| << пред. << >> след. >> СКАЗ О БУДУЩЕМ
Шестнадцатого июля 1965 года в районной газете "Труженик Нарыма" появился фельетон Евг. Кетского (псевдоним Ивана Мурзина) "Кушать подано!".
Как полагается, в Тагарской сплавной конторе первой фельетон прочла секретарша Людмила Яковлевна. Так как дело происходило в половине девятого утра и директора Олега Олеговича Прончатова в конторе еще не было, она позволила тебе громко вскрикнуть от возмущения:
— Какая черная, нечеловеческая несправедливость! А мы всегда так радушно принимали этого Евг. Кетского! Боже, боже!
Потом Людмила Яковлевна представила, как газета с фельетоном попадет на стол к Олегу Олеговичу, и ей стало страшно. "Он такой неожиданный! — подумала ока о директоре и зажмурилась. — Он такой вспыльчивый!" — хотя вспыльчивым Олег Олегович никогда не был.
Без пятнадцати девять Людмила Яковлевна торопливо напудрила носик и начала с содроганием глядеть на дверь приемной, так как именно в это время по коридору протукали твердые шаги, потом дверь во всю ширь распахнулась, и в ней, как в рамке картины, появился Олег Олегович в сером костюме. Прончатов весело поздоровался с Людмилой Яковлевной, блеснув запонками белоснежной сорочки, направился к ней и спросил чистым, утренним голосом:
— Что случилось, товарищ Людмила Яковлевна?
— Ах, ничего не случилось! — берясь пальцами за бледные виски, сказала Людмила Яковлевна. — Абсолютно ничего, ничего не случилось!
Однако Олег Олегович ей не поверил. Он пожал плечами, улыбнулся насмешливо и поглядел на Людмилу Яковлевну с укором, точно хотел сказать: "Нехорошо вы себя ведете, дорогая! Имеете тайны, и от кого?" После этого директор чеканным шагом проследовал в кабинет, сказав на прощанье:
— Ну, ладно-с!
Двери между приемной и кабинетом были двойные, толстые, дерматин на войлоке хорошо поглощал звуки, но Людмила Яковлевна была тем единственным человеком на свете, который слышал все, что происходит в кабинете, и ей казалось, что целая вечность прошла с той минуты, когда Олег Олегович начал читать фельетон "Кушать подано!", до той роковой секунды, когда в кабинете раздались непонятные звуки, что-то с шумом обрушилось на пол, зазвенело, задвигалось, заходило. Потом опять на мгновение установилась тишина — зловещая, опасная, — и уж затем Людмиле Яковлевне показалось, что в кабинете случилось нечто страшное... "Будь что будет!" — подумала секретарша и, схватив первую попавшуюся телеграмму, бросилась на выручку.
Вбежав в кабинет, она обомлела на пороге от негодования и неожиданности: Прончатов смеялся. Он просто помирал от хохота, и Людмила Яковлевна взяла со стола графин, чтобы налить воду, но не успела — Олег Олегович вдруг перестал смеяться.
— Вы и представить себе не можете, Людмила Яковлевна, что будет! — неожиданно трезвым голосом сказал Прончатов и сел в кресло прямо. — Спрячьте глупую телеграмму да срочно соедините меня с редактором районной газеты...
Когда секретарша ушла, Олег Олегович сладостно потер руку об руку, прешироко улыбнувшись, достал из ящика стола карандаш и, подчеркивая нужные места, перечитал фельетон "Кушать подано!".
Как Кетской писал: "Единица — вздор, единица — ноль!" — говорил Владимир Маяковский, но мы скажем: "Единица не вздор, единица не ноль, если эта "Единица" — личный катер директора Тагарской сплавной конторы Олега Олеговича Прончатова!" Однако следует рассказать все по порядку.
...В один из весенних дней, когда природа и отдел рабочего снабжения радовались солнцу и открывшейся навигации, Олег Олегович ехал в служебную командировку. У него было прекрасное настроение. Еще бы: штурвальный "Единички", он же личный повар директора, хорошо побеспокоился о том помещении на катере, которое раньше называлось каютой, а теперь стало называться камбузом. Да, не удивляйтесь, читатель! В личном катере Олега Олеговича есть не только кухня. Но об этом ниже...
