| << пред. << Часть вторая
Полтора часа спустя. Вера, Нина и Аня играют в подкидного дурака. Николай и Кочановский играют шашками в «волка и овец». Глинский сидит, наблюдая за игрой. Между ними, по дорожке, в сильном возбуждении вышагивает Марк.
Николай. Кто будет волк?
Кочановский (хмуро). Допустим, я.
Играют.
Аня (матери). Пики это же козыри.
Вера. Я так волнуюсь, что не соображаю.
Нина. Кошмар энд ужас.
Марк. Любопытно знать, зачем вы учите английский?
Нина. Чтобы читать детективы.
Марк. По крайней мере, откровенно.
Вера. Села играть, чтоб успокоиться... не могу!
Марк. Надо было и мне пойти купаться.
Аня. Почему же ты не пошел?
Нина. Я устала. Чего мне хочется?
Глинский. В самом деле, любовь моя?
Нина. Хочется помурлыкать.
Глинский. За чем же дело стало, мой друг?
Нина (мурлычет). Ан-др-рэ Мор-р-руа...
Глинский. Похоже.
Аня. Ах-ах!
Нина. Отдаю валета назад.
Марк. Подумать, на что вы тратите время.
Нина. Завтра или послезавтра я начну новую жизнь.
Марк. Никогда ничего нельзя откладывать. Вы не слыхали о Большой Теореме Ферма?
Нина. Ни звука.
Марк. На полях своих записей Пьер Ферма сообщил, что у него есть простое и красивое решение, но за недостатком времени он его не приводит. С тех пор теорему не могут решить больше трехсот лет.
Вера. То, что дед пьет, — это ужасно. (Марку.) Вам не следовало.
Марк (угрюмо). Я не знал.
Вера. Впрочем, вы сами...
Марк (запальчиво). Да, я пью.
Кочановский. Чепуха. Самореклама.
Вера. Просто обидно, — вы способный мальчик.
Марк. Вот-вот, это мое амплуа. Амплуа мальчика. Способного мальчика. Я застрял на этом амплуа. Кой черт! Мне двадцать первый год!
Николай. Запоздалый инфантилизм.
Вера. Поймите, мне жаль ваше дарование. (Играя.) Дама бубен и дама червей.
Марк. Опять дарование! Будь оно неладно! Я не хочу быть его холуем. Бывают люди — рабы машин. Вот и я раб этой махонькой электронно-вычислительной, которая помещена в моем мозгу.
Николай. Эти машины называются — компьюторы.
Марк (расходясь). С детских лет я слышу о своем даровании. Оно преследует каждый мой шаг.
Аня. Ты бежал на канал его утопить?
Марк. Да, я бежал от своего дарования. Очень жаль, если не бежал.
Аня. Ты все еще пьян.
Марк. Стоит высказать трезвую мысль — и тебе говорят, что ты пьян.
Аня. Математики проявляются в раннем возрасте. Когда ты уехал, ты поступил, как дурак.
Марк. Об уме судят по словам, а о характере — по делам.
Вера. Я имела в виду совсем другое. (Нине.) Бито. (Марку.) В вашем отъезде нет ничего смешного. Год на канале — отличная школа. Вообще, это был прекрасный порыв.
Николай. Еще Пушкин сказал: души прекрасные порывы!
Марк. Душить их проще всего.
Аня (невинно). «Проще всего — отойти в сторонку».
Марк. Очень признателен, что ты меня цитируешь. Сам я отрицаю эту манеру мышления. Она обнаруживает несамостоятельность ума.
Аня (холодно). Благодарю.
Нина (Глинскому). Друг мой, это и к вам относится.
Глинский. Что делать? Я признаю ум и за покойниками.
Марк. Я никого не хотел обидеть. Когда-то и я говорил цитатами. Теперь я это искоренил.
Кочановский. Вздор. Самостоятельность ума определяется одним: не относиться к данностям как к данностям.
Николай. Щенячий радикализм.
Кочановский. Сами вы кутенок.
Николай. Трамвайная аргументация. Я говорю то, что есть. Критиканство стало хорошим тоном. (Весело.) Запер я вас.
Кочановский (смотрит на доску). Как это ни странно.
Николай. При правильной игре овцы всегда выигрывают.
Глинский. Тогда они волки в овечьей шкуре.
Николай. Просто-напросто побеждает масса.
Кочановский (хмуро). Поскольку речь об овцах, то стадо.
Николай. Ладно, теперь я буду волком.
Вера (Нине). Как ты нашла Якова?
Нина. Нашла? (Пожав плечами.) Я уж да и но ею потеряла.
Вера. Мне кажется, он стал мягче.
Нина. Быть может.
Глинский. Я слышал, он служит радистом на сейнере.
Николай. Большие успехи.
Глинский. Что говорить... (Покачав головой.) Да, перед самой защитой диплома. Маленькая сенсация того года.
Аня. Во всяком случае, он сделал то, что хотел.
Марк. Если у человека характер, он делает и то, чего не хочет.
Глинский. Не все ли равно, у кого быть в рабстве, — у безволия или у воли?
Кочановский (Марку). Да что вы все — характер, характер... Нет у вас никакого характера.
Марк. Вы очень скоро убедитесь в обратном.
Аня. Кочановский! Ты обещал.
Вера. Где же Пасхалова? Уже пора.
Глинский. Сказала, что выезжает немедленно.
Вера. Может быть, он искупался, одумался.
Глинский. В конце концов, все не так уж страшно. Юбиляры болеют, юбилеи проходят без них.
Николай. Вы что — не знаете старика? Он завтра же явится в институт. И сделает все, чтоб ни у кого не осталось ни грана сомнения в его мотивах.
Вера. К несчастью, это на него похоже. Скорей бы подъехала Софья Львовна.
Глинский. Да, за этой спиной чувствуешь себя уверенно.
Николай. Недаром муж от нее ушел, все силы отдала руководству.
Вера. Перестань, Николай. Не люблю.
Глинский (наклонясь над Ниной, негромко). Вы так хороши, что становится страшно.
Нина (чуть помедлив). Не нужно бояться. Я ведь аккомпанирую.
Негромкий гудок. Подъехала машина. Хлопает дверца. Голоса. Входит Софья Львовна Пасхалова — крепкая женщина, лет сорока пяти, одета в летнее платье, полуголые руки. Огромная сумка, смахивающая на портфель.
Вера. Душенька Софья Львовна! Как вовремя!
Пасхалова. Ну, здравствуйте! Ну, что тут случилось? Ну и жизнь — чепе на чепе.
Глинский. Мы тут в растерянности. Не знаем, как быть.
Вера. Если б вы знали, как мы вас ждем! Голова кругом!
Пасхалова. Ну вот, ну спокойней, ну сразу — и в панику. Только собралась на дачу съездить, старушку свою навестить... Хоть на час...
Вера. Это я, я сказала, что вам надо звонить.
Пасхалова. Ну ладно, не страшно, даст бог — разберемся. И не поздоровались толком, — дела... (Ане.) Здравствуй, пигалица. Подросла или нет?
Николай. Прошлым летом мать подвела ее крупно. Поехала она пионервожатой, мать пришла на вокзал, видит, — солидный юноша, и просит его: дочь впервые из дому, последите за ней...
Аня. Ничего смешного.
Николай. А он оказался ее пионер.
Пасхалова. Все вы — оранжерейные растения. Ты, думаешь, лучше? Тоже мамочкин сын. Ну, молодой человек, как успехи?
Николай. В ожидании.
Вера. Хотят послать по культурному обмену. Но, конечно, все это очень гадательно.
Пасхалова. Слышала я. Да, это непросто. Всякого не пошлют.
