Ги де Мопассан. В пути
Новелла из сборника "Мисс Гарриет"
-------------------------------------------------------------------
Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 3. МП "Аурика", 1994
Перевод М. Мошенко
Примечания Ю. Данилина
Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, март 2007
-------------------------------------------------------------------
Гюставу Тудузу.
I
В Каннах вагон быстро наполнился; пассажиры разговорились, все были между собой знакомы.
Когда миновали Тараскон, кто-то сказал:
— Вот тут-то и убивают.
И все заговорили о таинственном, неуловимом убийце, который вот уже два года время от времени лишал жизни кого-нибудь из пассажиров. Всякий делал предположения, всякий высказывал свое мнение; женщины с невольной дрожью вглядывались в ночную темноту за окном и со страхом ожидали, что вот-вот в двери вагона покажется голова злодея, И все принялись рассказывать страшные истории об опасных встречах, о поездке в купе наедине с сумасшедшим, о часах, проведенных с глазу на глаз с подозрительным субъектом.
Каждый мужчина припоминал какое-нибудь приключение, героем которого был он сам; каждому случалось при самых захватывающих обстоятельствах перепугать насмерть, свалить и скрутить по рукам и ногам злоумышленника, проявляя изумительную отвагу и присутствие духа.
Врач, проводивший каждую зиму на юге Франции, захотел, в свою очередь, рассказать об одном происшествии.
— Мне никогда не приходилось, — начал он, — подвергать испытанию свое мужество в такого рода переделках; но я знал одну даму, мою клиентку, теперь уж умершую, с которой произошел самый удивительный случай, необычайно таинственный и на редкость трогательный.
Она была русская, графиня Мария Баранова, знатная дама редкой красоты. Вы знаете, как хороши русские женщины, или, по крайней мере, какими кажутся они нам красивыми со своим тонким носом, нежным ртом, близко поставленными глазами неуловимого оттенка — серовато-голубыми — и со своей холодной, несколько суровой грацией. В них есть что-то недоброе и обольстительное, какая-то надменность и вместе с тем нежность, мягкость и строгость, и это действует неотразимо на француза. В конечном итоге, быть может, все дело тут в различии национальностей и типов, что и заставляет меня видеть в них многое такое чего нет на самом деле.
Лечивший ее врач уже несколько лет назад обнаружил, что ей угрожает болезнь легких, и уговаривал ее поехать на юг Франции; но она упрямо отказывалась покинуть Петербург. Наконец, в последнюю осень, считая ее приговоренной, врач открыл правду мужу, и тот заставил жену немедленно выехать в Ментону.
Она села в поезд и ехала одна в купе, а ее прислуга занимала соседнее отделение. Сидя у окна, немного грустная, она смотрела на мелькавшие поля и деревни, чувствуя себя такой одинокой, всеми покинутой; у нее не было детей и почти никого из родных, только муж, любовь которого угасла, — ведь он отправил ее одну на край света, не пожелав ее сопровождать, как посылают в больницу захворавшую прислугу.
На каждой станции ее слуга Иван приходил справиться, не угодно ли чего-нибудь его госпоже. Это был старый слуга, слепо преданный ей, готовый выполнить любое ее приказание.
Настала ночь; поезд мчался полным ходом. Нервы у нее были взвинчены до предела, и она никак не могла уснуть. Вдруг ей пришла мысль пересчитать деньги, которые муж вручил ей в последнюю минуту, в золотой французской валюте. Она открыла небольшую сумочку, и на колени ей хлынул блестящий золотой поток.
Вдруг она почувствовала на лице холодное дуновение. В удивление она подняла голову. Дверь купе открылась. Графиня Мария в испуге поспешно накинула шаль на рассыпанные у нее на коленях монеты и ждала, что будет дальше. Прошло несколько секунд, и появился мужчина, в вечернем костюме, запыхавшийся, с непокрытой головой, одна рука у него была ранена. Он захлопнул дверь и уселся, глядя на свою соседку сверкающими глазами, потом перевязал носовым платком кисть руки, из которой сочилась кровь.
