| << пред. << >> след. >> 40
Жюльен уехал из Лона с чувством некоторого облегчения. Да, все тут было, как прежде: и дом, и сад, и родители, — но что-то, казалось, исчезло. И поэтому все представлялось каким-то пустым, почти непостижимым. В автобусе он попробовал, как накануне, предаться мечтам, но пассажиров было много, и ему весь путь пришлось стоять. Полдороги он заставлял себя думать только о девушке с улицы Пастера, то и дело повторяя шепотом:
— Надо с нею поговорить... Я с ней поговорю... Я с ней поговорю.
Он не мог ни на чем сосредоточиться. Перед ним проносились различные образы: то он вспоминал мать, то видел дом, сад, сарай и чердак. Чем меньше оставалось до города, тем упорнее приходилось мальчику бороться против нелепого желания заплакать, горло у него сжималось. Теперь у него перед глазами неотвязно стояла гримасничающая физиономия господина Петьо.
Вернулся он в восемь вечера. Морис ожидал его.
— Пойдем потренируемся, хозяева возвратятся не раньше полуночи. А мы чем хуже?!
Жюльен тяжело опустился на кровать.
— Что с тобой? — удивился Морис. — Что-нибудь не ладится?
— Да нет, все в порядке.
Морис рассмеялся.
— Пустяки, — сказал он. — Малость хандришь. Мне это тоже знакомо: когда впервые после долгого перерыва побываешь дома, потом как-то не по себе. Ну, а там перестаешь об этом и думать. Приезжаешь, уезжаешь, иногда даже с удовольствием возвращаешься сюда.
Жюльен поглядел на товарища. Он с трудом сдерживал слезы. Морис подошел и присел на кровать рядом с ним. Некоторое время оба молчали, потом Морис предложил:
— Если хочешь, посидим здесь вдвоем, потолкуем. Только, по-моему, тебе лучше пойти потренироваться. Бокс разгонит тоску.
— Ничего это не даст.
— Оно конечно, но, только когда ты там очутишься, дело пойдет лучше. Знаешь, когда тебя лупят кулаками по физиономии, то думаешь лишь о том, как дать сдачи, и это самый верный способ избавиться от мрачных мыслей.
Жюльен снял выходной костюм Мориса, натянул на себя рабочую одежду, и они вышли.
В доме на улице Арен боксеры-любители уже дубасили друг друга. Один только Доменк, устроившись в уголке, за нагроможденными одна на другую кроватями, что-то читал. Жюльен подошел к нему, и они перекинулись несколькими словами; потом Зеф позвал мальчика:
— Иди сюда, твоя очередь.
— Я зверски устал, — сказал Жюльен.
— Ты приуныл потому, что твой черед драться с Барно. Брось! Ведь ты чуть было не нокаутировал на прошлой неделе Пилона, а он на два килограмма тяжелее тебя.
— Жюльену просто повезло, — вмешался Барно.
— Должно быть, он встретил в Лоне свою девчонку и оттого так ослаб! — крикнул Зеф.
Остальные расхохотались. Жюльен встал с места и принялся стаскивать куртку.
Он еще ни разу не дрался с Барно. Тот не часто появлялся на тренировках. Пока Морис завязывал Жюльену перчатки, он внимательно разглядывал Барно. Барно был немного выше его, но, без сомнения, весил чуть меньше. Руки у него казались худыми, продолговатые мускулы под белой кожей походили на канаты. Барно, рабочий из кондитерской на площади Насьональ, был тремя годами старше Жюльена. Товарищи шутили, что он «выпекает благословенный хлеб», потому что пекарня его хозяина помещалась возле самого собора.
— Готовы? — спросил Пилон.
— Готов, — ответил Барно.
— Готов, — повторил Морис, выталкивая Жюльена на середину комнаты.
Жюльен принялся приплясывать, защищая кулаками то голову, то грудь, обороняясь от ударов противника то слева, то справа. Барно двигался медленнее, чем он. Несколько секунд они изучали друг друга.
— Довольно дурака валять! — крикнул Зеф. — Деритесь по-настоящему!
Барно выбросил вперед правую руку в перчатке, но Жюльен сразу же разгадал его замысел, ушел в глухую защиту и блокировал удар. Зрители оживились. Барно трижды нападал, и Жюльен трижды уклонялся от удара или блокировал его. Когда, перемещаясь по кругу, Жюльен очутился возле Мориса, он услышал, как тот шепнул:
— В наступление!.. Переходи в наступление!