Николай. Не считаю себя всяким.
Пасхалова. Все мы сами к себе хорошо относимся. Важно, чтоб и другие хорошо отнеслись.
Вера. У него новая любовь. Савин. Один свет в окне.
Пасхалова. Знаю вашего Савина. Мягко стелет, да жестко спать. Большой руки эрудит. И нашим и вашим.
Вера. Вот. Слушай и запоминай.
Николай (сдержанно). Постараюсь.
Кочановский. Это что за мать-командирша?
Аня (тихо). Директор института.
Кочановский. Посмотри на своего братца. Как скис.
Вера. Вы Нину помните, Софья Львовна?
Пасхалова. Отчего ж не помнить? Склероза нет еще. Программу-то приготовила?
Нина. Нет.
Пасхалова. А ведь хотела...
Нина. Отпало. Увы.
Пасхалова. Зря. Помню тебя, у Сергея Петровича, — славно играла.
Нина. Теперь подыгрываю.
Пасхалова. Зря, зря. Надо иметь характер.
Нина. Говорят, он к моим глазам не идет.
Аня. По части характера это — Марк.
Пасхалова. Какой еще Марк? Это кто — твой хахаль?
Марк (шокирован). Не понимаю...
Пасхалова. А что понимать? Эвон дядя какой...
Кочановский (выдвигаясь на первый план). Хахаль — это я.
Пасхалова (оглядывая его с интересом). Побрился бы, что ли, по этому поводу.
Вера. Это Кочановский, Анин приятель.
Пасхалова. И откуда ж такой?
Кочановский (гордо). Из Симферополя.
Пасхалова. Все там такие? А где же сам-то?..
Вера. С Яковом купаться ушел.
Пасхалова. С каким еще Яковом?
Вера. С внуком... вы знаете... брат покойного мужа... Ну, помните... Тот...
Пасхалова. Который диплом защищать не стал? Так он объявился? Постойте... ведь он... (Смотрит на Нину.)
Нина. Совершенно верно. Мой бывший муж.
Пасхалова. Ну, бывший так бывший, — великое дело... У меня и самой где-то бывший гуляет... Может, со стариком — его работа?
Вера. Не думаю. Он на рассвете приехал.
Пасхалова. С него, во всяком случае, станется. Иначе зачем старику чудить?
Глинский. Ах, Софья Львовна, Суворов кукарекал, Толстой гулял босиком, Черчилль укладывал кирпичи. Все эти знаменитые старцы просто обязаны иметь причуды.
Пасхалова. Какие причуды? Это скандал. Ты-то знаешь, какие люди приедут. И как это может быть дурно понято. Мы, друг мой, живем в век политический. Мог на него бы и повлиять.
Глинский. Так на него повлиять не просто.
Пасхалова (в тон). Так и ты не прост.
Глинский. Тут ведь концепция...
Пасхалова. Ну и что?
Глинский. Вольтер сказал своему оппоненту: мне ваше мнение чуждо, но я готов отдать жизнь за ваше право его иметь.
Пасхалова. Ну... не фрондируй... Какой вольтерьянец... Тебе-то уж не по годам. Вон юноши — им еще так-сяк, да и то... (Подумав.) Ладно уж, — я с ним сама побеседую.
Вера. С вами как-то физически входит покой.
Пасхалова. Ну, как ты, — все с Латинской Америкой?
Вера. Да, маюсь.
Пасхалова. Слушай, идем в поход?
Вера. Когда?
Пасхалова. В следующее воскресенье. Хороший маршрут, и компания славная.
Вера. Что же, я с радостью.
Пасхалова. Я хожу регулярно.
Появляются Камшатов и Яков.
Камшатов. Привет мой вам. Сообщаю, что после купанья мы выпили пива и чувствуем себя превосходно.
Вера (укоризненно). Яков, как ты мог?
Яков. Его слово — закон.
Камшатов (увидев Пасхалову). Вызвали на подмогу тяжелую артиллерию?
Пасхалова. Бесстыдник... Что ж я, на пушку похожа? Вот и делай после этого зарядку, гнись во все стороны. (Идет к Камшатову.) Ну, обнимите-ка, вдруг понравится... триумфатор!
Камшатов. Э... нет! Так не пойдет. Приготовиться к торжественной встрече. (С чрезвычайной живостью скрывается в доме.)
Вера. Совсем не в себе.
Пасхалова (изучая Якова). Вот вы какой...
Яков. Может, познакомимся?
Пасхалова (протягивая руку). Пасхалова Софья Львовна. Слышала о вас. И немало.
Яков. Наверно, про то, что учиться бросил?
Пасхалова. Про то, что вы человек способный.
Яков. Лестно.
Пасхалова. А мне обидно. За вас.
Яков. Одним зарытым талантом больше, одним меньше, — какая разница!
Выбегает Камшатов. В его руках — гитара.
Камшатов (перебирая струны гитары, запел).
Сердце, сердце, бейся ровно.
Это правда без прикрас,
Софья Львовна, Софья Львовна
Посетили нынче нас!
Пасхалова. Ишь как складно!
Камшатов. Я теперь соловей. Пою свои песенки. Софья Львовна, это Кочановский. Вполне сердитый молодой человек. (Провел рукой по его щетине.) Не растишь ли бороду, Кочановский?
Кочановский. А хоть бы и так.
Камшатов. Друзья мои, поговорим об эволюции бороды. Заметили ли вы, что некогда, в далекие годы, борода у юношей означала идейность. Затем, в годы недавние, стала означать безыдейность. Но — погодите ставить на бороде крест. Сейчас, мне кажется, бородачи вновь претендуют на интеллект. Мир динамичен и неустойчив.
Кочановский (Ане, не слишком тихо). Почему он все время меня задирает?
Пасхалова (Вере). Не нравится мне его настроение.
Камшатов. Юноша, что ты злишься? Ты молод, ты любишь.
Кочановский. Интересно, кто вам это сказал?
Аня. Теперь юноши предлагают не любовь, а партнерство.
Вера. Дочь! Я бы тебя попросила...
Камшатов. Марк! Это верное наблюдение?
Марк. Не знаю и знать не хочу.
Камшатов. Ты прав. В твоей гордости есть величие. (Пасхаловой.) София премудрая, есть вопрос, который давно меня жжет, — что ты носишь в своем портфеле?
Пасхалова. Какой же это портфель? Это сумка.
Камшатов. Бумаги? Приказы? Или помаду?
Пасхалова. Помадой не пользуюсь, вы это знаете. Я вам подарок в ней привезла. (Достает футляр.) Видите, какой паркер достала.
Камшатов. Спасибо. Но тайна твоя не раскрыта. Ну, ладно. С Яшей тебя познакомили?
Пасхалова. Сама познакомилась.
Камшатов. Прошу любить. Впрочем, женщины любят его без просьб. Такая странная игра природы.
Пасхалова. Спасибо, что рассказали. Учту.
Камшатов. Яков, это Софья Львовна, как я о том уж пропел. Мой директор, мое начальство. От нее завишу, в ее руках. Захочет — вознесет, захочет — низринет. К тому же весьма умная женщина. Насколько возможно в нашей науке, увы, не точной. Доктор наук, член всех редколлегий...
Пасхалова. Я еще вице-президент Общества дружбы с уважаемой державой. Не все вы помните про меня.
Камшатов. Друг вице-президент, беда памяти нашей не в том, что помнишь не все, а в том, что не все забываешь. Впрочем, под шуткой таю восхищение. Жаль, что встретил тебя на закате.
Пасхалова. Тем более, я свободная женщина.
