| << пред. << >> след. >> ГЛАВА XIV
Никак не могла успокоиться Мария после признания Коровкина. Она все себя спрашивала: почему Коровкин видел ее во сне не за каким-нибудь делом, не со стороны, ну, например, как она идет по полю, песню поет свою любимую? Как только Мария вспоминала слова мастера Коровкина «в полном естественном виде», тут же начинала волноваться и места себе не находила, будто ее уличали в каком-нибудь неприличном деле. Становилось обидно за свою прошлую жизнь. Мария считала ее главным своим несчастьем, лишь только по этой причине Коровкин, а раньше Оболоков относились к ней как к женщине падшей, совращающей мужчин. В словах мастера Мария увидела недобрый знак.
Есть люди, которые переживают случившееся, как, например, Коровкин который рассердится, а уйдя, закрутит фитиль обиды, и этот фитиль будет тлеть до случая, а может случится, огонь и вовсе погаснет; у других же чем дальше, тем сильнее разгорается «фитиль», высвечивая такие закоулки души и поднимая такую волну чувств, что не каждая натура выдержит лавину обрушившихся переживаний.
Прошла неделя, а Мария никак не могла забыть слова Коровкина, толкуя их в невыгодную для себя сторону. «Нет, нет, — думала Мария, торопясь к Топорковой морозным вечером, слушая, как под ногами похрустывает снежок. — Нет, нет, я человек ужасный, конченый, если подумать серьезнее, я просто хуже любого. На что я способна? На что?» Мария остановилась в подъезде дома Топорковой, чувствуя себя несчастной, никому не нужной.
* * *
В квартире Алены Топорковой стоял холод по случаю внепланового нарушения работы отопления. Топоркова ожидала Мишеля, вовсе не подругу; встретила Марию милой улыбкой, но сразу переменилась, стала сердитой и обиженной:
— Знаешь, Машенька, мы с тобой больше не подруги.
— Почему?
— Сколь не приходила, когда нужна мне была? Сколь? Вспомни? Проходи-проходи в квартиру, я тебя не выгоняю, но я к тебе по-настоящему охладела. Подруга в любую минуту приходит на помощь. Знай! Я к тебе с любовью, как к своей подруге, а она, видишь, плевала на меня, давай гулять сама по себе, носа ко мне не кажет. Побледнела, похудела, ну, я вижу, Москва свое взяла, мне все ясненько. Но ты соображаешь, что делаешь? — укоризненно спросила Топоркова молчавшую Марию и принимая ее молчание за покаяние.
— Чего ты говоришь? — обиделась Мария.
— Погоди. Слушай меня. Уж я тебе правду скажу, чтобы ты знала, сейчас можно, свадьба наша уже решена. После свадьбы мы поедем в его страну, но только я выговорила условия: ненадолго. Слушай меня внимательно, сейчас не до твоих мелочей, и мотай, Маня, на ус. Ты, если говорить откровенно, бабенка — не уступишь Махе обнаженной с картины Гойи; если еще не была в музее Пушкина, сходи, там испанская выставка, так вот запомни, дуреха, и знай себе цену. На тебя как Мишель поглядывал! Я его, правда, отучила сейчас на чужих смотреть, но я все, всешеньки вижу, и ничто от меня не скроется. И ты, Маня, свою красоту могла бы дорого продать.
— Я не продажная, Алена! — воскликнула Мария в слезах.
— Слушай, Маня, меня, я же тебе добра хочу, как ты не поймешь. В хорошем смысле говорю.
— Да не нужно мне ничего, совсем ничего, — заплакала Мария, отворачиваясь и закрывая глаза руками. — Мне, Аленка, ничегошеньки не надо от вас. Я хочу, избавьте меня от своей опеки. И ты!
— Слушай, что я хочу тебе сказать. Я хочу...
— Я и слушать не желаю, и не надо мне ничего, — отмахивалась Мария. — Не нужно. Я знаю, что скверная женщина, хуже меня нету на белом свете совсем, но я же ничего плохого не сделала! Я ужасная, согласна со всем этим, но я же человек и никому плохого не сделала!
— Слушай, Манька, ты можешь без истерики меня выслушать, а то мы так с тобой не поймем друг дружку. Я тебе говорю, Маня, как подруге близкой, — старалась успокоить ее Алена.
— Ну и что из этого следует? Что следует?
— А то, что мужики за тобою толпой пойдут, если поведешь себя соответственно, то есть правильно и умеючи. Поверь мне, дороже красоты нет ничего на свете. Что я привлекательная, я знаю, но это не самое последнее, если хочешь знать. Но я о тебе говорю. Ты можешь такого отхватить, извини меня.
— Никто мне не нужен, — сказала Мария. — Никто. Никто.
— Знаешь, Манька, красоту бог тебе дал, а вот умишка вложить забыл.
— Да уж какая есть, — согласно сказала Мария. — Ничего чужого не брала. Уж какая есть. Мне, Аленка, прости меня, так что-то тяжело, трудно. Мысли одолевают, думаю, в моем возрасте имеют женщины углы свои, семьи, а я вот — с девчушками живу в общежитии. А ведь это уже неинтересно. Мне нужно иметь свой угол, а не свою красоту, которая никому не нужна. Мне б иметь свою комнатку.
— Маня, никто тебе не даст, слышь. А зачем тебе давать. Скажут, таких много, кому захотелось бы получить.
— Да, я знаю. Но сама пойми, Алена, меня. Я была замужем, я уже пожившая женщина, повидавшая кое-что. Мне нравятся девчушки, такие умные, красивые, такие тонкие, и работа мне нравится, лучше мне и не надо, все хорошо. Только я старше их всех, у меня заботы другие, и, главное, мастер Коровкин... Он меня любит. А я хочу убежать от новой любви. Мне не нужно, я боюсь. Мне нужно уходить оттуда, и чем быстрее, тем лучше. Я приехала в такой город красивый, чтобы убежать от любви своей и снова... Нет, не могу.
