ферапонт уходит.
Мартынов? От государыни?
Входят: Ферапонт, совсем юный офицерик, в глубине переминается Кустов.
Здравствуй, поручик. Чего изволишь?
Мартынов. Ее императорское величество просят пожаловать ваше сиятельство незамедлительно.
Алексей. Подожди.
Мартынов. Слушаюсь, ваше сиятельство.
Алексей. Ступай.
Офицерик уходит.
Видишь как? Легка на помине.
Григорий. Зовет тебя, а я ни при чем...
Алексей (озабоченно). К добру ли? (Смотрит на Григория.) А ты уже и не в себе.
Григорий. Брат, не до шуток. В тебе есть надобность, а я про то и ведать не ведаю.
Алексей. Эй, Ферапонт, умываться. Живо. Царская служба ждать не любит. (Брату.) С богом!
Григорий. В добрый час, Алексей.
Алексей. Господин пиит пусть отоспится.
Кустов. Что плоти сон, коль дух еще бодрствует?
Алексей. Ну, бодрствуй, да в меру. Гляди! (Уходит.)
<< пред. << >> след. >> |