Камшатов. Это так, Яков. Свободна и одинока. С одной стороны — необъяснимо, с другой стороны, сообщает ей силу. У свободных женщин открывается адская тяга к науке. Вера, почему бы тебе не пойти в науку?
Вера. Ну вот, теперь принялся за меня.
Камшатов. Или в туризм, на худой конец. Свободные женщины обожают походы. (Марк фыркает.) Да, да, это так. Рюкзак за плечи, посох в руку...
Пасхалова. Юбилей еще впереди, а банкет, я вижу, уж был.
Камшатов. А юбилей — впереди? Уверена?
Пасхалова. Разве нет?
Камшатов. Не хитри, Софья Львовна, не хитри. Я ведь знаю — чему обязан. Ну так вот — юбилей позади. Зал опустел, люстры потушены.
Пасхалова (задушевно). Сергей Петрович, мой дорогой, что за настроение? Откуда? Зачем? Гоните его к чертовой бабушке. Ведь чепуха, все будет чудесно. Знаете, какой концерт вам готовят? Обещали, что развлечетесь.
Вера. Вот и я то же самое говорю.
Камшатов. Развлеченье меня ожидает одно — некролог. Вот, должно быть, наврут.
Вера. Типун вам на язык.
Камшатов. Недавно о Рябове написали: добрый, нежный и чуткий. Мир не знал такой злыдни, хоть и знающий был человек. Добрый и чуткий... Ну и жуки!
Пасхалова. Да что это вы о некрологе? В такой-то день?!
Камшатов. Загодя надо, Софья Львовна. А вдруг про меня такое ж напишете? Протестую! Не заслужил! Я провел честную жизнь слона в посудной лавке. Разве не правда?
Пасхалова. Все что хотите — напишем, только поедем.
Камшатов. Нашли чем прельщать — каким-то концертом! Хотите, я сам устрою концерт? Сначала поведаю, кем я был.
Яков. Вот это занятно. Кем же ты был?
Камшатов (ударил по струнам, поет).
Мой путь, к несчастью, очень долог
И не похож на белый лист.
Я был вульгарный социолог,
А перед этим — дуалист.
Потом ходил я в лжеученых,
Потом пугали мной детей,
Потом гулял я в отлученных,
Теперь справляю юбилей.
Аня. Дед, ты талант!
Кочановский. Что-то в нем все-таки есть.
Марк. Слушайте: он прав, не надо юбилея!
Николай (резко). Только тебя тут не хватало. (Кочановскому.) Юрий, два слова. (Тихо.) Вы-то понимаете, что он должен ехать?
Кочановский. Плевать мне на это.
Николай. Вовсе вам не плевать, и вы это знаете. Скажите Ане, — он ее любит.
Пасхалова. Не пройтись ли вам, дорогие друзья?
Вера. Да, разумеется.
Камшатов. Вон что! Ловко! А ты не боишься остаться со мной на-е-ди-не?
Пасхалова. В мои-то годы?
Камшатов. Изысканно. Про мои — молчишь. Ты угрожающе деликатна.
Все разошлись.
Пасхалова. Песенка ваша, Сергей Петрович, на цыганский романс похожа.
Камшатов (искренне). Разве?
Пасхалова. Большой в ней надрыв. И откуда он в вас? Каждому, верно, есть что вспомнить. Само собой, было и дурное, кто спорит? Только зачем же смотреть назад?
Камшатов. У меня и хорошее — позади.
Пасхалова. Давайте-ка, друг мой, рассудим трезво...
Камшатов. А я — подшофе...
Пасхалова. Ничего. Не страшно. Вы только послушайте, ангел мой, без раздраженья. Нужно ли это? Можно, конечно, сказать, — занемог. Но тогда, спрашивается, почему бы не перенести торжество, а кроме того, народ тут был лишний. Мальчишки, бритые и небритые, в два счета разнесут, как дело было. Уж на это они мастера.
Камшатов. Одни неприятности... Верно, верно...
Пасхалова. Не о себе я пекусь, поймите.
Камшатов. Кто ж думает о себе? Никто. Устал я, милая, от вранья. Ну, хорошо, я с тобой поеду. Зайдем мы в синюю комнату, за сценой. Люди в ней толпятся. Красные, потные. Один волнуется — не забыли б в президиум посадить, другой — чтоб ему дали адрес прочесть, третий в председатели рвется. У всех свои задачи. И у тебя — своя.
Пасхалова. У меня-то какая ж?
Камшатов. Чтоб был порядок. Смотрю я, Софья, смотрю и думаю: как это вышла из тебя такая первая ученица?
Пасхалова. Ученица-то я, между прочим, ваша.
Камшатов. Чему же ты у меня училась? Ошибок моих не повторять?
Пасхалова (смеясь). В том числе.
Камшатов. Помню, как ты ко мне пришла. Такая крепкая, шустрая дамочка. А все же не думал я, что так зашагаешь.
Пасхалова. Почему бы и нет?
Камшатов. Ну вот — Кирилл. Что ни говори, поголовастей будет?
Пасхалова (улыбаясь). Может, это ему и вредит?
Камшатов (внимательно на нее посмотрев). А неглупа.
Пасхалова. Вот и я так думаю.
Камшатов. Не знаю я, как насчет ума, а сметкой ты обладаешь.
Пасхалова. В уме отказываете?
Камшатов. Видишь, в чем дело, — ум истинный, он на грани с безумием.
Пасхалова (сдержанно). Возможно. Только б не перейти этой грани.
Камшатов (почти обрадованно). Вот-вот. Ты считаешь, что я ее преступил. А ты — по-своему — не свихнулась?
Пасхалова (разведя руками). Сергей Петрович, я все же в гостях.
Камшатов. Постой. Вот те крест — не хочу обидеть. Я знаю, что ты человек служивый. Забот полон рот. И все важно, все нужно. И очень развит наступательный инстинкт. Но ведь и это не утоляет. Хоть мне признайся, — замуж-то хочется?
Пасхалова. Сыта.
Камшатов. Ну, по крайности, благородный роман? С мотогонщиком, а?
Пасхалова. Черт те что несете!
Камшатов. С аспирантом нельзя — злоупотребление властью. А хорошо бы...
Пасхалова. Мысли у вас — не по возрасту...
Камшатов. Верно. Хочешь знать, чем старость дурна? Не тем, что стареем, а тем, что всё молоди... Мне женщины до сих пор милы.
Пасхалова. Вот ведь какой, а других подковыривает. Оставьте уж бедных женщин в покое. У них своих забот предостаточно.
Камшатов. Ну, как же, наука! Любите вы ее страстно. Мучительной, неразделенной любовью. Давеча я не то сказал, не то подумал, — кряхтит наука под натиском неустроенных баб.
Пасхалова. Ну и злой же вы стали. Просто страшно. Нехорошо. Честное слово. Нам, одиноким, надо сочувствовать.
Камшатов. Верно. Надо. Надо сочувствовать. И вообще людям нужно сочувствовать. Я вот коллег не всех обожаю. Снаружи такая добрая лысина, а внутрь заглянешь — жаровня, ад! И тут же посмотришь с другой стороны, их тоже жалко. Хотят почета. А что им, беднягам, еще осталось?
Пасхалова. Уж будто бы вы его не хотите?
Камшатов. Пресытился, милая. Все признали. Десять пламенных вековух, десять старых хрычей, десять юных неучей. Что? Завидно? Всех обошел!
Пасхалова. Уехала б я, если б могла, да не могу я без вас уехать.
Камшатов. Где уж тебе — роскошно чихнуть на меня? Завтра — вот это другое дело.