Итак, пели птицы, журчала за кормой катера вода, оба стопятидесятисильных мотора пели веселую, бодрую песню. Зачем нужны личному катеру два мощных мотора, которые можно было бы использовать на катерах-буксирах, Олег Олегович, понятно, не знал сам, но у него, повторяем, было прекрасное настроение, так как в кухне уже жарилась молодая утка весеннего отстрела (заметьте, что охота еще запрещена!), томилась на противнях картошечка и аппетитно лежали на тарелках разные закуски.
— Кушать подано! — наконец возвестил повар-штурвальный.
Улыбаясь от предвкушения сытного завтрака, Олег Олегович направился в... столовую. Да, да, не удивляйтесь, читатель, но на личном катере директора Тагарской сплавной конторы, кроме кухни, есть и прекраснейшая столовая.
Пообедав, Олег Олегович решил отдохнуть в своей спальне.
Да, да, читатель, на катере имеется и спальная!
После сладкого сна Олег Олегович проснулся только тогда, когда его личный катер подходил к плотбищу Ула-Юл. "Ну что же, — подумал Олег Олегович, — можно и поработать!" И он отправился в... свой личный кабинет.
— Связь установлена! — доложили Олегу Олеговичу.
Вы ничего не поняли, читатель, так как, конечно, ждете, что Олег Олегович пойдет на плотбище, чтобы лично встретиться с коллективом сплавучастка, разобраться в нуждах и претензиях. Увы! Олег Олегович, сидя за столом, кладет руку на что-то черное, подносит это черное к уху и... разговаривает по телефону.
Не удивляйтесь, читатель, а знайте, что катер директора уже соединен... телефонной линией с конторой сплав-участка.
— Ну, как работа, как делишки? — бодро спрашивает в трубку Олег Олегович и довольно улыбается, что ему не надо выходить на берег, где проливной дождь.
— Плохо идет работа, товарищ директор! — вдруг отвечают руководители Ула-Юльского сплавного участка. — Имеется ряд важных вопросов.
Да, у Олега Олеговича возникает потребность сойти на берег. А как же проливной дождь? А как же непролазная сибирская грязь?
— Машину! — бодрым голосом кричит Олег Олегович... и происходит чудо! С верхней палубы "Единички" на берег опускаются два железных трапа, а по ним, читатель, на землю опускается личная машина Олега Олеговича марки ГАЗ-63. Довольно улыбаясь, директор садится в машину и, прекрасно чувствуя себя, катит на сплавной участок, до которого всего... шесть километров.
Кончая фельетон, дорогой читатель, мы задаем простой вопрос: так ли, нужен Тагарской сплавной конторе катер с излишествами, как это кажется Олегу Олеговичу Прончатову? Так ли?!"
Вот что писал в фельетоне "Кушать подано!" Евг. Кетской, и, перечитав его вторично, Олег Олегович еще немного похохотал, потер еще раз руку об руку и вырезал фельетон из газеты. Затем он небрежно нажал кнопку звонка, а когда появилась Людмила Яковлевна и сообщила, что редактор районной газеты готов говорить, спросил деловито:
— Прогноз погоды слышали? Что будет завтра?
— Переменная облачность, Олег Олегович. Периодически сильные дожди с грозами.
— Отлично! — прорычал Прончатов. — Колоссально! Соединяйте с редактором...
Услышав в трубке голос редактора районной газеты, Прончатов приватно развалился в кресле.
— Борис Андреевич, — закричал он, — здравствуй, дорогой! Как я себя чувствую? Плохо, очень плохо! Допек меня твой Евг. Кетской, допек!.. Как я считаю фельетон по фактам?.. Подловил ты меня, подловил! Что говоришь? Надо признать критику, отреагировать. Вот это ты правильно говоришь. Спасибо, Борис Андреевич! От души... Теперь вот что, дорогой, ты подошли ко мне Евг. Кетского, пускай сам посмотрит, какие меры приняты по критике. Что? Ты это дело одобряешь? Тебе это пришлось по нраву? Ну, еще раз спасибо, дорогой!.. Теперь ты вот что... Чтобы твой Евг. Кетской зря время не тратил, возьму-ка я его на Ула-Юл. Там производится эксперимент с новым плотом. Да, дорогой, не хотел я этот материал отдавать районным газетчикам, но теперь вижу: надо! Ну, добре. Привет жене! Детям привет!