Молодая женщина чувствовала, что вот-вот потеряет сознание от страха. Этот человек, несомненно, видел, как она пересчитывала золотые, и пришел с тем, чтобы ограбить и убить ее.
Он пристально смотрел на нее, порывисто дыша, с искаженным лицом и, казалось, был готов броситься на нее.
Внезапно он сказал:
— Сударыня, не бойтесь!
Она ничего не ответила, не в силах выговорить ни слова; сердце у нее усиленно билось, в ушах шумело.
Он снова заговорил:
— Я не злоумышленник, сударыня.
Она продолжала молчать; но вот она сделала резкое движение, и золото потекло на ковер, как вода из желоба.
Незнакомец с удивлением смотрел на этот поток золота, потом вдруг наклонился, чтобы его подобрать.
Перепуганная насмерть, она вскочила, роняя на пол все свое достояние, и бросилась к двери, чтобы выпрыгнуть на ходу. Но он угадал ее намерение, бросился к ней, схватил ее за плечи и принудил сесть; потом, удерживая ее за руки, заговорил:
— Выслушайте меня, сударыня, я не преступник, в доказательство я сейчас соберу и отдам вам все ваши деньги. Но я человек погибший, конченый человек, если вы не поможете мне переехать границу. Больше я ничего не могу вам сказать. Через час мы будем на последней русской станции; через час двадцать минут мы переедем границу империи. Если вы мне не поможете, я погиб. А между тем, сударыня, я никого не убил, не ограбил, не совершил никакого бесчестного поступка. В этом я вам клянусь. Больше я не могу ничего вам сказать.
И, встав на колени, он подобрал все золотые, шаря под сиденьями, разыскивая откатившиеся далеко монеты. Когда маленькая кожаная сумочка вновь наполнилась, он вручил ее своей соседке, не говоря ни слова, и вновь уселся в противоположном углу купе.
Ни тот, ни другая не шевелились. Графиня замерла, онемев и потеряв силы от испуга, но мало-помалу она приходила в себя. Незнакомец застыл на месте — ни жеста, ни движения; он сидел, выпрямившись, бледный, как мертвец. Время от времени она бросала на него быстрый взгляд и тотчас же отводила глаза. Это был мужчина лет тридцати, очень красивый, по всей видимости, дворянин.
Поезд мчался в темноте, бросая в ночь душераздирающие призывы, то замедляя, то снова ускоряя ход. Но внезапно он стал тормозить, несколько раз свистнул и, наконец, остановился.
В двери появился Иван, который пришел наведаться, не будет ли распоряжений.
Графиня Мария еще раз взглянула на своего необычного спутника и сказала слуге слегка дрожащим голосом, но повелительно:
— Иван, возвращайся к графу, ты мне больше не нужен.
В недоумении слуга широко открыл глаза.
— Но... барыня... — пробормотал он.
Она продолжала:
— Ты не поедешь со мной, я передумала. Я хочу, чтобы ты оставался в России. Вот возьми деньги на обратный путь. Дай мне свою шапку и пальто.
Ошеломленный старик снял шапку и протянул свое пальто, как всегда повинуясь беспрекословно, привычный к внезапным прихотям и капризам своих господ. Он удалился со слезами на глазах.
Поезд тронулся, приближаясь к границе.
Тогда графиня Мария сказала своему соседу:
— Эти вещи для вас, сударь, теперь вы — Иван, мой слуга. Но я делаю это с одним условием: вы ни о чем не будете со мной говорить, никогда не скажете мне ни одного слова — ни для того, чтобы поблагодарить меня, ни по какому-либо другому поводу.
Незнакомец молча наклонил голову.
Скоро поезд опять остановился, и чиновники в мундирах прошли по вагонам. Графиня протянула им бумаги и, указывая на сидящего в углу купе человека, сказала:
— Это мой слуга Иван, вот его паспорт.
Поезд двинулся дальше.
Всю ночь они оставались наедине, сохраняя молчание.
Утром, когда поезд остановился на немецкой станции, незнакомец вышел из купе. Подойдя к окну, он сказал:
— Простите меня, сударыня, что я нарушаю свое слово; но я лишил вас слуги, и мне следовало бы его заменить. Не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь?