Теперь Жюльен чувствовал себя хорошо. Он думал только о спортивном поединке. Поверх перчаток он наблюдал за костистым лицом противника, вовремя пресекал его атаки. Барно, поначалу очень спокойный, теперь все больше выходил из себя. Он безостановочно осыпал Жюльена градом быстрых ударов, но они почти не достигали цели.
Со всех сторон неслись крики:
— Жми, Барно! Отлично, Жюльен!
— Нападай, Жюльен! Нападай, черт побери!
Мальчик слышал эти крики и не обращал на них никакого внимания. Он лишь старался уловить советы Мориса. Иногда ему казалось, что это кричат не его приятели, собравшиеся в комнате, где плавали густые облака пыли, а ревет толпа, заполняющая огромный зал вокруг ринга... После первого раунда, когда Жюльен уселся в уголке, возле кровати, Морис сказал:
— Ты упустил десяток случаев нанести решительный удар. Ты отлично блокируешь его удары, но ни разу не перешел в наступление...
— Замолчи, не мели вздора.
Мальчики оглянулись. Эти слова произнес Доменк. Доменк, который обычно не вмешивался в такого рода дела, теперь перегнулся к ним через край кровати.
— Ты что? — удивился Морис.
— Помолчи! Слушай, Жюльен, этот малый в твоих руках. Он норовист, как необъезженная кобылица. А ты сегодня спокоен. Продержись еще один раунд, как и первый, не нападай...
— Нет, он должен перейти в наступление, — возразил Морис.
Доменк вспылил.
— Заткнись, молокосос! Поступай, как я тебе говорю, Жюльен. Надо вывести Барно из равновесия. К началу третьего раунда он начнет задыхаться. Тогда-то ты и решишь бой — свалишь его одним ударом.
Доменк не прибавил больше ни слова. Повернулся, снова сел и начал читать. Морис осклабился:
— Поступай, как знаешь, но если он тебя побьет, пеняй на себя.
Очутившись посреди комнаты, Жюльен еще не знал, как он поведет бой дальше. Однако, когда он увидел, что Барно набросился на него, наугад нанося удары, то понял, что Доменк, безусловно, прав. Удары противника были еще очень сильны, но все реже достигали цели. Лицо Барно сделалось напряженным и судорожно подергивалось. Раза два он раскрылся, и Жюльен мог бы нанести удар, но не стал нападать, чтобы в свою очередь не открыться для ответного удара. К концу второго раунда он только чуть-чуть запыхался.
— Опять ты упустил удобный случай, — негодовал Морис. — Видно, собираешься валять дурака до тех пор, пока он не собьет тебя с ног. Берегись, у него более резкий удар, чем у тебя.
Жюльен ничего не ответил. Повернув голову, он посмотрел в ту сторону, где сидел Доменк. Юноша, наблюдавший за ним поверх книги, слегка подмигнул. Жюльен улыбнулся.
Когда бой возобновился, Барно, который все так же нервничал, яростно набросился на Жюльена, изо всех сил нанося прямые и боковые удары. Мальчик выждал, пока град ударов, обрушившийся на его перчатки и плечи, несколько поутих. Когда же Барно вновь раскрылся, Жюльен выбросил вперед правый кулак, чтобы нанести удар, и услышал чуть хриплый голос Доменка:
— Правой!
Жюльену показалось, что от этого крика его сжатый кулак в перчатке с удесятеренной силой обрушился на противника. Удар пришелся прямо по солнечному сплетению, и Барно согнулся вдвое, из его груди вырвался гортанный крик: «Ух!» А когда Жюльен отвел назад левый кулак, он снова услышал крик Доменка:
— Левой в лицо!
Голова Барно качнулась и откинулась назад. Он уронил руки. Жюльен увидел, как у его противника задрожали ноги, Барно зашатался, качнулся назад, потом вперед и упал на колени.
Пилон, судивший бой, оттолкнул Жюльена и начал считать:
— Раз, два, три, четыре, пять...
Барно медленно поднимался. Жюльен уже подходил к нему, когда тот сказал:
— Ладно сдаюсь.