Положив телефонную трубку, Олег Олегович, словно от холода, пожал плечами, потом, вызвав Людмилу Яковлевну, приказал ей немедленно доставить в кабинет старшину катера "Единички" Яна Падеревского. А когда старшина пришел, Прончатов посмотрел на него прищуренными глазами и показал пальцем на стул:
— Садись, Янус! И не вздумай пропустить ни одного слова из того, что скажу. — Он помолчал. — Мы, братец мой, начинаем операцию, которая в целях конспирации будет называться "Сатурн-12". Почему ты вытаращил глаза, когда надо развешивать уши?
— Я слушаю! — ответил Ян Падеревский и показал несколько золотых зубов. — Говорите, Олег Олегович, я имею намерение вас слушать дальше.
Во вторник, в четыре часа дня, фельетонист Евг. Кетской и директор сплавной конторы Олег Олегович Прончатов неторопливо подходили к Тагарской пристани. Как и предсказывало бюро погоды, собирался дождь с грозами, небо было низкое, как потолок в бане, и, видимо, поэтому Прончатов оделся забавно: на нем были старые кирзовые сапоги, заношенный до дыр брезентовый плащ, зимняя шапчонка. В правой руке Олег Олегович нес дерматиновый тощий портфель с испорченными замками.
У берега густо стояли катера и разнокалиберные баржи, сигарами воткнулись в деревянный причал лодки и обласки; такой шум и гам висели в воздухе, что человека поневоле охватывал веселый, особенный, пристанский теми жизни. Очень весело было на Тагарской пристани, но наблюдалось и грустное, пессимистическое явление: в самом центре причала, там, где пристают самые почетные гости Тагара, располагалось нечто древнее, полуразвалившееся и грязное. Это стоял у причала катер "Волна", два года назад за маломощность и непослушание рулю изгнанный из буксиров в подвозчики горюче-смазочных материалов.
Возле рубки "Волны" сидел грустный, подавленный старшина Ян Падеревский, курил самокрутку из самосада и жалостливо посматривал на свои штаны из продранной парусины. Когда Прончатов и Евг. Кетской подошли к старшине, то оказалось, что у него во рту наполовину меньше золотых зубов, чем было раньше: то ли снял фиксы, то ли зубы от тоски и подавленности почернели, хотя золото вроде бы и не темнеет.
— Судно подано! — мрачно сказал Ян Падеревский и выплюнул самокрутку. — Одно плохо, Олег Олегович, мотор барахлит. Надо будет большое спасибо говорить, если заведется!
— Проходите, Евг., на судно! — любезно пригласил Прончатов, но и из его груди вырвался тяжелый вздох. — Думаю, что мотор все-таки заведется. Люди ведь у нас золотые!
На палубе валялись окурки и рыбья чешуя, скамеечка возле леера была поломана; все палубные надстройки были черны от мазута и солярки. Да, непригляден был катер "Волна", и Олег Олегович осторожно тронул фельетониста за рукав.
— Дорогой Евг., — сказал он. — Простите, но мне придется навести порядок на судне!
После этого Олег Олегович выпучил глаза, набрав в легкие побольше воздуху, по-базарному пронзительно закричал:
— Старшина Падеревский!
Прончатов закричал так громко, что отчасти заглушил пристанские звуки; горло у Олега Олеговича было такое луженое, что на соседней брандвахте всполошились белые курицы, но на собственном катере директорский вопль отклика не получил: старшина Падеревский как сидел на кнехте, так и остался на нем сидеть. Правда, через полминуты он поднял глаза и проговорил:
— Ну, чего старшина Падеревский! Может быть, я уже тридцать пять лет Падеревский...
— Ох, товарищ Падеревский, товарищ Падеревский, — печально ответил Прончатов, — что с вами происходит? Разве вы так отвечали мне, когда были старшиной злополучной "Единички"? Ох, ох, ох!
Сказав это, Олег Олегович опустил взгляд, понурился, как уставшая лошадь, и начал тяжело, но редко вздыхать. Он был такой жалкий, этот директор Прончатов, что Ян Падеревский поднялся с кнехта, сделай два шага к нему, но остановился, так как под ногами зашуршала рыбья чешуя.
— Авторитет, он и есть авторитет, — туманно пояснил Ян Падеревский. — Сегодня он есть, авторитет, а завтра его нету, авторитета... Вот и плащишко на вас дырявый!
