| << пред. << >> след. >> * * *
Утром прошло заседание комиссии, но о чем там говорилось, к каким выводам пришли, было неизвестно, и никто, похоже, не собирался информировать Кима. Он сидел у себя в комнате, поглядывал в окно и тихо бесился. Вскакивал, начинал мотаться из угла в угол, засунув кулаки в карманы джинсов — больничную пижаму, которую предлагали, он отверг сразу, остался в чем был, да еще из общежития подвезли несколько его рубашек. Вообще-то с ним не нянчились, не старались угадать каждое желание. Если что было нужно, он всегда мог сказать и отказа не получал. Но ему ничего и не нужно было. Кормили неплохо, ел он — как машина заправляется — по необходимости. Словно какое-то реле срабатывало, и он вставал из-за стола: «Спасибо». Не нужны были никакие деликатесы: он не ощущал в них необходимости.
Телевизор, книги вызывали отвращение. Ученые, что его обследовали, особенно Пищагин, мил-человек Станислав Меркурьевич, видя, как он мается, вроде бы невзначай подсовывали дефицитные детективчики, умную фантастику. Он поначалу схватывал жадно, по старой привычке, благодарил. Но скоро убеждался, что больше двух-трех страниц не одолеть. От поисков убийцы или звездной неразберихи воротило, как от годового отчета конторы по приему макулатуры. Он откладывал книгу и часами лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. Бездумно, печально, сердито на себя и на весь свет. Первые дни было много надежды. Вот сейчас его посмотрят, обследуют и сразу же поднесут на блюдечке рецепт: как избавиться. Но время шло, количество часов, проведенных в различных кабинетах у заумных машин, диагностических и просто заглядывающих внутрь, за опросами — почти допросами, росло, а результатов все не было. Был полный порядок с его организмом. Ничего аномального. Ему так и сказал как-то ассистент Пищагина, отлепляя контакты от тела после очередного сеанса. Сказал безо всякой задней мысли. А Киму почудилась насмешка. И с ним случился еще один приступ. До этого удавалось погасить, задавить в себе злость и раздражение. А тут не выдержал, сорвался. И разгромил очень ценную установку — только клочки полетели, то бишь транзисторы и тиристоры. Не очень напрягался, словно взорвалось что-то в мозгу. А в себя пришел — так все выглядело, будто в лаборатории взрыв произошел: окон, дверей как и не было, а установка по стенам размазана. Хорошо хоть никто из людей не пострадал. Ему в осуждение ничего не сказали, сразу потащили в другую лабораторию — параметры замерять после приступа. А про слова ассистента дознались каким-то образом и тут же того убрали.
Вообще все очень быстро закрутилось тогда, после попытки сокрушить большой телескоп. И двух дней не прошло, как нагрянула комиссия из столицы. Кима перевезли на окраину города, в довольно большой особняк. Что в нем было раньше — неизвестно, но, похоже, какая-то закрытая лечебница, потому что аппаратуры новой не очень много привезли, почти все имелось на месте.
А до переезда он сидел в обсерватории, на квартире у Дроздова. Алексей Матвеевич жил холостяком, поэтому особых неудобств от двухдневного пребывания Кима в своей квартире не испытал. Разве что напуган он был очень, и, хотя вида не подавал, но Киму в спину смотрел с опаской и настороженно ждал, когда же жилец еще какой-нибудь номер выкинет. Ясно видно было, что не сомневался в том, что выкинет, уже приготовился морально к разгрому своей уютной квартирки. Даже не вздохнул с облегчением, когда за Кимом приехали, остался в недоумении: как же так, все цело, все на месте?
Обстановка в особняке сразу сложилась деловая. Из столицы приехали серьезные люди, которые свое дело знали и на пустяки время не тратили. Киму верили, прислушивались к его ощущениям, старались разобраться, помочь. И опасность, которую он представлял, понимали прекрасно.
Сегодня комиссия собиралась на очередное заседание. Все как обычно, но в этот раз, Ким чувствовал, гораздо серьезнее. Результатов исследований не было никаких или почти никаких. Предстояло искать новые пути, поскольку руками разводить в бессилии никто не собирался. И оставаться на прежнем уровне нельзя было.