Пасхалова. Не поссорюсь я с вами — вот что хотите. Юбилей ваш — но только ваш юбилей, впрочем, вы сами все понимаете. Приедут к нам нынче и стар и млад и, просто сказать, высокие гости... Дело не в вежливости одной, хотя и она в общежитии ценится. Я вас оставлю, а вы подумайте. (Идет.)
Камшатов (ей вслед). «О, не беги, побудь со мною, еще рассвет не наступил».
Входит Глинский
Твоя очередь?
Глинский. Помогите, доктор, болит зуб мудрости.
Камшатов. Ты же меня обучать ей пришел.
Глинский. Ох, от вас не спрячешься.
Камшатов. Тоже уверен: рехнулся старик?
Глинский. Надо ехать, учитель, надо.
Камшатов. И можешь ты объяснить, зачем?
Глинский. Что ж делать, если человечество вас так любит?
Камшатов. Значит, самое страшное со мной случилось — любить начали?
Глинский. Не понимаю.
Камшатов. Молод еще.
Глинский. Не очень-то молод.
Камшатов. Неважно. Порог еще далеко. (Кладет руку ему на плечо.) Полюбили — значит, никому не опасен. Значит — сработался, завершился. Вот теперь и чествовать можно. Бери свои три рубля и катись.
Глинский. Все обстоит совсем иначе. В сущности, задуман церемониал. Вас будут возводить на вакантное место патриарха. Предстоит в высшей степени торжественная коронация. Как полагается, будут представлены все сословия: академическая аристократия, духовенство в лице жрецов науки — сиречь магистры и бакалавры и, наконец, демос — верноподданная аспирантура и взволнованное студенчество. Вас коронуют, и все будут счастливы.
Камшатов (усмехнувшись). Даже счастливы? Почему?
Глинский. Я думаю, в нас живет тоска по просвещенному абсолютизму.
Камшатов. Абсолютизмом Россия сыта.
Глинский. Да, но непросвещенным, ведь вот что...
Камшатов. Все играетесь?
Глинский. Что же делать? Есть сфера жизни, именуемая Протокол. «При встрече был выстроен почетный караул...» «Господин Посол устроил прием...» «Есть предложение — в президиум собрания...» «Кто за? Кто против? Кто воздержался? Единогласно». (Разведя руками.) Единогласно, учитель, и не о чем говорить.
Камшатов. Так кто же рехнулся — я или ты?
Глинский (усмехнувшись). Говорят, большинство всегда нормально.
Камшатов. А это всегда к его чести?
Глинский. Не знаю. (Пожав плечами.) Конечно, в вашем решении есть мысль и, более того, какая-то идея, но нужно ль какой-нибудь идее придавать решающее значение?
Камшатов (внимательно на него смотрит, негромко, устало). Кирилл, ничего не выйдет. Бессмысленно. Куда не бегали от идей? В запой, в монастырь, в сумасшедший дом. Думаешь, мы им нужны? Они — нам.
Глинский. Убеждены, учитель?
Камшатов (так же устало). Что делать? Без них превращаемся в четвероногих.
Глинский. Бывает, и с ними.
Камшатов. Все шутишь, Кирилл, а жизнь не шутка. Вот подойдешь к Порогу, поймешь.
Глинский. Не надо вам — о Пороге. Не надо.
Камшатов. А что же надо?
Глинский. Ехать вам надо.
Пауза.
Камшатов. Очень ты Нину любишь?
Глинский. До глупости.
Камшатов. Трудно тебе придется.
Глинский. Конечно.
Входит Николай.
Поверьте, надо. (Уходит.)
Николай. Хозяин — дома?
Камшатов (смеется). Дома. (Подходит к нему.) Гармонь готова?
Николай (надувая щеки) Готова.
Камшатов. Поиграть можно?
Николай. Можно.
Камшатов (треплет его по щекам). Всё — как двадцать лет назад.
Николай (просительно). Дед, а дед... Образумься.
Камшатов. А это — «двадцать лет спустя».
Николай. Я с тобой — серьезно.
Камшатов. Грустный это роман — «Двадцать лет спустя».
Николай. Поезжай, дед, прошу тебя.
Камшатов. И тебя натравили?
Николай. Зачем ты так?
Камшатов. Ты-то что волнуешься?
Николай. Дед, ты не чужой мне.
Камшатов. Говори по-честному. Иначе не стоит.
Николай. Я повторяю: ты мне не чужой. Это — первое.
Камшатов. Начинай со второго.
Николай. Второе — подумай ты и о нас.
Камшатов. Про себя, Коленька, про себя.
Николай. И обо мне не грешно подумать. Ты знаешь, что для меня значит год в Англии. Практика в языке, в работе, в жизни. Попросту — будущее мое.
Камшатов. Кем же ты будешь?
Николай. Ты это знаешь. Тебе за меня краснеть не придется.
Камшатов. Мне и гордиться вряд ли придется.
Николай (настороженно). Ты о чем?
Камшатов. Все о том же. Скоро помру.
Николай. Перестань, дед. Трудно первые восемьдесят: ты еще долго будешь жить.
Камшатов. Значит, поеду я или нет, для тебя это важно?
Николай. Ты же знаешь, жизнь наша — вся из взаимосвязей. (Негромко.) Мое положение — и так непростое. Есть люди — дрожат за свои места. Буквально в каждом образованном человеке видят потенциальную угрозу.
Камшатов (с почти неуловимой усмешкой). Ничего, и для тебя найдется местечко.
Николай (еще более понижая голос). Если б ты знал, как хочется уехать. Не представляешь, что у нас творится. Не дом, а бедлам. Нельзя рассказать.
Камшатов. Не может быть!
Николай (не уловив усмешки). Даю тебе слово. Просто немыслимо стало жить. Мамин этот... приятель — такой серый. Не хватает элементарной культуры. Анины парни — ты видел сам... Один — хунвейбин, другой — шизоид...
Камшатов. А ты женись. Пора.
Николай. На ком?
Камшатов. Девушка у тебя есть?
Николай. Естественно.
Камшатов. Вот и женись.
Николай. Нет, погожу.
Камшатов. Мне, знаешь, больше всего жаль часов, когда собирался я на свидание. Сами свидания подзабыл, да и они-то, в общем, похожи, а вот эти часы, когда готовишься, ждешь и такую чувствуешь полноту жизни, — эти часы удивительно помню.
Николай. Тебя что особенно возмущает? Что какие-то твои противники будут тебя сегодня приветствовать? По-моему, это даже приятно.
Камшатов. Ты полагаешь?
Николай. А вообще говоря, какое это имеет значение?
Камшатов (посмотрел на него, усмехнулся). Да-а... Похоже, гармонь готова.
Николай. Я чувствую, что-то тебя раздражает. Наверно, ты прав, но ведь все это частности. В конце концов, все развивается, как должно, ты это знаешь лучше других.
Камшатов. Знаю, правнучек, знаю.
Николай. То-то что — правнучек. Все-таки я — единственный продолжатель рода.
Камшатов. Ну, почему? Вдруг Яков женится?
Николай. Больше не женится.
Камшатов. Кто это знает?
Николай. А женится, так дочку родит. Эти мужественные здоровяки почему-то всегда дочерей рожают.
Камшатов. Не любишь ты его.
Николай. Из таких, как Яков, получаются люмпены.
Камшатов. Большая злюка ты, Николаша. И щечки-то зря раздувал. Вырос...
Николай. Я не злюка, я реалист.
Камшатов. Слушай, мне один реалист внушал: кто враг идей, тот друг людей. Что скажешь?
Николай. Пошлая муть.
Камшатов. Спасибо. Не ждал, что будешь моим союзником. Тогда скажи уж мне — како веруешь?
Николай. Смеешься, дед.