Затем Падеревский отступил на два шага назад, поморщился брезгливо и махнул рукой с таким видом, точно ставил точку на прончатовской жизни.
— Заводиться, что ли, будем? — презрительно спросил он. — Может, заведется мотор-то...
Шаркая подошвами, вялый Падеревский сошел с палубы, двинулся потихонечку к машинному отделению, ворча себе под нос: "Катер называется... Переговорной трубы нет!" Когда старшина скрылся в машинном отделении, на палубе сделалось тихо-тихо, словно кто-то специально для этого момента выключил все пристанские звуки, и в этой гнетущей тишине услышалось, как вздохнул в очередной раз директор Прончатов, а в машинном отделении хриплый голос сказал: "Пусть сам заводится! У меня заводилка кончилась!"
— Пала дисциплина! — разведя руками, сказал Прончатов. — Придется провести собрание на тему "Дисциплина и выполнение пятилетки".
Евг. Кетской, фельетонист районной газеты, был строг, очень строг. Он то и дело нахмуривал несуществующие брови, пытался время от времени подобрать детские губы, руки он держал сложенными на груди. У него был такой вид, словно он запоминал каждое словечко, ухватывал на лету каждое движение, впитывал в себя картины быстротекущей жизни. Ив молчании Евг. Кетского чувствовалось напряжение мысли человека, собирающего факты для заметки "По следам наших выступлений".
— Гроза собирается, — мрачно сказал Прончатов. — А тут мотор не заводится...
Действительно, над белой тагарской церковью висели черные облака, внутри них клубилось ядро со зловещим малиновым оттенком, и вся эта кутерьма медленно приближалась к реке. На южной стороне Тагара уже шел дождь, издалека похожий на промозглый осенний туман.
— Придется спуститься в каюту, — сказал Олег Олегович. — Может быть, там отдохнем душой.
Но Прончатов жестоко ошибся: в каюте было невозможно отдохнуть душой. Посередь тесного и душного помещения стоял стол, заваленный всяческой железной рухлядью: гайками, болтами, проволокой, медными обломками, шестеренками и другими непонятными деталями. Осмотрев все это, Олег Олегович присел на узенькую кушетку, на которой лежал тощий матрац и еще более тощая подушка, вынул из своего потрепанного портфеля несколько переплетенных в дерматин тетрадей и положил их к себе на колени.
— Доклад буду писать! — решительно сообщил он Евг. Кетскому. — Я в дороге всегда пишу доклады.
Прончатов вынул из портфеля какие-то книжицы, справки и таблицы и через две-три минуты действительно по голову ушел в работу. Предоставленный самому себе, Евг. Кетской немножечко посидел в каюте, потом поднялся на палубу.
Здесь Евг. Кетской широко расставил ноги, опять сложил руки на груди и стал наблюдательно глядеть на берег и реку, накапливая жизненный материал. Мотор не заводился еще минут двадцать, и за это время Евг. Кетской занес в блокнот следующие наблюдения: "Чехов прав: некоторые облака похожи на рояль", "Погрузочный кран напоминает человека с вытянутой рукой". После этого Евг. Кетской блокнот закрыл, так как в машинном отделении утробно и шатко заработал мотор. От этого "Волна" затряслась мелкой дрожью, застучала о причал грязными боками и, наконец, вытрясла на палубу старшину Яна Падеревского.
— Завелся, зараза! — сказал Падеревский, подходя к штурвалу. — А вы бы не торчали перед рубкой, товарищ корреспондент. Ни хрена не видать! Эй, Ванька, отдавай концы!
Фельетонист Евг. Кетской испуганно отскочил от рубки, а из кормовой каюты вылез молодой, грязный и лохматый матрос, косолапя и почесываясь, затащил па катер трап, сбросил с кнехта на причале конец и, забравшись обратно на катер, прошагал на носовую палубу. Здесь, лохматый матрос начал с нескрываемым презрением наблюдать за тем, как катер отходил от причала.
"Волна" отчаливала на самом деле не очень красиво. Как только Ян Падеревский дал передний ход, корма вяло развернулась, встала поперек течения и, так как оно было сильным, описала еще один полукруг. Теперь роль кормы стал выполнять нос катера, и дело кончилось тем, что "Волна", вместо того чтобы идти вперед, поплыла по течению. По этой причине на соседнем катере раздался обидный хохот:
— Бабушку катаете? А может, не опохмелились?