Послышались громкие возгласы, поднялся шум. Пилон поднял руку Жюльена в знак победы. Мальчик посмотрел туда, где стояли нагроможденные друг на друга кровати, но Доменк уткнулся носом в книгу: казалось, он даже не замечал, что рядом с ним подростки занимаются боксом.
Жюльен снова оделся. Теперь в густой пыли, под лампочкой, раскачивавшейся на шнуре, перчатки надевали Пилон и Зеф. Бой между ними судил Морис. Барно вышел во двор, Жюльен уселся рядом с Доменком, тот отложил книгу. Некоторое время оба с улыбкой глядели друг на друга.
— Спасибо, — сказал Жюльен.
Доменк пожал плечами.
— Скажешь тоже!
— Значит, и ты занимался боксом!
— Да, когда был мальчишкой. Но главное, я видел, как дрались другие.
— Тут?
Доменк рассмеялся.
— Нет, то, чем вы здесь занимаетесь, — это не бокс, так, просто забава, — сказал он.
— Где ж ты видел бокс?
— Мои родители ярмарочные торговцы. У них кондитерская на колесах, и они торгуют на всех праздниках и гуляньях. Ты их увидишь здесь, на бульваре, в троицын день. Когда я был мальчишкой, то большую часть времени проводил у деда, у него был зал, где выступали борцы и боксеры.
— А я-то думал, что там дерутся только понарошку.
— Конечно, но все-таки эти люди должны уметь боксировать на тот случай, если им бросит вызов кто-либо из публики. Так случается редко, но все же бывает.
Жюльен следил за боем, происходившим по другую сторону кроватей, и время от времени поглядывал на Доменка.
— Ты бы мог давать им советы, — заметил он. — Почему ты этого не делаешь?
— Очень надо, — сказал Доменк. — И потом, они не такие уж хорошие ребята.
Жюльен немного поколебался, но под конец спросил:
— А почему в таком случае ты сказал мне, как следует действовать, чтобы победить Барно?
Доменк как будто смутился. Он раскрыл книгу, полистал ее, после чего снова положил на стол.
— Мне хотелось, чтобы ты проучил этого здоровенного болвана, который на три года старше тебя и слишком много о себе мнит.
Жюльен смотрел на Пилона, у того все лицо было в крови. С минуту он еще следил за поединком, потом спросил у Доменка:
— Как ты думаешь, смогу я боксировать?
— Что за вопрос! Когда ты хочешь, то отлично дерешься.
— Нет, я не о том. Могу ли я по-настоящему заниматься боксом... как профессионал? Сделать это своей карьерой? Понимаешь?
Доменк покачал головой; он улыбался, однако взгляд его выражал грусть.
— Между вашим дурачеством и настоящим боксом, дружище, — проговорил он, — целая пропасть... Ты этого еще не понимаешь, слишком молод.
Он замолчал и посмотрел на середину комнаты, где подростки осыпали друг друга ударами под аккомпанемент возгласов и ругательств.
— Взгляни, — сказал Доменк, — и они называют это боксом. Ну, их это, может, и забавляет, но меня совсем не трогает.
Доменк глубоко вздохнул и снова взял книгу.
— Что ты читаешь? — поинтересовался Жюльен.
— «Огонь» Барбюса. Только не читаю, а перечитываю.
Жюльен посмотрел на книгу: на обложке была фотография, изображавшая солдат в окопах.
— Книга о войне, — заметил он.
— Нет, книга против войны. А это не одно и то же.
Доменк снова принялся за чтение. Между тем бой прекратился, и подростки препирались друг с другом. Жюльен некоторое время прислушивался к спору, но потом в ушах у него снова прозвучал голос Доменка: «Между вашим дурачеством и настоящим боксом — целая пропасть». Несколько минут назад, стаскивая перчатки, Жюльен подумал о девушке с улицы Пастера. В тот миг ему казалось, что мечта, которой он предавался в автобусе, близка к осуществлению. Ему чудилось, будто он видит в одном из кресел первого ряда, возле самого ринга, лицо, обрамленное длинными локонами; и лицо это улыбалось ему одному.
Мальчик стал машинально листать журнал, лежавший на столе. Он разглядывал иллюстрации, не вдумываясь в то, что они изображают. Вдруг Доменк спросил:
— Что ты думаешь по этому поводу?
— Ты о чем?
— Да об этом, черт побери.