Было такое мнение, что времени на дальнейшие исследования оставалось чрезвычайно мало. В чужой разум, установивший с Кимом контакт, скорее верили, чем нет. И априорно видели этот разум враждебным. Конечно, в другом варианте, дружественном, его трудно было рассматривать, поскольку с самого момента установления контакта с Кимом происходили события отнюдь не добрые. Если в столкновении самосвала с трамваем еще можно было увидеть элемент случайности, то попытку уничтожения телескопа случайной назвать никак нельзя. Здесь уже чувствовалась направленность, неясный пока еще, но злой умысел. Тем не менее, дружественный вариант не отвергали, разрабатывали и его.
Все же, исходя из варианта враждебного, считали, что раз уж появилась такая сверхъестественная сила, привнесенная извне, значит, существует и возможность ее применения, и объект применения. Говоря проще, в один прекрасный день Ким должен будет внезапно превратиться в слугу этого инопланетного монстра, в его раба, послушный механизм и отправиться что-то важное разрушать и взрывать.
Ким считал, что с нашими, человеческими мерками к нечеловеческому разуму подходить более чем глупо. Пищагину он это и сказал, как результат своих размышлений. Тот вполне был с ним согласен, но, похоже, мнение академика не было все же решающим. И комиссия работала, пытаясь предугадать, куда будет нанесен удар, если он будет нанесен, с какой силой и целью? В случае такого удара ей ведь пришлось бы иметь дело с последствиями его для Земли и землян. Так что, товарищи, оставим внеземное внеземлянам и будем думать о своем. Тем более, что у контактера наметился в последнее время прогрессирующий рост паранормальных способностей. А это сигнал нам: «Готовьтесь!».
Насчет роста способностей — это правда. Если еще в начале всех событий он без особого усилия снес каменную стену, то сейчас чувствовал себя в состоянии до основания разрушить средних размеров город. Возрастание паранормальных сил подтверждалось и лабораторными исследованиями. Так что Киму было от чего метаться по комнате, сжимая кулаки от ярости и отчаяния.
Пищагин пришел уже около полудня. Шумный, энергичный, по комнате даже ветер пролетел, когда он, распахнув дверь, вошел, уселся на стул и спросил, щурясь сквозь очки:
— Ну-с, как наши дела?
Ну просто детский доктор, этакий Айболит, пришел к ребенку, больному корью.
Киму очень захотелось продемонстрировать ему свой язык, но он только качнул головой:
— Нет уж, сначала вы рассказывайте!
Пищагин сделал непонимающее лицо:
— О чем же это рассказывать? — Но увидев, как весь подобрался и ощетинился Ким, прикинулся, будто только что понял: — А, ты о совещании? Да нет, ничего серьезного не было. Ты же нас, умников, знаешь, хлебом не корми — дай поговорить.
Но отшутиться на этот раз ему не удалось. Ким так насел, что в конце концов Станислав Меркурьевич сдался и честно признался:
— Плохо дело. Понимаешь, не можем мы ничего засечь. Не понял? Сейчас объясню. Видишь ли, если твое предположение о контакте верно, а оно верно, в этом теперь сомневаться не приходится, то между тобой и твоим «партнером» должна существовать связь, скорее всего постоянная. Ему просто необходимо контролировать тебя, иначе теряют весь смысл твои новые способности. А если постоянный контроль существует, есть надежда запеленговать его местонахождение.
Ким перебил:
— Я понимаю. «Этот» находится не где-то далеко или на околоземной орбите, а тут, поблизости. Уехать я не смог? «Этот» не пустил.
Пищагин улыбнулся одобрительно:
— Молодец, быстро соображаешь. Будь он где-нибудь на орбите, разве стал бы тебе сердечный приступ устраивать? Езжай на здоровье, сверху все видно. Нет, здесь он, рядом. А вот где именно... Скорее всего, в окрестных горах. Понимаешь, всеми, какие только существуют, средствами, мы пытаемся засечь твой канал связи и по нему уже разыскать укрытие «партнера». К сожалению, пока ничего у нас не вышло. Это, кстати, очень подтверждает инопланетную версию. Нет на Земле такого излучения, которое мы не могли обнаружить. Мы, разумеется, попыток своих не оставляем и рано или поздно добьемся результатов. В том-то все и дело, что как бы поздно не было. — Он помрачнел, полез в пачку за сигаретой, глянул на Кима: «Можно?»
Ким кивнул, но все-таки подошел к окну, открыл форточку, постоял какое-то время, глядя на улицу, потом спросил, не оборачиваясь:
— Станислав Меркурьевич, в меня будут стрелять?