В ответ на эти слова в черных тучах ослепительно сверкнула молния, подождав две-три томительные секунды, ударил такой силы гром, что "Волна" похилилась на бок.
— Глазыньки бы мои не смотрели на это дело! — сказал лохматый матрос. — Вот давай с тобой спориться, товарищ. Унесет нас в старицу али не унесет? По полбанки давай спориться. Ты хоть пьющий?
Евг. Кетской молчал, с зябкой тревогой наблюдая за тем, как "Волну" несло по Кети; ее еще раз развернуло, поставило носом к течению и потащило к старице, так как мотор еле-еле брякал в машинном, а Ян Падеревский напрасно из стороны в сторону перекатывал штурвал.
— Так давай спориться на полбанки! — закричал матрос радостно. — А ты хоть плавать-то умеешь?
"Волну" все несло и несло. Падеревский ругался все громче и громче, лохматый матрос, веселясь, расстегивал уже верхние пуговицы ситцевой рубахи, как вдруг произошло неожиданное: Евг. Кетской выхватил из кармана блокнот, что-то написал в нем, затем судорожным движением сунул блокнот на место и тоненько вскрикнул:
— Непьющий я!
И сразу после этого мотор вдруг набрал голос, зарычал рассерженно, и "Волна" стала понемногу выправляться — развернулась тяжеловесно, пошла боком-боком, но потом окончательно выпрямилась. В ответ на это опять сверкнула в небе ошеломительная молния, ударил кулаком по металлу гром, и несколько мелких капель цокнули по палубе.
— А ты трус, оказывается! — сказал лохматый матрос. — Не стал спориться на полбанки... А мне бы выпить во как надо! — Он провел ладонью по горлу и усмехнулся: — У меня ведь горе! — Матрос интимно понизил голос, положил Евг. Кетскому руку на плечо и зашептал ему на ухо: — Ты ток директору ни слова, ты ток молчи... У нас ведь катер-то как отобрали? А фельетоном! Ты вот человек городской, ты такую сволочь не знаешь, как Евг. Кетской? Если знаешь, я тебе сам поставлю полбанки. У меня душа горит, мне клюкнуть охота!
В третий раз ударил гром, наступила пустая тишина, а после нее затарабанили, застучали дятлами по палубе крупные и твердые дождинки. Миг — и вся земля превратилась в сплошной дождь, такой плотный и сильный, словно весь мир накрыли плотным, зеленым покрывалом.
Могучий, торжествующий дождь обрушился на землю, и мгновенно вымокший Евг. Кетской бросился к люку, провалился в него и в тесной каютке наткнулся на такую картину: оторвавшись от доклада, Олег Олегович Прончатов смотрел на фельетониста сочувственно, но растерянно. Потом на лице Прончатова появилась застенчивая, неловкая улыбка.
— Дело осложняется, товарищ Евг., — сказал он прочувствованно. — При такой скорости мы на Ула-Юл придем только завтра к вечеру. Доклад я, конечно, закончить успею, но вот вопрос, что мы будем есть? Вы захватили что-нибудь с собой?
— Нет! — ответил мокрый фельетонист. — В суматохе как-то в голову не пришло...
— Вот и я в суматохе, — огорчительно признался Прончатов. — Может быть, у команды что-нибудь найдется... Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, не стесняйтесь!
К девяти часам вечера дождик немного утишился, но зато окончательно выяснилось, что "Волна" навстречу течению идет со скоростью двенадцати километров в час, а у команды ничего съестного, кроме хлеба, соли и лука, нет. Это объяснила через люк перевернутая голова склонившегося вниз Яна Падеревского и добавила многозначительно: — ...конечно, если экономить командировочные...
— Пойдите прочь с моих глаз — гневно сказал голове Олег Олегович и совершил вытянутым пальцем Дугу. — Немедля подать нам постельное белье!
— Белье? — переспросила голова. — Белье мы можем подать! Вот только, Олег Олегович, оно сырое по той причине, что кормовая каюточка-то протекает. А матрасов, Олег Олегович, и вовсе нету. Завхоз сказал, что все пришлось отдать молодому рабочему пополнению.
