[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Тэффи. Псевдоним

 
Начало сайта

Другие произведения автора

Начало произведения

     Тэффи. Псевдоним
     
     -------------------------------------------------------------------
     Тэффи Н.А. Рассказы. Сост. Е.Трубилова. — М.: Молодая гвардия, 1990
     Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, сентябрь 2006
     -------------------------------------------------------------------
     
     
     Меня часто спрашивают о происхождении моего псевдонима.
     Действительно — почему вдруг «Тэффи»? Что за собачья кличка? Недаром в России многие из читателей «Русского слова» давали это имя своим фоксам и левреткам.
     Почему русская женщина подписывает свои произведения каким-то англизированным словом?
     Уже если захотела взять псевдоним, так можно было выбрать что-нибудь более звонкое или, по крайней мере, с налетом идейности, как Максим Горький, Демьян Бедный, Скиталец. Это все намеки на некие поэтические страдания и располагает к себе читателя.
     Кроме того, женщины-писательницы часто выбирают себе мужской псевдоним. Это очень умно и осторожно. К дамам принято относиться с легкой усмешечкой и даже недоверием.
      — И где это она понахваталась?
      — Это, наверно, за нее муж пишет.
     Была писательница Марко Вовчок, талантливая романистка и общественная деятельница подписывалась «Вергежский», талантливая поэтесса подписывает свои критические статьи «Антон Крайний». Все это, повторяю, имеет свой raison d'etre. Умно и красиво. Но — «Тэффи» — что за ерунда?
     Так вот, хочу честно объяснить, как это все произошло.
     Происхождение этого дикого имени относится к первым шагам моей литературной деятельности. Я тогда только что напечатала два-три стихотворения, подписанные моим настоящим именем, и написала одноактную пьеску, а как надо поступить, чтобы эта пьеска попала на сцену, я совершенно не знала. Все кругом говорили, что это абсолютно невозможно, что нужно иметь связи в театральном мире и нужно иметь крупное литературное имя, иначе пьеску не только не поставят, но никогда и не прочтут.
      — Ну кому из директоров театра охота читать всякую дребедень, когда уже написан «Гамлет» и «Ревизор»? А тем более дамскую стряпню!
     Вот тут я и призадумалась.
     Прятаться за мужской псевдоним не хотелось. Малодушно и трусливо. Лучше выбрать что-нибудь непонятное, ни то ни се.
     Но — что?
     Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака — дураки всегда счастливы.
     За дураками, конечно, дело не стало. Я их знавала в большом количестве. Но уж если выбирать, то что-нибудь отменное. И тут вспомнился мне один дурак, действительно отменный и вдобавок такой, которому везло, значит, самой судьбой за идеального дурака признанный.
     Звали его Степан, а домашние называли его Стэффи. Отбросив из деликатности первую букву (чтобы дурак не зазнался), я решила подписать пьеску свою «Тэффи» и, будь что будет, послала ее прямо в дирекцию Суворинского театра. Никому ни о чем не рассказывала, потому что уверена была в провале моего предприятия.
     Прошло месяца два. О пьеске своей я почти забыла и из всего затем сделала только назидательный вывод, что не всегда и дураки приносят счастье.
     И вот читаю как-то «Новое время» и вижу нечто.
     «Принята к постановке в Малом театре одноактная пьеса Тэффи «Женский вопрос».
     Первое, что я испытала, — безумный испуг.
     Второе — безграничное отчаяние.
     Я сразу вдруг поняла, что пьеска моя непроходимый вздор, что она глупа, скучна, что под псевдонимом надолго не спрячешься, что пьеса, конечно, провалится с треском и покроет меня позором на всю жизнь. И как быть, я не знала, и посоветоваться ни с кем не могла.
     И тут еще с ужасом вспомнила, что, посылая рукопись, пометила имя и адрес отправителя. Хорошо, если они там подумают, что я это по просьбе гнусного автора отослала пакет, а если догадаются, тогда что?
     Но долго раздумывать не пришлось. На другой же день почта принесла мне официальное письмо, в котором сообщалось, что пьеса моя пойдет такого-то числа, а репетиции начнутся тогда-то и я приглашалась на них присутствовать.
     Итак — все открыто. Пути к отступлению отрезаны. Я провалилась на самое дно, и так как страшнее в этом деле уже ничего не было, то можно было обдумать положение.