— Как стрелять? — не понял академик.
— Обыкновенно. Из автоматов там, из пистолетов.
— Почему в тебя должны стрелять?
Ким присел на подоконник, скрестил на груди руки.
— Нужно же меня остановить будет? Вот и придется вам стрелять. — Говорил он спокойно, как-то печально, словно все уже было решено.
— Мне стрелять придется? — опять не понял Пищагин. А может быть, сделал вид, что не понял?
— Ну да, вам всем. Деваться некуда будет, связать вы меня не сможете. Вот и откроете пальбу.
Пищагин взорвался. Он орал, топал ногами, брызгал слюной, бегал по комнате, тряс кулаками перед носом у Кима. Потом садился, нервно закуривал, сразу же тушил сигарету и опять принимался бегать по комнате и орать. Улучив момент, когда Станислав Меркурьевич затих, Ким спросил все так же спокойно, не повышая голоса:
— Почему вы меня так боитесь?
На что последовал новый взрыв. Из довольно бессвязных криков выходило, что Ким — сопливый мальчишка, ничего не понимающий, возомнивший себя центром мира и не желающий думать и помогать людям, которые ночей не спят, стараются его выручить. Он, Ким, ничуть не лучше всех этих придурков из комиссии, которые наделали от страха полные штаны и уже ничего не соображают. Ему, Киму, не задавать бы идиотские вопросы и не трястись за свою шкуру, ничего этой шкуре не будет, останется она в целости и сохранности, а работать, помогать, вместе со всеми искать выход. Его, Кима, давно бы уже изолировали от всех и вся, если бы не существовало на свете умных людей, которым он, Ким, и его судьба вовсе не безразличны. Да, есть возможность реальной опасности, и нельзя ею пренебрегать. Но ведь точно так же может оказаться, что никакой опасности нет и все попусту суетятся. Пятьдесят на пятьдесят. Фифти-фифти.
Закончился скандал тем, что у Пищагина разболелось сердце, он стал совать под язык какие-то капсулы, и Ким дернулся позвать на помощь. Но академик остановил его.
— Нечего народ будоражить. И так все нервные стали, будто девицы-институтки. Сейчас пройдет.
Он посидел еще немного и тяжело поднялся. От былого его оживления не осталось и следа. Сейчас это был старый, усталый измученный человек. Видно было, как трудно ему, как гнетет его то, что он ничего не может сделать, ничем не умеет помочь.
— Ладно, пойду я. Не тушуйся. Выкарабкаемся. — Он неумело подмигнул Киму. Уже в дверях его догнал вопрос:
— А сверху вы горы снимать не пробовали? Может быть, удастся увидеть что-то?
Пищагин на это бормотнул себе под нос: «А-а... ерунда!» и вышел.
Ким лежал на постели, уставившись в потолок, и обдумывал разговор с Пищагиным. Было ясно, что положение у него ничуть не лучше того, в котором он был раньше. Помощи ждать не приходилось. Нужно было действовать самому. Искать этого «партнера», по выражению академика, место, где он прячется. Найти и попытаться договориться. Именно договориться, а не пытаться схватить, скрутить или уничтожить.
И средство есть, с помощью которого можно попробовать. Гул. Со вчерашнего вечера он не усилился, но как-то истончал, стал выше тоном. Появилась некая направленность. То есть, когда Ким становился посреди комнаты и начинал медленно поворачиваться, внимательно прислушиваясь к себе, гул то затихал, то едва заметно усиливался, становился отчетливее. Усиление было, когда Ким стоял лицом к югу. Значит, в этом направлении и нужно искать.
Ким с утра собирался рассказать Пищагину о своем открытии, но послушав то, что тот кричал и приняв в расчет свои соображения, решил промолчать. Нет уж, хватит душу наизнанку выворачивать, сами попробуем разобраться!
Прямо сейчас бежать нельзя. Будет обед, спохватятся. Наверное, надо сразу после обеда. Что-то придумать нужно, чтобы с экспериментами не приставали. Сказать, что плохо себя чувствует? Тогда уж точно не вырвешься — наблюдать станут.
Вообще-то можно сказать, что созрела одна идейка и надо подумать в одиночестве, попросить, чтобы не беспокоили. На это должны клюнуть. И, закинув руки за голову, он стал дожидаться обеда.
<< пред. << >> след. >> |