[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Тэффи. Чёртик в баночке

 
Начало сайта

Другие произведения автора

Начало произведения

     Тэффи. Чёртик в баночке
     
     (Вербная сказка)
     
     
     -------------------------------------------------------------------
     Тэффи Н.А. Рассказы. Сост. Е.Трубилова. — М.: Молодая гвардия, 1990
     Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, сентябрь 2006
     -------------------------------------------------------------------
     
     
     Я помню.
     Мне тогда было семь лет.
     Все предметы были тогда большие-большие, дни длинные, а жизнь — бесконечная.
     И радости этой жизни были внесомненные, цельные и яркие.
     Была весна.
     Горело солнце за окном, уходило рано и, уходя, обещало, краснея:
      — Завтра останусь дольше.
     Вот принесли освященные вербы.
     Вербный праздник лучше зеленого. В нем радость весны обещанная, а там — свершившаяся.
     Погладить твердый ласковый пушок и тихонько разломать. В нем зеленая почечка.
      — Будет весна! Будет!
     В Вербное воскресенье принесли мне с базара чертика в баночке.
     Прижимать нужно было тонкую резиновую пленочку, и он танцевал.
     Смешной чертик. Веселый. Сам синий, язык длинный, красный, а на голом животе зеленые пуговицы.
     Ударило солнце в стекло, опрозрачнел чертик, засмеялся, заискрился, глазки выпучены.
     И я смеюсь, и я кружусь, пою песенку, нарочно для черта сочиненную.
      — День-день-дребедень!
     Слова, может быть, и неудачные, но очень подходящие.
     И солнцу нравятся. Оно тоже поет, звенит, с нами играет.
     И все быстрее кружусь, и все быстрее нажимаю пальцем резинку. Скачет чертик, как бешеный, звякает боками о стеклянные стенки.
      — День-день-дребедень!
      — А-ах!
     Разорвалась тонкая пленочка, капает вода. Прилип черт боком, выпучил глаза.
     Вытрясла черта на ладонь, рассматриваю.
     Некрасивый!
     Худой, а пузатый. Ножки тоненькие, кривенькие. Хвост крючком, словно к боку присох. А глаза выкатил злые, белые, удивленные.
      — Ничего, — говорю, — ничего. Я вас устрою.
     Нельзя было говорить «ты», раз он так недоволен.
     Положила ваты в спичечную коробочку. Устроила черта.
     Прикрыла шелковой тряпочкой. Не держится тряпочка, ползет, с живота слезает.
     А глаза злые, белые, удивляются, что я бестолкова.
     Точно моя вина, что он пузатый.
     Положила черта в свою постельку спать на подушечку. Сама пониже легла, всю ночь на кулаке проспала.
     Утром смотрю, — такой же злой и на меня удивляется.
     День был звонкий, солнечный. Все гулять пошли.
      — Не могу, — сказала, — у меня голова болит.
     И осталась с ним нянчиться.
     Смотрю в окошко. Идут дети из церкви, что-то говорят, чему-то радуются, о чем-то заботятся.
     Прыгает солнце с лужи на лужу, со стеклышка на стеклышко. Побежали его зайчики «поймаю — ловлю»! Прыг-скок. Смеются-играют.
     Показала черту. Выпучил глаза, удивился, рассердился, ничего не понял, обиделся.
     Хотела ему спеть про «день-дребедень», да не посмела.
     Стала ему декламировать Пушкина:
     
     Люблю тебя, Петра творенье,
     Люблю твой строгий, стройный вид,
     Невы державное теченье,
     Береговой ее гранит...
     
     Стихотворение было серьезное, и я думала, что понравится. И читала я его умно и торжественно.
     Кончила, и взглянуть на него страшно.
     Взглянула: злится — того гляди, глаза лопнут.
     Неужели и это плохо? А уж лучшего я ничего не знаю.
     Не спалось ночью. Чувствую, сердится он: как смею я тоже на постельке лежать. Может быть, тесно ему, — почем я знаю.
     Слезла тихонько.
      — Не сердитесь, черт, я буду в вашей спичечной коробочке спать.
     Разыскала коробочку, легла на пол, коробочку под бок положила.
      — Не сердитесь, черт, мне так очень удобно.
     Утром меня наказали, и горло у меня болело. Я сидела тихо, низала для него бисерное колечко и плакать боялась.
     А он лежал на моей подушке, как раз посередине, чтобы мягче было, блестел носом на солнце и не одобрял моих поступков.
     Я снизала для него колечко из самых ярких и красивых бисеринок, какие только могут быть на свете.
     Сказала смущенно:
      — Это для вас!
     Но колечко вышло ни к чему. Лапы у черта были прилеплены прямо к бокам вплотную, и никакого кольца на них не напялишь.
      — Я люблю вас, черт! — сказала я.
     Но он смотрел с таким злобным удивлением.
     Как я смела?!
     И я сама испугалась, — как я смела! Может быть, он хотел спать или думал о чем-нибудь важном? Или, может быть, «люблю» можно говорить ему только после обеда?
     Я не знала. Я ничего не знала и заплакала.
     А вечером меня уложили в постель, дали лекарства и закрыли тепло, очень тепло, но по спине бегал холодок, и я знала, что, когда уйдут большие, я слезу с кровати, найду чертову баночку, влезу в нее и буду петь песенку про «день-дребедень» и кружиться всю жизнь, всю бесконечную жизнь буду кружиться.
     Может быть, это ему понравится?


Библиотека OCR Longsoft