     Почему, собственно говоря, я решила, что пьеса так уж плоха! Если бы была плоха, ее бы не приняли. Тут, конечно, большую роль сыграло счастье моего дурака, чье имя я взяла. Подпишись я Кантом или Спинозой, наверное, пьесу бы отвергли.
      — Надо взять себя в руки и пойти на репетицию, а то они еще меня через полицию потребуют.
     Пошла.
     Режиссировал Евтихий Карпов, человек старого закала, новшеств никаких не признававший.
      — Павильончик, три двери, роль назубок и шпарь ее лицом к публике.
     Встретил он меня покровительственно.
      — Автор? Ну ладно. Садитесь и сидите тихо.
     Нужно ли прибавлять, что я сидела тихо.
     А на сцене шла репетиция. Молоденькая актриса, Гринева (я иногда встречаю ее сейчас в Париже. Она так мало изменилась, что смотрю на нее с замиранием сердца, как тогда...), Гринева играла главную роль. В руках у нее был свернутый комочком носовой платок, который она все время прижимала ко рту, — это была мода того сезона у молодых актрис.
      — Не бурчи под нос! — кричал Карпов. — Лицом к публике! Роли не знаешь! Роли не знаешь!
      — Я знаю роль! — обиженно говорила Гринева.
      — Знаешь? Ну ладно. Суфлер! Молчать! Пусть жарит без суфлера, на постном масле!
     Карпов был плохой психолог. Никакая роль в голове не удержится после такой острастки.
     «Какой ужас, какой ужас! — думала я. — Зачем я написала эту ужасную пьесу! Зачем послала ее в театр! Мучают актеров, заставляют их учить назубок придуманную мною ахинею. А потом пьеса провалится и газеты напишут: «Стыдно серьезному театру заниматься таким вздором, когда народ голодает». А потом, когда я пойду в воскресенье к бабушке завтракать, она посмотрит на меня строго и скажет: «До нас дошли слухи о твоих историях. Надеюсь, что это неверно».
     Я все-таки ходила на репетиции. Очень удивляло меня, что актеры дружелюбно со мной здороваются, — я думала, что все они должны меня ненавидеть и презирать.
     Карпов хохотал:
      — Несчастный автор чахнет и худеет с каждым днем.
     «Несчастный автор» молчал и старался не заплакать. И вот наступило неотвратимое. Наступил день спектакля.
     «Идти или не идти?»
     Решила идти, но залезть куда-нибудь в последние ряды, чтобы никто меня и не видел. Карпов ведь такой энергичный. Если пьеса провалится, он может высунуться из-за кулис и прямо закричать мне: «Пошла вон, дура!»
     Пьеску мою пристегнули к какой-то длинной и нудной четырехактной скучище начинающего автора.
     Публика зевала, скучала, посвистывала.
     И вот, после финального свиста и антракта, взвился, как говорится, занавес и затарантили мои персонажи.
     «Какой ужас! Какой срам!» — думала я.
     Но публика засмеялась раз, засмеялась два и пошла веселиться. Я живо забыла, что я автор, и хохотала вместе со всеми, когда комическая старуха Яблочкина, изображающая женщину-генерала, маршировала по сцене в мундире и играла на губах военные сигналы. Актеры вообще были хорошие и разыграли пьеску на славу.
      — Автора! — закричали из публики. — Автора!
     Как быть?
     Подняли занавес. Актеры кланялись. Показывали, что ищут автора.
     Я вскочила с места, пошла в коридор по направлению к кулисам. В это время занавес уже опустили, и я повернула назад. Но публика снова звала автора, и снова поднялся занавес, и актеры кланялись, и кто-то грозно кричал на сцене: «Да где же автор?», и я опять кинулась к кулисам, но занавес снова опустили. Продолжалась эта беготня моя по коридору до тех пор, пока кто-то лохматый (впоследствии оказалось, что это А. Р. Кугель) не схватил меня за руку и не заорал:
      — Да вот же она, черт возьми!
     Но в это время занавес, поднятый в шестой раз, опустился окончательно и публика стала расходиться.
     На другой день я в первый раз в жизни беседовала с посетившим меня журналистом. Меня интервьюировали.
      — Над чем вы сейчас работаете?
      — Я шью туфли для куклы моей племянницы...
      — Гм... вот как! А что означает ваш псевдоним?
      — Это... имя одного дур.., то есть так, фамилия.
      — А мне сказали, что это из Киплинга.
     Я спасена! Я спасена! Я спасена! Действительно, у Киплинга есть такое имя. Да, наконец, и в «Трильби» песенка такая есть:
     
     Taffy was a walesman,
     Taffy was a thief...
     
     Сразу все вспомнилось.
      — Ну да, конечно, из Киплинга!
     В газетах появился мой портрет с подписью «Taffy».
     Кончено. Отступления не было.
     Так и осталось
     
     Тэффи.


Библиотека OCR Longsoft