— Прочь, прочь! — берясь дрожащими пальцами за виски, хрипло сказал Прончатов.
— Пожалуйста! — ответила голова, прежде чем скрыться. — За бельишком-то сами пойдете или вон гостя откомандируете. Я от штурвала оторваться не могу, матрос Пуляев брезент держит, чтобы крыша не протекала, а моторист у мотора, так как с этой железины глаз спускать нельзя... Ой, катастрофа, я, поди-ка, с курса сбился! Ой, авария!
Голова мгновенно исчезла, наверху раздались испуганные вопли и крики; содрогнувшись, катер пошел влево, лотом вправо. Секундой спустя на палубе загремели тяжелые шаги. "Волна" панически заревела сиреной, донеслась умопомрачительная ругань, скрежет металла.
— Если пробоину не получим, то все кончится хорошо, — стоически сказал Прончатов. — Я вам, товарищ Евг., советую не держаться за край лежании. В таких случаях вообще ни за что держаться нельзя. Надо положиться на судьбу. Куда бросит, туда уж и бросит!
Подбадриваемый Прончатовым, фельетонист хорошо перенес ожидание опасности, а когда стало ясно, что "Волна" выправилась и прошла мимо опасных мелей и берегов, Евг. Кетской приосанился и даже что-то быстро записал в свой блокнот. Наверное, по этой причине Прончатов поглядел на него с большим уважением и со вздохом произнес:
— Вот я смотрю на вас и удивляюсь. Колоссальной выдержки вы человек, товарищ Евг.! — Прончатов вздохнул и понурился. — Вы, журналисты, вообще воспитаны на трудностях. Как это у вас в песне поется? — Олег Олегович защелкал пальцами и начал досадливо морщиться. — Ах, вот как: "Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете".
Инфарктно рокотал мотор "Волны", суденышко раскачивалось, как на море, волны били в тонкие переборки, и Прончатов немного послушал окружающие звуки.
"Хороший он парень!" — неожиданно подумал Олег Олегович о фельетонисте.
— Позвольте тогда еще вопросик, — почтительно обратился Прончатов к фельетонисту. — Совсем маленький вопросик! — Пожалуйста! — стеснительно ответил Евг. Кетской.
— Вопрос у меня такой, — еще более робко произнес Олег Олегович. — А бывает так, что несколько строчек достаются легко?
— Бывает, Олег Олегович, — раздумчиво ответил Евг. Кетской, — но это чаще всего то, чего не замечает читатель.
— Спасибо, спасибо! — закланялся Прончатов. — Тогда я принимаю тяжелое для меня решение — сегодня не ужинать. Не будем приставать в Горищах, товарищ Евг., не будем! Если надо, чтобы ваши строчки были замечены, я на все пойду... Желаю вам счастья на пути к постельному белью!
Когда Евг. Кетской вышел, Прончатов откинулся на спинку дивана и принялся весело, добродушно хохотать; прохохотавшись же, он кликнул Яна Падеревского.
— Янус, — торжественно сказал Олег Олегович старшине. — Я не буду есть!
— Да что вы, Олег Олегович! — удивился Падеревский. — Из-за этого паршивца спать с пустым желудком! Идите за корму, там все приготовлено и прикрыто от него брезентом. А какая копченая стерлядка!
— Исчезните, Ян! — ответил Прончатов и усмехнулся. — Крутите свой штурвал, чтобы утром быть в Ула-Юле.
Еще раз усмехнувшись, Олег Олегович склонился над докладом и через секунду увлеченно писал, хотя краешком уха слышал все, что происходило вокруг него: и как вернулся с сырым бельем Евг. Кетской, и как ругался с ним из-за наволочек Ян Падеревский, и как фельетонист вторично поднимался наверх, ибо нашлись два матраса. Прончатов оторвался от доклада только тогда, когда на лежанке фельетониста раздался тоненький, заливистый храп и стали доноситься жалобные, мальчишечьи стоны.
Поднявшись, Прончатов посмотрел в лицо Евг. Кетскому. Без очков, с закрытыми глазами, с сонным румянцем на щеках, оно казалось совсем детским, добрым и умным. "Расчудеснейший парень!" — подумал Олег Олегович. Ох, как нравились Прончатову самоотверженность Евг. Кетского, его уверенность в том, что все в жизни должно доставаться с трудом, его добродушная наивность и, черт возьми, мужество! Не каждый человек выйдет на голый борт катера, когда кругом темень, дождь, когда старшина нарочно бросает катер в опасные кульбиты и когда неизвестно, за что держаться.