Камшатов. Подожди, вопрос: ты нормален?
Николай. Я? Неожиданно.
Камшатов. Ну, брат, ты в правнуки мне не годишься. Скорее — в отцы.
Николай. Дед, я — Камшатов. Ты моим будущим не станешь играть. Тебе один неприятный вечер, а мне, может быть, — вся жизнь. Вся жизнь! Вся — кувырком!
Появляются Аня и Марк.
Аня. Можно сюда?
Камшатов. Иди ко мне. (Обнял.) А ты чего от меня желаешь?
Аня. Почему ты спросил?
Камшатов. Притворяться не можешь. А будешь артисткой.
Аня. Я не знаю, кем буду.
Камшатов. Вот я о чем сейчас подумал. Бабка твоя смешная была девчонка. Я ее как-то особенно любил. В три года изображала всех. Знакомые наши ее побаивались. Наверно, актерство твое — от нее.
Пауза.
Чего ж тебе хочется?
Аня. Мне уж не хочется.
Камшатов. Зря. Я добрый сейчас. Проси.
Аня. Дед, поезжай на юбилей.
Камшатов. И ты туда же? Смешно.
Пауза.
Смешно. (Усмехнувшись.) Я поднимусь. Побуду один. (Уходит в дом.)
Марк. Человечней всего оставить его в покое.
Аня молчит.
Николай. Чертова блажь.
Входят Пасхалова и Вера.
Пасхалова (Николаю). Говорили?
Николай (покосившись на Марка). Конечно.
Пасхалова. Ну что — отмерз?
Николай. Во всяком случае, я сделал всё.
Пасхалова. Да-а... Не хочется, а придется... (Что-то тихо говорит Вере и Николаю.)
Вера. Гениально! Если будет такой звонок...
Пасхалова. Где у него телефон?
Вера. Идемте.
Пасхалова. Выхода нет. (Вместе с Верой уходит в дом.)
Появляются Нина и Глинский.
Марк. А Кочановский лежит на травке. Он уже чувствует себя как дома.
Аня. У меня испортилось настроение.
Нина. Уверяю тебя, ты перепутала. Оно испортилось у меня.
Глинский. Что происходит?
Нина. Сама не знаю. В последнее время звучу драматически. А в общем, это не стоит внимания. Аня, дружок мой, ты так юна, что хочется дать очередь из пулемета. Зачем тебе нужно идти на сцену?
Глинский. Очевидно, чтоб дополнительно иллюминировать жизнь. У всех существует такая потребность.
Аня. Успокойтесь, может быть, я не пойду.
Глинский. Что вдруг?
Аня. Надоели бабьи сплетни. Хочу к станку!
Нина (Глинскому). Пойдемте, что ли, в апартаменты. Идет Кочановский. Он нас сменит.
Нина и Глинский уходят в дом. Появляется Кочановский.
Николай (Ане). Очень красиво.
Аня. Не приставай.
Кочановский. Какие новости?
Аня. Никаких. Нахамила одной разведенной жене.
Кочановский. Видели старика?
Аня. Да.
Николай. Она сказала.
Аня (резко). И довольно об этом.
Марк. А что ты имеешь против Нины Витальевны? Мне она нравится.
Аня. На здоровье.
Марк (веско). Что-то в ней есть...
Аня. Вот такие мальчишки всегда тают при виде перезрелых баб.
Марк. Во-первых, она не перезрелая. А во-вторых, ты в этом не понимаешь...
Аня. Ну еще бы, где мне понять? Такая интересная, уныло энд постыло. Презираю.
Марк. Кого?
Аня. Щенков вроде тебя.
Марк пожимает плечами. Входит Яков.
Яков. Где дед?
Николай. Спрятался.
Аня. Дядя Яков, почему он не хочет ехать?
Яков. Не знаю. Должно быть, ищет себя.
Кочановский. Не поздно ли?
Яков. Это всегда не поздно.
Аня (Кочановскому). Ты говорил, что на все плюешь. Почему ты решил, что ему надо ехать?
Кочановский. Ему — надо.
Аня. А ты бы поехал?
Кочановский. Было б мне надо — поехал.
Марк. Что значит — надо?
Кочановский. Надо это надо.
Аня. Дядя Яков, почему ты все время молчишь?
Яков. Старею, наверно.
Аня. При чем тут годы?
Яков. То есть как при чем? Хорошее дело. Это чтоб научиться говорить, нужно мало времени, а чтоб научиться помалкивать, нужна целая жизнь.
Николай. Им не понять — они болтуны.
Аня. Но уж зато мы не карьеристы.
Николай. Ты объясни, что ты вкладываешь в это слово? Если я живу в обществе, то мне не безразлично его признание. В твоих глазах это карьеризм. Если я хочу дела себе по плечу, то я карьерист? Я хотел бы понять, почему я должен отдать свое законное место Пасхаловой или маминому Петру Алексеичу?
Яков. Кто это?
Николай. Такой, знаешь, — плечи на уровне ушей.
Аня. Это ты здесь такой независимый. А при нем — только мило улыбаешься. Я слышала, он о тебе сказал: пороха не выдумает, но деловой.
Николай. Превосходная характеристика!
Аня. Я бы обиделась.
Николай. И напрасно. Серость он мне простит всегда, а вот талант — ни за что на свете.
Аня. Ну и делай неправильные ударения, чтоб он тебе больше доверял.
Марк. Хотел бы я знать, есть какая-нибудь связь между талантом и моралью?
Кочановский. Никакой. Ибо порох выдуман талантом.
Николай. Совершенно верно. Жизнь выше морали.
Аня. Дядя, почему ты не устроил свою судьбу?
Яков. Глупо устраивать свою судьбу.
Голос Веры: «Аня!»
Аня. Неохота вести семейные разговоры. Я пройдусь. (Направляется к калитке.)
Марк устремляется за Аней, за ним сразу же идет Кочановский. Появляется Вера.
Вера. Где Аня?
Николай. Гуляет со своими соискателями.
Вера. Софья Львовна зовет тебя. Ты ей нужен.
Николай. Хорошо. (Уходит в дом.)
Яков неторопливо отхлебывает из фляжки.
Вера (приблизившись к нему). Что это у тебя?
Яков. Чаек.
Вера. Знаю я твой чаек. Ох, Яков... Противная девчонка. Когда нужна, ее нет.
Яков. Все так. Когда нужны, их нет.
Вера. Она — в тебя. Тот же нелепый характер.
Яков. Утешайся сыном. Он — не в меня.
Вера. Слава богу. Этот уж — состоится. Не то что твоя супруга.
Яков. До сих пор — не любишь?
Вера. Впрочем, она-то себя нашла. Концертантки не вышло, так выйдет профессорша.
Яков. Дай ей господи.
Вера. Теперь примеряет новую роль. Еле ходит и говорит.
Яков. Ну, зато вы — исходите энергией. Функционируете дни и ночи. Что вы насели на старика? В восемьдесят лет кое-что виднее.
Вера. Значит, он будет сходить с ума, а все должны ему потакать?
Яков. Ох, не суди его, не суди. Как жить-то надо, чтобы судить.
Вера. Я живу дай бог всякому.
Яков. Зачем же — вся-ко-му?
Вера. Можешь улыбаться. Пусть — дни и ночи. Пусть трачу нервы, трачу себя. Ну что же? Значит, такая натура. Зато и жизнь моя полна.
Яков. Чем? Приемами?
Вера. Ах, перестань... На приемах — самые интересные люди.
Яков. Толкотня. Не нужны интересные люди, с которыми скучно. Нужны скучные люди, с которыми интересно.
Вера. Одичал ты, Яков. Ты меня извини...
