| << пред. << >> след. >> II
Старик сидел прямо, неподвижно и строго глядел перед собою на дорогу, на зеленое овсяное поле, но, когда свернули на другой проселок и машина прыгнула на кем-то оброненных кирпичинах, спросил:
— Едешь-то к нам?
— В Облянду, — ответил Федор, закуривая.
— Надолго аль нет?
— В командировку, — ответил Федор, выбросил папиросу, глянул на старика, глянул и увидел вдруг того... Он и на самом деле забыл, что старик едет с ним, даже когда тот спрашивал, а он отвечал, то отвечал будто не ему, а самому себе. — Живешь в Облянде? — спросил у старика и подумал, что наверняка живет не в Облянде и теперь попросит довезти куда-нибудь, и пожалел, что взял его с собой: лишний груз, лишние хлопоты. Федор уже тяготился обязанностями, которые, как думалось, навязали ему, засуетился, начал оглядываться, ища предлог, чтобы не поехать в какое-то далекое село, о котором и знать ничего не знал, но старик ответил, что живет в Облянде.
— А сам откуда? — спросил старик хрипло. Он все же чувствовал себя не так хорошо, как до купания в речке: голос сел, в горле свербело, а главное — плыло перед глазами.
— Я откуда? — спросил Федор, спросил и засмеялся: — Сам-то я из Америки. Хоть режь, а оттуда, и все. Ковбой. Смотрел «Великолепную семерку»? Оттуда я. Не веришь? Конечно, не веришь!
Ветровое стекло стало отливать расплавленным железом, брызнув в кабину роем бликов, заплясавших на лицах. Старик хотел собраться с мыслями, а потом ответить шуткой на шутку и все думал, что же ему такое ответить, что же такое придумать.
— Оттуда, говоришь? Из Америки? Так это, почитай, за океан-морем? Чай, географию эту как-никак знаем.
Федор тут засмеялся, натурально затрясся, прямо загрохотал, лег грудью на баранку и сбавил газ, так как не в силах был править машиной и так-таки зашелся смехом.
Вскоре машину тряхнуло раз, тряхнуло другой, подбросило так, что Федор стукнулся головой о потолок кабины и прикусил язык.
— Звать тебя как будет? — спросил старик.
— Звать, говоришь? Звать меня будет Федор.
— А живешь где?
Дорога свернула к речке, к шаткому деревянному мостику без перил, из трухлявых бревен, положенных бог весть когда; за речкой дорога тянулась вдоль холмов, петляя между огромными, замшелыми серыми валунами, вросшими наполовину в землю; на далеких холмах смотрелись пятна валунов. Среди кустарников, низкорослого леса, боярышника и ореховых душистых кустов, омывая бока валунов, торопилась, искрилась на солнце речка, уходя к синим долам, голубым лесам, и пахло от нее не тиной и гнилью, а грибами и орехами. Далеко текла Воренька.
— Живу я в районе, — ответил Федор. — Я только в городах жил. Я, брат, городской парень. Мценск! Слыхал?
— А родился где?
— Не знаю где. А что? Нужно тебе для справки?
— Ну да, ну на это ты прав. Сам-то я из здешних местов.
— Я жил в детдоме, понимаешь, — перебил его Федор. — Там, конечно, короче говоря. Самое долгое время жил в Мценске. Фамилие у меня — Был. Интересно? Меня нашли куциком вот таким, с палец, и привели в детдом. Прямехонько к директору приперли. Оглянулись, нет меня. «Только был, только был», — искал меня милиционер. «Где же был?» — спрашивает директор. Вылез я из-под стола. «Вот был, вот был!» — обрадовался милиционер. И я стал Былом.
— Это понятно, — сказал старик. — Что же, это ясно и понятно. Хороший город, большой и с памятником. Есть там один хороший памятник.
— Знаю. Мне справки не нужны.
— Большой город, — повторил старик и замолчал.
Вскоре подъехали к Облянде, к его пыльной длинной улице с кучами щебня для строительства дороги, с его садами, водоразборными колонками, ничуть не примечательными деревянными избами, обнесенными ветхими, больше для видимости, заборчиками.
Федор думал о том, чтобы застать на месте председателя, и о том, как скажет ему, кратко и громко. Вот только жаль, что новая красная рубашка помята. Федор думал об этом и волновался. У правления остановил машину, посидел немного, как бы невзначай посигналил, медленно вылез из кабины и направился в правление.