Хороший человек опал на левой лежанке "Волны", и Прончатов ему улыбался хорошо. Потом вернулся к столу и до двух часов ночи писал доклад.
Дождь к утру не перестал, а пошел еще пуще прежнего; тучи обложили небо густо и прочно, внутри них что-то посвистывало, посапывало; обстановка, в общем, была такая, что надо было с секунды на секунду ждать или града, или северного холодного ветра. В добавление ко всему Ян Падеревский поймал транзистором областную сводку погоды, в которой синоптики, опровергая вчерашнее сообщение, обещали дождь уже не в течение суток, а трех дней. Так что в восемь часов утра, когда "Волна" хорошим ходом подбегала к Ула-Юлу, Прончатов стоял на палубе мрачный, голодный; из-под капюшона плаща торчал его синий злой нос. В лютости он дошел до того, что два приглашения Падеревского позавтракать пропустил мимо ушей, но на третье отреагировал, хотя не по существу.
— Доигрались, так твою перетак! — выразился Олег Олегович. — Храни нас бог, чтобы на плотбище ничего плохого не произошло! Доигрались с Евг. Кетским! Кстати, почему он спит? Будить! Пусть наблюдает жизнь.
Минут через пять сонный и дрожащий от холода фельетонист поднялся на палубу, зацепившись за леер, едва не свалился в воду, но Ян Падеревский попридержал его за локоть. Тогда фельетонист обеими руками схватился за поручень, подставив лицо под дождь, окончательно пришел в себя.
— Доброе утро! — сонно улыбаясь, сказал он. — Это какая пристань, Олег Олегович?
— Это не пристань, товарищ Евг., — важно ответил Прончатов. — Это славное плотбище Ула-Юл.
От удивления глаза фельетониста стали большими, как оправа его очков, но особенно долго удивляться у него времени не было, так как долговязый Ян Падеревский вдруг наполовину высунулся из рубки, легкомысленно бросив штурвал, стал делать руками темпераментные восточные жесты, призывая фельетониста подойти к нему.
— Подите сюда, подите сюда, — интимно шептал Падеревский и при этом закатывал глаза. — Что такое социалистическое соревнование, знаете? Ну, хорошо! Так вот это оно и есть. Оно! — еще проникновеннее заявил Падеревский и от удовольствия сощурился, как сытый кот. — Вступив в соревнование за досрочную доставку директора на Ула-Юльский рейд, мы вчера взяли повышенные обязательства. Сегодня мы можем рапортовать, что обязательства выполнены и даже перевыполнены.
По дождевику фельетониста монотонно били капли, река шуршала и пузырилась, и под этот монотонный и тоскливый шум слова Падеревского лились тоненьком журчащей струйкой. Его шепот был так убедителен, лицо таким дружеским и гордым, что Евг. Кетской тоже перешел на шепот.
— А как вы этого добились? — спросил он. — За счет чего повысили скорость?
— Форсировали форсунки, — отвечал Падеревский. — Вопрос это технический, вам его не понять... Ой, ой, погибаем!
Ян Падеревский испуганно отшатнулся от фельетонистского уха, мельком глянув на берег, завыл монотонным, жутким голосом, так как "Волна", которой он перестал управлять, перла на крутой яр, грозя разбиться об него в лепешку.
— Ой, — выл Ян Падеревский, но руки на штурвале держал неподвижно, и это было самым страшным.
-- Ой! — Евг. Кетской открыл рот, чтобы крикнуть нечто предупреждающее, но не успел: старшина Падеревский вдруг перестал выть, немного подал штурвал влево, и "Волна", как послушная овечка, пристала к берегу. Тут и оказалось, что в мокрой глине яра проложены деревянные ступеньки, на берегу видится дощатая будка, а возле нее стоит человек в плаще и приветственно машет рукой.
— Плотбище Ула-Юл, — отрапортовал Ян Падеревский. — Можно позавтракать в столовой. До нее всего шесть километров!