Яков. Толкотня, Верочка, толкотня. Вот и ты все толкаешься, все доказываешь.
Вера. Мне не нужно доказывать. Меня и так все знают.
Яков. Наверное. Примелькалась. Что дальше?
Вера. Не зря у тебя — никого! Не зря!
Яков. А кто у тебя? Петр Алексеич?
Вера. Хотя бы.
Яков. Про это не говорят — «хотя бы».
Вера. Я не знаю, что тебе наплели. Это разумный, трезвый человек.
Яков. Сколько раз ты это произносила?
Вера. Что значит — сколько?
Яков. Звучит, как формула. Или по крайней мере как формулировка. Которая принята и утверждена.
Вера. Какой ты злой!
Яков. «Разумный и трезвый». Давайте объясняться характеристиками. Назначать свидания на приемах.
Вера. Шут гороховый...
Яков. Бляхи и цацки. Пригласительные билеты. (Помолчав.) А Мишку ты никогда не любила.
Вера. Тебя я любила. Что, ты — не знал? (Яков молчит.) Я и за брата твоего вышла, чтоб ты... хоть шелохнулся...
Пауза.
Яков. Ну... прости. Говорил я с тобой... нехорошо. (Кладет руку ей на плечо.)
Вера. Не трогай.
Яков (усмехнувшись). До сих пор боишься?
Вера. Ненавижу. Давно. (Быстро уходит.)
Яков закуривает. Появляется Пасхалова.
Пасхалова. Веры здесь нет?
Яков. Сейчас придет.
Пасхалова. В Москву дозванивалась. Отсюда — трудно.
Яков. Много забот у вас.
Пасхалова. Что поделать... (Кивнув в сторону дома.) Со стариком это — не без вас?..
Яков. Без меня. Он — дитя самостоятельное.
Пауза.
Пасхалова. Дайте огонька. (Прикуривает.) Я спросить хотела: что за история у вас была?
Яков. У меня их много. Вы — о какой?
Пасхалова. Почему с факультета ушли? В чем дело?
Яков. Дело простое, как бутылка пива. Я когда поступал, был чудак. Хотел создать теорию, ни больше ни меньше. А женился и обленился, какой уж диплом — не до него! Да и теории все созданы, все опровергнуты, все установлены. Ну так за что получать зарплату?
Пасхалова. Скажите, какой Диоген!
Яков. Вот мы знакомимся: очень приятно. Я философ. Читаю в двух институтах. Ищу истину за полторы ставки.
Пасхалова. Довольно вам. Ничего смешного. Преподавали бы свой предмет.
Яков. Какой я учитель? Я учить не люблю.
Пасхалова. Не любите вы, когда вас учат.
Яков. Когда сам проходишь — лучше усваиваешь. Да и жизнь веселее, чем книжки.
Пасхалова. Что же вы делали? Расскажите.
Яков. Чего я не делал? Служил таксистом, коллектором в геологической партии, был военруком, теперь — радист.
Пасхалова. Ножи не глотали?
Яков. Можно попробовать.
Пасхалова (смотрит на него). Здоровый какой...
Яков. Покамест — держусь.
Пасхалова. Вы, говорят, жениться любите?
Яков. Если уж точно, то разводиться.
Пасхалова. Ну, это рядом.
Яков. Есть все же разница. А женился я не так уж часто. Это опять — для точности.
Пасхалова (кивая в сторону дома). Как же вы такую красивую оставили?
Яков. Слишком красива была.
Пасхалова. Но-но... В вашу-то скромность я не верю. Вон у вас какой глаз.
Яков. Какой?
Пасхалова. «Поди сюда» — вот какой.
Яков (покачав головой). Вот уж не ждал.
Пасхалова. Чего? Что я женщина?
Яков. Вы так высоко, можно только молиться.
Пасхалова. Очень мне нужно. Не богородица. (Тушит папиросу.) Баба как баба.
Яков. В полном цвету.
Пасхалова. Вашими молитвами.
Яков. А что вы все-таки носите в своем портфельчике?
Пасхалова. Показать? (Достает из сумки коробку конфет.) Угощайтесь.
Яков (берет конфету). Да вы сластена.
Пасхалова (тоже берет конфету). Есть немножко. (Деловито.) Слушай меня. Пора браться за ум. Погулял, и довольно. Всему свой срок. Надо тебе защищать диплом. И начинать нормальную жизнь. Не мальчик уже.
Яков. Что говорить!
Пасхалова. И старика пожалеть не худо. Один ведь, в сущности, вот и бесится. (Вырывает листок из блокнота, пишет.) Тут мои телефоны. Звони. Этот — домашний, а эти — служебные. Верхний — прямой, а нижний — к секретарю, — вдруг меня нет, она передаст. Такая — Розалия Николаевна.
Яков. Розочка, значит?
Пасхалова. Ну, без баловства. Она девушка серьезная и местом дорожит.
Входит Нина.
Нина. Софья Львовна, вас из Москвы.
Пасхалова. Фу, наконец-то, спасибо, милая. (Уходит в дом.)
Нина. Благочестивая беседа?
Яков. В этом роде.
Нина. Давно пора. Ты надолго?
Яков. Еще не решил.
Нина. Может быть, насовсем?
Яков. Едва ли. Должно быть, еще поиграем в морзянку.
Нина. Пора бы на чем-нибудь остановиться.
Яков. В окончательном выборе есть трагизм. Выбирая одну возможность, упускаем сотни других.
Нина. Ты и когда женился, так рассуждал?
Яков. Слушай, когда мы с тобой расстались?
Нина. Как сейчас помню, сегодня утром.
Яков. В незабываемом пятьдесят шестом.
Нина. Возможно.
Яков (усмехнувшись). И что же делала супруга одна, в отсутствие супруга?
Нина. Трудилась, как лошадь, как муравей какой-нибудь.
Яков. Надоело аккомпанировать?
Нина. Что ты?! Так весело ездить с эстрадой. Мужики ругаются, дамы волнуются, все считают аплодисменты, предел мечтаний — получить скандирку.
Яков. Что это значит?
Нина. Ну, когда публика скандирует: «Бра-во!»
Яков. Должно быть, заманчиво.
Нина. Красота. Вытянешь ноги, чтоб отдохнуть, а к тебе лезет какой-нибудь иллюзионист.
Яков. Ну как же... «Оригинальный жанр».
Нина. Что уж оригинального? И какие иллюзии?
Яков. Ты, однако ж, не подобрела.
Нина. Очень тошно, когда рядом облизывается всякий дурак, сладострастный в пределах своих возможностей.
Яков. Могла бы уж и привыкнуть.
Нина. Ты прав. (Усмехнувшись.) Рождаемся, — чего мы не ждем? Особенно если природа отпустила какое-нибудь дарованьице! Или внешность. Тут уж считай, что жизнь изуродована. А родители радуются, чудаки...
Яков. Знаешь, о чем я сегодня подумал: всем почему-то дико хотелось нас развести. Твоим подругам, моим приятелям.
Нина (махнув рукой). А-а... все равно бы ты сиганул. Я тебя с первого часа боялась. Неустойчивый был союз.
Яков. Ну, а Кирилл?
Нина. Совсем другое. Я его лебединая песня.
Яков. Не скучно быть лебединой песней?
Нина. В мои годы нельзя быть большой привередой.
Яков. В твои годы... Ты вполне ослепительна. (Погладил ее по голове.)
Нина (помолчав). Хочешь — встретимся?
Яков (не сразу). Милый друг. В качестве лебединой песни ты многое можешь себе позволить, но все-таки...
Нина. Ничего. Не волнуйся. Кирилл старше тебя на восемь лет, но мудрее на восемьдесят.