Она холодно ответила:
— Позовите мою горничную.
Он позвал горничную. Затем исчез. Но, выходя из вагона в буфет, она всякий раз видела, что он издали смотрит на нее.
Они прибыли в Ментону.
II
Доктор умолк на минуту, потом продолжал:
— Однажды ко мне на прием явился высокий молодой человек и, войдя в мой кабинет, сказал:
— Доктор, я пришел узнать у вас о здоровье графини Марии Барановой. Правда, она меня не знает, но я друг ее мужа.
Я ответил:
— Она безнадежна. Ей уже не вернуться в Россию. Внезапно он зарыдал, потом поднялся и вышел, пошатываясь, как пьяный.
Я сказал в тот же вечер графине, что ко мне приходил какой-то иностранец справляться о ее здоровье. Это как будто взволновало ее, и она рассказала историю, которую я только что вам передал. Она добавила:
— Этот человек, с которым я незнакома, всюду следует за мной, как тень; я его встречаю всякий раз, как выхожу на улицу, он смотрит на меня так странно, но никогда со мной не заговаривает.
Подумав немного, она добавила:
— Знаете, я готова держать пари, что он и сейчас у меня под окнами.
Она поднялась с кушетки, раздвинула занавеси, и в самом деле я увидел того самого человека, который недавно заходил ко мне; он сидел на скамейке в сквере, глядя на окна отеля. Заметив нас, он встал и удалился, ни разу не обернувшись.
Итак, я наблюдал поразительное и трогательное явление: молчаливую любовь этих двух существ, которые даже не знали друг друга.
Он любил ее, как любит человека спасенное им животное, любил ее признательной и преданной любовью до самой смерти. Понимая, что я его разгадал, он каждый день приходил ко мне осведомляться: "Как ее здоровье?" И горько плакал, когда видел ее на прогулке с каждым днем все более слабой и бледной.
Она мне признавалась:
— Я говорила с этим странным человеком всего раз в жизни, но мне кажется, что я знакома с ним уже двадцать лет.
И когда они встречались, она отвечала на его поклон со сдержанной очаровательной улыбкой. Я чувствовал, что она счастлива, она, такая одинокая и знавшая, что дни ее сочтены; счастлива, что ее любят с таким уважением и постоянством, так чисто и поэтично, с такой безграничной преданностью. Но эта экзальтированная особа с удивительным упорством наотрез отказывалась принять его у себя, узнать его имя, говорить с ним.
— Нет, нет, — твердила она, — это испортит нашу необычную дружбу. Мы должны оставаться чужими друг другу.
А он тоже был своего рода Дон-Кихотом, ибо не предпринимал никаких шагов, чтобы сблизиться с ней. Он хотел свято сдержать данное в вагоне нелепое обещание никогда с ней не говорить.
Нередко, пролежав долгие часы в полном изнеможении, она поднималась с кушетки и приоткрывала занавеси, чтобы посмотреть, тут ли он, ждет ли он под ее окном. И, увидав, что он, как всегда, неподвижно сидит на скамейке, она снова ложилась с улыбкой на губах.
Однажды утром, около десяти часов, она скончалась. Когда я выходил из отеля, он подошел ко мне с изменившимся лицом: он уже знал печальную новость.
— Я хотел бы посмотреть на нее хоть одну секунду, при вас, — проговорил он.
Я взял его под руку, и мы вошли в отель.
Очутившись у постели покойницы, он схватил ее руку и припал к ней долгим поцелуем, потом вдруг убежал, как безумный.
Доктор вновь умолк, потом добавил:
— Это безусловно самое странное приключение на железной дороге, какое я только знаю. Бывают же на свете такие смешные безумцы!
Одна из дам прошептала:
— Эти двое были вовсе не такие уж сумасшедшие, как вы думаете... Они были... они были...
Она не договорила: ее душили слезы. Тему разговора переменили, чтобы ее отвлечь. Так и осталось неизвестным, что именно ей хотелось сказать.
|