Ян Падеревский ласково посмотрел на фельетониста, потом на Олега Олеговича и уж только после этого скрылся в рубке, чтобы выйти из нее с другой стороны. Он бросил на землю трап, по нему на катер быстро поднялся мужчина в брезентовом дождевике и подошел к Прончатову здороваться. Они пожали руки друг другу, затем повернулись к Евг. Кетскому, и брезентовый мужчина сказал:
— Здравствуйте, товарищ Кетской! Я начальник Ула-Юльского сплавного участка Ярома. Пойдемте в контору. До нее всего шесть километров!
Прончатов и Ярома сошли с катера, поднялись по ступенькам на яр и там подождали, когда поднимется Евг. Кетской.
Жизнь на ула-юльском пустынном берегу была очень плохая. Весь мир заливала вода, везде пузырился и шумел дождь. Была похожа на узенькую реку дорога, разбитая скатами машин, по ней катились мутные волны, а где-то далеко-далеко, на конце этой дороги, в синей дымке не то проглядывало человеческое жилье, не то стояли деревья. Васюганские болота, черт возьми, начинались сразу за кромкой речного яра.
— Идемте, что ли, — бодро сказал Прончатов, — здесь всего шесть километров!
Две-три секунды они стояли неподвижно в тишине дождя, затем раздался хлюпающий звук — это фельетонист Евг. Кетской, разбрызгивая воду полуботинками, пустился в путь. На ногах, похожих на ходули, он емко прошел метров десять, успел дважды по щиколотки провалиться в воду, трижды поскользнуться, но все шел и шел. Потом в шагах фельетониста почувствовалась неуверенность, он остановился, заметив, что за ним никто не идет.
— Товарищ!.. — позвал Евг. Кетской. — Чего же вы стоите?
— Минуточку! — сказал Олег Олегович Прончатов и попридержал Ярому за рукав. — Погодите, Степан Гурьевич! Я сейчас.
Прончатов догнал фельетониста, остановившись очень близко от него, значительно помолчал, глядя на Евг. Кетского строгими глазами. Потом неторопливо сказал:
— Вам, наверное, известно, что во время навигации я двадцать дней в месяц нахожусь в командировке. Отчего я должен голодать, мерзнуть, жить без телефона? Ну. не жалеете человека, пожалейте дело... Вы вот спали, товарищ журналист, а я себе места не находил! Мало ли что может произойти в сплавной конторе за ночь!
Дождь все шел и шел. Видимо, синоптики ошиблись и на этот раз: какое там три дня, неделей дождей пахло низкое небо, клубящиеся тучи, серый, как поле, горизонт. Из грозового дождь перешел в обложной, и по всем приметам Прончатов видел, что ему предстоит тяжелая неделя: непременно станет отставать сплотка, пойдет неурядица на буксировке, замедлится погрузка барж. Беспокойное наступило время.
— Вот такие дела, товарищ Евг. Кетской!
По реке пронеслось низкое мощное гудение. Сперва нельзя было понять, что гудит в серой пелене тумана, но потом из нее мгновенно, словно торпеда из воды, вынырнул белоснежный красавец "Единичка". Он был так стремителен, что на флагштоке красный вымпел не висел мокрой тряпкой, а держался хоть узеньким, но мысочком.
Серо и мрачно было вокруг, все пропадало в сырости и тумане, но от ревущей "Единички" мир повеселел. Показалось, что бойко сверкнули иллюминаторы, мелькнул солнечный зайчик — это на "Единичке" блеснула красная полоса обнажившейся от скорости ватерлинии.
— Ну, Олег Олегович, — радостно сказал начальник Ула-Юльского сплавного участка, — спасибо тебе за "Волну"! Год я у тебя ее просил, а толку не было! Чего это ты расщедрился?
— Ты вот кого благодари за "Волну"! — вдруг улыбнувшись, ответил Прончатов и показал на фельетониста. — Вот кто тебе подарил катер!
После этих строк автор возвращает Олега Олеговича Прончатова из будущего в настоящее, то есть опять видит его стоящим на берегу, подле своего катера "Двойка". Полчаса назад Прончатов был в гостях у всемогущего Никиты Нехамова, выяснив, что чудак-старик хочет видеть его, Прончатова, директором Тагарской сплавной конторы, пришел в отличное настроение. И теперь Олег Олегович находится на пристани, собираясь ехать "Двоечкой" на Пиковский погрузочный рейд.
<< пред. << >> след. >> |