В коридоре правления никого не было. На стенах висели старые плакаты, давно засиженные мухами, в углу стоял бачок с водой. Пахло мокрыми полами, а налево, в комнатке, кто-то сидел, низко нагнувшись, и считал на счетах. Федор прошел мимо считавшего, открыл дверь в другую комнату. Никого. Вернулся.
— Здравствуй, — продохнул тихо.
Ответа не последовало. Мужчина щелкал на счетах, щелкал тихо, но ловко, глядя в какие-то бумаги и одновременно посматривая на счеты. Он будто не считал, а играл. Федор тихонько, вежливо, в кулак, кашлянул. Сидящий не выказал никакого интереса к вежливому покашливанию.
— Где председатель? — спросил Федор.
— Не знаю, — быстро ответил сидящий, не поднимая головы, все так же ловко отстукивая костяшками.
— Где заместитель? Агроном где?
Мужчина больше не отвечал. Федор сильнее прежнего покашлял в кулак, осторожненько шаркнул ногой по полу, но мужчина не проявил ни малейшего интереса к Федору, более того, он подчеркнуто не замечал его.
— Я что с тобой, в прятки играю? — спросил Федор. И, к удивлению своему, не получил ответа. Помолчав, хотел было уже выйти, оставить этого человека с его счетами и бумажками, пусть, мол, сидит себе здесь хоть целую вечность, но не сделал этого, а прислонился к барьерчику, которым был отгорожен от прохода мужчина, и нравоучительно заговорил:
— Мой начальник однажды со мною не хотел беседовать. Тоже задавался. Сидел и молчал, как ты, а я его по шеям разочек трахнул! И исправился мигом мой начальник.
Сказал Федор это для вящего слова, никогда не бил своего начальника, а глубоко уважал и даже побаивался его, но считавший на счетах вдруг вскочил, точно и в самом деле ожидал от Федора принудительных мер.
— Что ко мне пристаете? — спросил тихо. — Вы знаете, что такое полугодовой отчет? Нет, не знаете! — громко ответил себе. — Мне и дела нет до вашего председателя. Поняли? Ехайте на поле. Он всегда там. Ему делать нечего, вот он и катается по полям. Знайте же, что он мне ни в чем не помог, ваш председатель. Из-за неимения накладных я не могу работать.
— Понимаю, — сказал Федор.
— Ни черта вы не понимаете! — воскликнул бухгалтер, выпрямляя свое худое длинное тело. — На мне держится все финансовое хозяйство. Никто не помогает. Все мешают. И ходют здесь, вроде вас, и тыкают на меня. Какой же я «ты», когда я — «вы». С человеком, который мне тыкает, я никогда разговаривать не буду. Я вам не кто-нибудь, а бух-галтер!
— Ясно, — ответил смутившийся Федор. — Мне все ясно. Только из уважения я тыкаю, а если я выкаю, значит, не уважаю.
— Вы неграмотный человек, — спокойно, совсем буднично сказал бухгалтер, поглядел на Федора и покачал головой.
Федор только сейчас заметил, что бухгалтер одноглаз.
— Я неграмотный? Я восемь классов закончил. Деликатненько.
— А что такое «деликатненько»? — спросил бухгалтер, потер за ухом, сел и в ожидании нервно помял длинные белые пальцы и строго поглядел одним глазом на Федора. Во всей фигуре бухгалтера было что-то очень ранимое, вежливое и нервное.
Федор не знал, что такое «деликатненько». Он сам поразился тому, что никогда не пытался узнать смысл этого слова, хотя вставлял его в разговор довольно часто.
— Никогда не употребляйте слов, понятия которых для вас... — сказал мужчина. — Никогда не тыкайте. Ясно? У вас все данные быть хорошим человеком.
— Я должен выкать? — удивился Федор. — Извини меня.
— Если вы культурный человек, то должны выкать даже корове, ясно?
— А мыкать корове можно? — усмехнулся Федор и подумал, что очень удачно сострил.
— Як примеру говорю. Но лучше выкать, чем тыкать. Тыкать — все равно что пальцем ткнуть в глаз человеку. Не уважая, можно тыкать.
Бухгалтер подумал с минуту, тяжело вздохнул и начал считать. Федор ушел от бухгалтера немного смятенным. До этого ему никто не говорил, что он некультурный и неграмотный человек, а тут на тебе — бухгалтер какой-то. И где? В селе.
<< пред. << >> след. >> |