— Все сделает для тебя система ЖЭКа, — коротко ответила Алена. — Я понимаю тебя, поймут и другие люди. И поможет тебе ЖЭК.
— Какой ЖЭК?
— Лучше наш, — загорелась Топоркова, случайно набредшая на верную мысль, и в этот момент в прихожей раздался звонок. Алена побежала открывать. По голосу в передней Мария определила: Мишель. Он вошел в квартиру, держа руки за спиной, потом неожиданно резко вынес оттуда букет белых роз.
— Добрый день, — сказал Мишель и поклонился. — Вы так грустны, как кавказская ива. Что с вами, милая Маша?
— Она, Мишель, — подхватила Топоркова голосом — его Мария совсем не узнала, эту интонацию в обращении к Мишелю раньше Аленка тщательно прятала, — голосом нежным, но достаточно требовательным. — Она хочет, моя подруга хочет иметь хотя бы комнату.
— Что вам даст комната, Маша? — спросил иностранец, стаскивая с себя дубленку, мохнатую волчью шапку, оставшись в элегантном замшевом костюме.
— Она хочет жить одна, чтоб никто не мешал, мужчины ей надоели. — объясняла Аленка, оглядываясь в поисках вазы для цветов, и Мария опять отметила, что и в движениях Аленка изменилась — быстрые, но плавные движения хорошо чувствующей себя женщины. — Чтоб жить в этой самой комнате с матерью до конца жизни и никому не мешать. Ты меня понимаешь?
— О да! Я тебя понималь, — сказал озабоченно Мишель. — Такая малость, всего комнату. Вы не смеетесь надо мною? Только не смейтесь вы обе над моей неловкостью. Надо найти путь. Такая малость.
— Вот именно! — воскликнула Топоркова. — Ей надо устроиться в ЖЭК. А потом, когда мы уедем, не пропадать же квартире, мы ее ко мне подселим, и пусть у нас живет, пока не приедем или еще что. Будешь, Мария, у меня жить, пока я не вернусь. Мало ли что там, за границей, случится, а квартира у меня есть.
— Но как устроиться? — спросила Маша.
— О, такое дело простое, милая Маша, — ответил Мишель. — Такое дело, Прекрасная Елена, я на себя беру. Разрешишь, Алена, моя Прекрасная? Я, Алена моя Прекрасная, делаю так: подхожу к начальнику, излагаю на своем языке просьбу и кладу с глазу на глаз пачку купюр по сто. Очень сильно действует на воображение. Положиль деньги, и он сделает тебе, такой замешательной женщине Маше, моментальное удовольствие. Зачем много труда? Зачем много хлопот и энергии мыслей, когда так просто и на сто процентов без ошибки.
Мария стала отказываться от помощи, считая устройство таким образом невозможным.
— Я думала, будет честно, — объяснила она.
— О да! Это будет в высшей степени очень, очень даже честно, — серьезно отвечал Мишель, обнимая Алену. — Никто никому ничего не должен, ни одного рубля, доллара, чека. Топоркова внимательно наблюдала за Мишелем, переведя взгляд на Марию и глядя ей в лицо, спросила у него:
— Мишель, скажи, откуда ж у тебя столько денег, если ты пачками оперируешь?
— О! Деньги — чепуха такая маленькая, заграничный посол может позволить себе небольшую шалость иметь несколько пачек денег для карманных расходов. К тому же у нас есть такая маленькая игра, на ней играют в деньги, такая маленькая-маленькая игра, вот такая — на мизер играют, тоже можно деньги выиграть. А каждое государство имеет много-много денег для своих детей, а мы — дети государства. Разве любимый ребенок, когда берет конфетку, его бьют по рукам? Не бьют, а ласкают. К тому же у нас в посольстве есть такая маленькая-маленькая игра, которая называется как-то так, как звучит по-русски, не знаю.
— Мишель, ближе к делу, скажи лучше, когда конкретно сможешь помочь моей подруге? — спросила Алена. Она затаенно смотрела на Мишеля, будто не верила и заранее предугадывала его унижение, то вдруг с тоскою оглядывалась на Марию. В ее взгляде — боязнь и желание, тоска и открытый вызов — мол, вот какая я, Топоркова, могущая все. Мишель подошел к окну и поглядел на улицу, словно задумавшись на секунду-другую, и ответил неторопливо:
— В феврале, Алена Прекрасная, не могу: приемы и поездки по вашей замечательной стране на восток, Кавказ, поедим свежий шашлык, запивать будем «киндзмараули», там много будет изумительного, очень много эти поездки нам даль. Смогу только в марте. В марте она, милая Маша, получит, что пожелает.
— Куда у вас поездки нынче, говоришь? — спросила Алена.
— О, дипломатическая маленькая тайна, — ответил Мишель, улыбаясь, и опять, как показалось Марии, Алена с тревогой посмотрела на своего будущего мужа. — О, как у нас, послов, говорится, маленький дипломатический код и маленький дипвояж. Но вам я скажу: на восток вашей замечательной страны.
— Мне, Мишель, надоели твои тайны, — капризно и досадливо проговорила Топоркова.
— О, моя Прекрасная Елена, дипломатия — наука тонкая.
— Что ж, придется быть женой посла, — вздохнула недовольно Топоркова. — Вот поглядишь, Маня, тебе я тоже найду дипломата.
— О да! О, конечно, — весело проговорил Мишель, оборачивая к Марии смеющееся лицо. — О, милая Маша! О, конечно!
<< пред. << >> след. >> |