Яков. Это даже слишком.
Нина. Ты не ответил.
Яков. Что-то в этом искусственное — бегать на свидания с бывшей женой.
Нина. Наоборот. В некотором роде торжествует естественный порядок.
Яков (с улыбкой). Наконец-то ты обретаешь устойчивость.
Нина. Видно, уже не обрету. Почему-то даже при хорошем настроении хочется реветь. Что-то случилось с миром.
Яков. Да. Он накренился.
Нина. Боюсь, что так. Слушай, неужели человек будет счастлив, если что-то еще изобретут?
Яков. Счастье изобрести трудновато.
Нина. Только проснешься и сразу думаешь: а биографии-то почти не осталось. Вдруг я переступила грань и ничего уже больше не будет?
Яков. Пойди обнаружь ее, эту грань.
Нина. В том-то и дело. В том-то и дело. Если бы молодость хоть прощалась, а старость здоровалась. Все бы легче... (Обнимает его.) Все-таки рада я тебя видеть.
Яков (усмехнувшись). Разобралась?
Нина. Разобралась. (Быстро отходит в сторону.) Черт их несет!..
Входят Аня, Марк, Кочановский.
Марк (продолжая, очень горячо). Мало ли что! Континуум-проблема существовала пятьдесят лет. И только несколько лет назад выяснилась ее алгоритмическая неразрешимость.
Аня. Что это значит?
Марк. Ее нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
Кочановский. Ну, таких проблем пруд пруди.
Из дома выходят Пасхалова, Николай и Глинский.
Пасхалова. Вера не появилась?
Яков. Нет.
Глинский (Нине, наблюдая за ней). Что-нибудь произошло?
Нина. Отнюдь.
Глинский молча отошел в сторону.
Возвращается Вера.
Николай. Ну, наконец! Где ты была?
Вера (рассеянно). Немного прошлась.
Николай. Нашла время. (Негромко.) Софья Львовна-то дозвонилась. Сила, скажу тебе...
Пасхалова (Вере). Уже доложила.
Вера (все так же рассеянно). Да... удивительно.
Николай. Что с тобой, мать?
Входит Камшатов. Он — великолепен. Превосходно сшитый черный костюм. Белая сорочка, темно-серый галстук. Сияющие глянцем туфли. Из верхнего кармана кокетливо высовывается платочек.
Камшатов. Черт с вами, чествуйте.
Николай. Дед, ты прекрасен!
Пасхалова. Вот это — мудрец, вот это — утешил!
Кочановский (негромко). Что и требовалось доказать.
Нина. Вы так волшебны в этом наряде, что этого одного достаточно, чтобы ехать.
Камшатов. Я его надел в честь капитуляции.
Глинский. Браво. Вы поступили, как Саваоф.
Пасхалова (с досадой). Эх... Со звонком я... поторопилась.
Аня. Мать, ты рада?
Вера. Да, разумеется.
Пасхалова. Нужно с собою взять чемодан. Для подарков.
Глинский. Не женщина — чудо! Все предвидит.
Камшатов. Все-таки хорошо быть начальством. Стоит лишь проявить здравый смысл, и попадаешь в большие головы.
Пасхалова. Ладно уж, не ворчите... злюка! Так растревожил — в себя не придешь. (Идет в дом.)
Вера. Чемоданы лежат на антресолях. Кочановский, идемте, вы мне поможете. (Уходит.)
Марк. Странно, я тоже могу помочь. (Идет в дом.)
За ним Аня, Кочановский и Николай.
Нина (Глинскому). Надо и нам снаряжаться. (Подходит к Камшатову.) Умница. Вы заслужили мой поцелуй. (Целует его и вместе с Глинским уходит в дом.)
Камшатов (усмехнувшись). Вот так кончаются мятежи. (Помолчав.) Ты туда не езжай. Не надо. Я тебя об этом прошу.
Яков. Как хочешь.
Камшатов. Что тебе там делать?.. Не надо. (Покачав головой.) Приходит время.....все смехотворно. Даже бунт. Очень я был смешон?
Яков. Ничуть.
Камшатов. Один раз захотел — вне обрядов... Вот, думаю, восемьдесят — откладывать поздно. И не вышло. Все только пожимают плечами и переглядываются: распад...
Яков. Я тебя понял.
Камшатов. Ты не в счет. Я в твои годы был глупей. Тоже мечтал восхищать, шуметь. Думал о том, как усадят, как примут. Если б ты знал, какие силы приносятся в жертву барабанам! Божий дар, доброта, иногда и достоинство. И до чего это все бесполезно! Никогда не чувствуешь себя таким ненужным, как после торжеств в твою честь.
Короткая пауза.
Когда еще приедешь?
Яков. Не знаю.
Камшатов. Да-а... Завьешься теперь... Уленшпигель. Был и я когда-то здоровым и сильным. Все это замечательно хорошо прошло. (Негромко.) Что за тайна при всей ее простоте? Рождается сын, рождается дочка. Кричат, перебирают ножонками, и ты им бормочешь всякую чушь. Потом сын начинает бриться, а дочь надевает нарядное платье, приходит какой-то нескладный парень, и она уж не твоя, а его. Потом появляются внуки, ты счастлив, а дальше все как во сне, — дочь уходит. Навсегда. И сын навсегда уходит. И внуки — тоже. А сам остаешься.
Яков. А я, дед?
Камшатов. Ну — ты... Ты особь статья. Ты вроде и есть, да где-то во Вселенной. Теперь вот уйдешь — и все. Навек. Больше, наверное, не увидимся. Ежели трезво рассуждать. Правнуки, правда, меня... навещают. По разным праздникам. Аня — славная. Но и ее вот-вот уведут. (Вдруг.) Я тебе никогда не рассказывал, как познакомился с Ольгой Павловной?
Яков. Нет.
Камшатов. Очень занятно это случилось. Тридцать первого декабря девяносто девятого года. Староконюшенный весь в снегу. Идет девочка в шубке, с папкой «мюзик». Столкнулись у нашего дома. «Простите, Горины здесь живут?» Горины были наши соседи. Ночью, Яша, я спать не мог. Взрослые за столом, вино в бокалах: с Новым годом! С новым веком! А я все о ней и все-то думаю: мой это век наступает, мой век...
Яков. Вот Кирилла я не могу ребенком представить, а тебя могу.
Камшатов. Иной день на всю жизнь с тобой остается. Почему — неизвестно. Ничего в нем особенного. Сад. Мальчишка в песке копается. Матроска на нем, синие штанишки. Подойдешь к зеркалу, посмотришь: не может быть. Ведь настоящий-то я — не профессор, не старый дурак со своим юбилеем, а тот, в матроске, копаюсь в песке. (Положил руку Якову на плечо.) Ах, Яша, большое мужество требуется в старости. Ведь каждый день идешь на смерть.
Яков (негромко). А очень страшно?
Камшатов. Очень. Безумно. Я жить не устал — в этом все дело. Кажется, было все, чтоб устать. А не устал. И нет избавленья. Ни от мыслей, ни от страстей. И такие бездны порой открываются, такие бездны! Кажется, миг — и все поймешь! Ведь что обидно! Человек-то задуман как гений. В нем сил в сто раз больше, чем он обнаруживает. По столько пред ним барьеров, оврагов. То обстоятельства, то суета, то слабость, то всякие грешные мысли, — как люди сами с собой расправляются!
Яков. Об этом сегодня ты и скажи.
Камшатов. Не поймут.
Яков. Кто-нибудь да поймет. Я же понял.
Камшатов. Спасибо, Яша.