И он указал на страницу с цветными фотографиями. Жюльен вгляделся внимательнее. Фотографии изображали большой парк с зеленеющими аллеями. Возле крыльца виллы стоял огромный американский автомобиль. Рядом было изображено внутреннее убранство комнаты с золотистыми листьями на коврах.
— Переверни страницу... — сказал Доменк. — Гляди-ка, тут два пруда, бассейн для плавания. А если прочтешь текст под снимками, тебе станет противно.
— Очень красиво, — заметил Жюльен.
— Красиво, не спорю. Красивая гниль. Так вот, видишь ли, если б люди не были столь ограниченны, то этакий журнал, к слову сказать, наиболее отвратительный среди реакционных журналов, мог бы служить для нас лучшим средством пропаганды.
— Не понимаю.
— Как, разве ты не согласен? По-моему, достаточно тем, кто умирает с голоду, всего лишь раз посмотреть на такие снимки, чтобы стать коммунистами.
Жюльен покачал головой. Доменк продолжал:
— Ну, вот, а эти глупцы еще умудряются экономить на картофеле и выкраивают деньги на подобные журналы! И, можешь поверить, они их покупают не для того, чтобы взять на заметку субъектов, выставляющих напоказ свою роскошь, и в один прекрасный день рассчитаться с ними, — нет, они просто раскрывают рот при виде такого богатства. — Доменк с горечью рассмеялся. — Мечта служанки! Очаровательный принц. Роскошная машина. Кинозвезда, которой можно стать за какой-нибудь месяц при помощи рекламы! Словом, неожиданное богатство, слава! И, подумать только, встречаются же люди, что покупают эту белиберду, но жалеют деньги на членские взносы в конфедерацию труда.
Доменк утратил обычное спокойствие, но, несмотря на гнев, голос его звучал ровно. Он еще долго говорил о кинозвездах, об идиотском восхищении, которое они вызывают у молодежи, об истинном таланте и дутой славе, что вспыхивает, как фейерверк, и тут же гаснет. Жюльен слушал его. Ему был не совсем понятен гнев Доменка, и все же мальчику казалось, что этот невысокий тщедушный юноша с черными живыми глазами и подвижным лицом знает нечто важное, хотя и трудно поддающееся определению, нечто такое, о чем другие даже не подозревают.
Жюльен долго слушал Доменка; но мало-помалу он погрузился в собственные мысли, и голос, звучавший у него над ухом, превратился в смутный шепот. Однако, когда тот заговорил о войне, мальчик вновь навострил уши. Доменк говорил необычные вещи, такие, каких ему никогда не доводилось слышать. Для него, Жюльена, война воплощалась в различных историях, которые десятки раз рассказывали отец и другие старики, воплощалась она и в двух фильмах — «Деревянные кресты» и «На западном фронте без перемен». Но прежде всего война была рвом, вырытым в глубине сада, рвом, где он часто играл. Война была и хижиной под старым самшитом, и деревянным ружьем; она была и помятой каской, и комьями земли: мальчишки запускали ими в стены; разлетаясь, эти комья превращались в маленькое облачко пыли. Пока Доменк говорил, в памяти Жюльена вставали далекие четверги: когда родители отправлялись на рынок, товарищи приходили к нему, вместе с ним окапывались во рву и отражали атаки мальчишек с Солеварной улицы. Правда, происходило это очень редко... Словом, война была для него в конечном счете подшивкой иллюстрированных журналов, которые он десятки раз перелистывал; она была неотделима от острого желания освободиться из-под опеки домашних и быть вместе с другими, со школьными товарищами, игравшими в войну не только по четвергам.
А теперь он прислушивался к словам юноши, который был старше его всего на три или четыре года: тот толковал о дезертирстве, об отказе от повиновения, о международной солидарности, об усилении фашизма...
Внезапно Доменк встал. Положив руку на плечо Жюльена, он сказал:
— Сейчас ты мне, может, не веришь, но потом увидишь, увидишь, что я прав. Рано или поздно ты сам в этом убедишься.
Жюльену хотелось спросить: «О чем ты, собственно, говоришь?» Однако он промолчал. Он испытывал необычайное волнение. В голове у него шумело. Казалось, она налита свинцом.
Остальные подростки ушли во двор умываться. Доменк проводил Жюльена до двери, пожал ему руку и сказал:
— На днях увидимся и поговорим обо всем в более спокойной обстановке.
<< пред. << >> след. >> |