Яков. Я тоже недобрый, такой же, как ты. Камшатовы, видно, такая порода. Благостные старики из них не выходят. Когда я вижу тех, кто потеет, барахтается, сучит ногами, обманывает других и себя, — такая тоска во мне поднимается, такая злость. Все-таки, думаешь про себя, хорошо, что ты еще вояка, что много дряни от тебя потерпит. А иногда вдруг чувствуешь — жалко. Мне вот Кирилла жалко. И Веру.
Камшатов. То-то ведь и оно. Досадно. Задуманы-то мы все... хорошо!
Появляются Николай и Аня.
Николай. Дед, мы готовы.
Камшатов. Вы — молодцы.
Кочановский и Марк выносят чемодан.
Вы бы еще комод захватили.
Николай. Не смейся. Подарков будет много.
Камшатов. Ну, тебе видней.
Выходят Вера, Пасхалова.
Пасхалова. Что же, Сергей Петрович, — в путь.
Подходят Нина и Глинский.
Вера. Марк, вы с нами?
Марк. Да, разумеется.
Кочановский. Пожалуй, я тоже с вами поеду.
Нина. Кто сядет к нам?
Вера. Возьми молодых людей. Мы поедем с Софьей Львовной — я с Аней.
Нина. Мы забыли про Якова Иваныча.
Марк (с готовностью). Я поеду на электричке.
Яков. А я остаюсь.
Вера. Новое дело!
Камшатов. Так мы решили. Он не поедет. И — спокойно. Уместимся все. Аню я возьму на колени.
Пасхалова. Ну, наконец-то. Давайте ехать.
Слышно, как в доме звонит телефон.
Ах, черт меня возьми, телефон...
Камшатов. Кто звонит-то?
Пасхалова (машет рукой). Сам.
Камшатов. Что ж, иди говори. Заварила — расхлебывай.
Пасхалова. Я — заварила!.. Побойтесь бога. (Идет в дом.)
Все разбиваются на маленькие группы.
Кочановский подходит к Ане.
Кочановский. Что ты молчишь? Ты можешь сказать?
Аня. Я деда просила, чтоб он поехал. Ты мне внушил.
Кочановский. И хорошо.
Аня. А вот и не нужно было просить.
Кочановский. Глупо.
Аня. Пусть — глупо.
Кочановский. Ты же видишь, как все довольны.
Аня. А почему все должны быть довольны?
Кочановский. Тебя не поймешь.
К нему подходит Николай.
Николай. Так значит, вы — с нами?
Кочановский. Значит, — с вами.
Николай (усмехнувшись). Вы хоть из Симферополя, а в Москве приживетесь.
Кочановский. Умные люди давно заметили: провинция приручает столицу.
Николай. Я сразу понял: в вас есть пружинка.
Марк (подходит к Якову). Куда вы отсюда?
Яков. Земля велика.
Марк. Увидимся ли еще когда-нибудь?
Яков. Наверно. Не так уж она велика.
Марк. Мне было бы жаль, если б я произвел на вас несерьезное впечатление.
Яков. Напротив. По-моему, она будет ваша.
Подходит Вера. Марк, потрясенный, отходит в сторону.
Ну что ж, все уладилось?
Вера. Перестань.
Яков. Опять невпопад?
Вера. Ничего не уладилось.
Яков. Прости за сегодняшнее. Я виноват. И если можешь — не думай дурно.
Вера, махнув рукой, уходит.
Аня. Что с ней?
Яков. Не знаю.
Аня. Не верю. Знаете. Ну, до свидания.
Яков. Будь здорова.
Аня быстро идет за матерью. За ней спешат Кочановский и Марк. К Камшатову подходит Нина.
Нина. Мне снова нужен хороший совет.
Камшатов. А что случилось?
Нина. Запуталась сильно.
Камшатов. Давеча я тебя обманул. Не только что дурного примера — хорошего совета дать не могу.
Нина. При вашем-то опыте?
Камшатов. Подумаешь — опыт. Не становись перед ним на колени. Выдает он себя за ум, а дается глупостями.
Нина. Какими?
Камшатов. Которые ты натворил.
Нина. Ну что ж... Вы мне больше сказали, чем думаете. (Подходит к Глинскому.) Кирилл Андреич, вам бы уж следовало сидеть за рулем.
Глинский. Если серьезно, то мне бы следовало отправиться в тартарары. О, да. Но — травиться противно, топиться — сыро.
Нина. Может быть, вы хотите расплющить машину? Тогда я, пожалуй, сяду к Пасхаловой.
Глинский. Останетесь целы — и вы и машина. У нас отвратительно развит юмор. Даже покойники не хотят быть смешными. Посему поедем на юбилей.
Нина. Вот так вы мне нравитесь больше. Едем!
Уходят. Из дома выходит Пасхалова.
Николай (негромко). Он?
Пасхалова (улыбнувшись). Разумеется. Кто ж еще?
Николай. Как же вы вышли из положения?
Пасхалова (совсем тихо). Простите, говорю, но старик волнуется — будете вы или нет. Он посмеялся: «Успокойтесь, приеду».
Николай. Ну, Софья Львовна, преклоняюсь. Я вас сегодня зауважал.
Пасхалова. Я тоже приятно разочарована. Если честно, я думала — вы пустельга. А вы деловой — вам можно довериться. (Негромко.) Савиным только не увлекайтесь. Тут еще бабушка надвое сказала.
Николай. Вы полагаете?
Пасхалова. Слишком высовывается. (Подходит к Камшатову.) Привет передал. И поздравление. Сказал, что приедет на юбилей. Впрочем, я это давно уже знала.
Камшатов. Все-то ты знаешь.
Пасхалова (смеясь). Все, друг мой, все. (Подходит к Якову.) Надеюсь, мы ненадолго прощаемся? (Протягивает руку.) Убеждена, все встанет на место. (Еле слышно.) Значит — звоните.
Яков. К Розочке?
Пасхалова. К Розалии Николаевне.
Николай. Всего, дядя Яков.
Яков. Прощай, орудие.
Камшатов (Якову). Есть захочешь — польсти Клавдюшке. Льсти бесстыднее. Всё в холодильнике.
Яков. Хорошо.
Камшатов. Будь здоров. Живи, как жил. (Хочет что-то сказать, потом машет рукой и неожиданно с вызовом.) Так все знаешь, Софья?
Пасхалова (смеясь). Сказала же — всё!
Камшатов. Объясни, почему генерал-лейтенант старше генерал-майора?
Пасхалова. Ну... уж это спросите у маршала.
Камшатов. Так и помру, не поняв! (Уходит.)
За ним — Пасхалова и Николай. Некоторое время слышны голоса, потом неожиданно появляется Нина.
Нина. Сумку забыла. (Берет с кресла сумку. Подходит к Якову.) Жди. Я приеду. Сразу оттуда. Со стариком.
Яков. Умеешь ты сумочки забывать.
Нина. Умею. Ты понял?
Яков. Понял. Нина. До вечера.
Голос Глинского: «Нина Витальевна, опоздаем!»
Все в порядке. Уже нашла. (Быстро уходит.)
Снова слышны голоса, потом гудки. Наконец машины трогаются. Яков остается один. Он стоит, заложив руки в карманы, покачивая головой, точно внимательно слушает вновь загремевшую музыку. Потом, решительно повернувшись, скрывается в доме. Сцена пуста. Гремят залихватские веселые синкопы. Из дома, с чемоданом в руках, выходит Яков. Послушал мелодию, усмехнулся.
Яков. На соседней даче опять танцуют.
И, подсвистывая мотиву, слегка подбрасывая в руке чемодан, он уходит. Музыка продолжает греметь.
КОНЕЦ
1968
<< пред. << |