| << пред. << >> след. >> 43
Они миновали Лабрюгьер, но машина еще долго катила по дороге, которая становилась все более ухабистой и вскоре нырнула в лес. На каком-то перекрестке водитель остановился и объяснил, что они на скрещении двух лесных дорог. Он развернул карту и при свете фар ткнул пальцем в черную точку, расположенную в центре зеленого пятна. Говорил он очень быстро, и Жюльен уловил из его речи только несколько незнакомых названий: Фонбрюно, Па-дю-Рьен, Лапрад, Лезескудьес, ферма Бандорелли, после чего он уехал, бросив на прощание: «До скорой встречи». Громко дребезжа, машина скрылась из глаз, и свет ее фар уступил место кромешной тьме, которая, казалось, вздрагивала на ветру. Усевшись под деревом, в полусотне метров от дороги, солдаты словно чего-то ждали. Земля была покрыта опавшими листьями, при каждом порыве ветра они потрескивали и шуршали. После долгого молчания Жюльен спросил:
— Думаешь, они и в самом деле присоединятся к нам?
— Уверен. Если б он не был хорошим товарищем, с какой бы стати повез он нас сюда среди ночи?
Жюльен ничего не ответил. Он чувствовал себя очень усталым, но усталость эта была ему почти приятна. Он думал о Сильвии и вместе с тем думал об этом незнакомом лесе и о полной приключений жизни, которая ждала их впереди. Когда в Лоне узнают, что он дезертировал, его товарищи скажут: «Он смелый парень, вроде Бертье». Удалось ли Бертье перейти границу? И не лучше ли было в свое время присоединиться к нему? Впрочем, уходя теперь в горы, он ведь тоже продолжает борьбу, говорит «нет» Петену и немцам, но зато он будет недалеко от Сильвии. Жюльен попробовал определить, где они находятся. Видимо, на склоне горы, лицом к северу. Значит, дом Сильвии там, напротив. Он, Жюльен, теперь на той самой горе, на которую они часто смотрели вдвоем с дороги, что змеится в полях за постом наблюдения. Когда рассветет, они, несомненно, увидят и холм Кастра. Водитель говорил, что от города до этих мест километров тридцать, а по прямой больше двадцати не наберется. Каранто, прикрывшись полой шинели, щелкнул зажигалкой и взглянул на часы.
— Половина второго, — сказал он, — до зари еще далеко. Что будем делать? Попробуем немного вздремнуть? Или двинемся сразу?
Водитель сказал им: «Идите все время в гору, тогда не заблудитесь». Он оставил им довольно тяжелый брезент, скатанный валиком и перехваченный в трех местах ремнями.
— Пожалуй, пойдем, — отозвался Жюльен, — лучше отойти подальше от дороги.
Он встал, приладил на спине ранец и нагнулся за брезентом.
— Давай свой карабин и вещевой мешок, — сказал Каранто. — Будем чередоваться.
Нести тяжелый брезент было неудобно. Пришлось надеть его, как хомут, на плечи, но на ходу брезент все время цеплялся за низкие ветви или стволы деревьев, незаметные в ночной темноте, Каранто шел впереди, и Жюльен слышал, как товарищ то и дело задевает прикладом карабина за деревья. Минут через десять оба уже запыхались. По лицу и по спине Жюльена катился пот. И юноша с нетерпением ждал каждого порыва ветра, приятно холодившего его кожу. Однако ветер пробегал главным образом по вершинам деревьев, шумно шурша листвой. Вдруг Каранто остановился, и Жюльен спросил его:
— А ты не думаешь, что мы сбились с пути?
— С чего ты взял?..
— Мы уже довольно далеко отошли от дороги.
Они еще немного посовещались и в конце концов решили дожидаться рассвета. Ощупью развернули брезент, расстелили его на пригорке, подложили под головы ранцы и укрылись краем полотнища.
Жюльен проснулся от холода. Свист ветра уступил место равномерному постукиванию: шел дождь. Во сне солдаты, почувствовав, должно быть, прикосновение первых капель, спрятали головы под брезент, однако вода, постепенно собиравшаяся в складках, натекла Жюльену за воротник; шея, грудь и спина у него были мокрые. Ночная темнота уже посерела, и контуры предметов вырисовывались сквозь густую завесу грязно-бурого тумана. Жюльен сильно озяб, он подумал, что и Каранто, верно, вымок насквозь. Он растолкал товарища. Оказалось, что у того промокли ноги.
— Так и простудиться недолго. Надо вставать и идти.
Они с трудом скатали брезентовое полотнище, покоробившееся от холодной воды.
— Господи, до чего ж оно тяжелое!
В этих словах Каранто прозвучала безнадежная тоска. Жюльен взглянул на него: Франсис был бледен и слегка дрожал. В неверном, призрачном свете печальной осенней зари, на фоне едва выступавших из серой пелены тумана деревьев с поникшими голыми ветвями Каранто казался разбитым и подавленным. Он не успел еще даже приладить за спиной ранец, а уже согнулся в три погибели, и Жюльена вдруг пронзило странное чувство — ему показалось, что его товарищ превратился в хрупкого, боязливого подростка.
— Давай перекусим, — предложил он, — тебе это на пользу пойдет.
— Нет, если не возражаешь, давай сразу двинемся. Боюсь, что я простудился, если же я понесу брезент, то быстро согреюсь.
Жюльен помог товарищу приладить на спине скатанное полотнище, которое теперь почти не гнулось. Они тронулись в путь. Жюльен шел впереди, таща оба вещевых мешка, ранцы и винтовки. Время от времени он останавливался и поджидал Каранто: тот шел с трудом, из его груди вырывалось прерывистое хриплое дыхание. Через несколько минут Дюбуа вдруг услышал позади себя шум. Он оглянулся. Каранто выпустил из рук тяжелый брезент, присел на корточки и привалился спиной к дереву; лицо у него налилось кровью.
— Господи, больше не могу, — простонал он. — Не могу.
Он поднял глаза. Вид у него был совсем больной.
— Франсис, ты должен малость подкрепиться.
Жюльен заставил товарища съесть немного хлеба и шоколада, выпить кружку сильно подслащенного вина. Туман слегка побелел, и солдаты поняли, что вокруг них облака. Оба молчали, но всякий раз, когда взгляды их встречались, Жюльен чувствовал: Каранто жалеет, что отважился идти в горы без проводника.
До полудня они продолжали подниматься в гору. Шли медленно и часто останавливались, потому что Каранто тяжело дышал. Теперь брезент нес Жюльен, но он нес также свой ранец и вещевой мешок. Хотя Франсис тащил только собственное снаряжение и винтовки, он шел согнувшись в три погибели. И, останавливаясь, всякий раз повторял:
— Господи, сам себя не узнаю. Должно быть, я и впрямь болен, коли так раскис. — А один раз он прибавил: — Ты, верно, проклинаешь меня за то, что я втянул тебя в эту историю.
— Да будет тебе, — прервал его Жюльен. — Кстати, ни во что ты меня не втягивал, я по своей охоте пошел.
Их одежда вымокла насквозь. А дождь все лил, монотонный, частый; время от времени на них обрушивались порывы ветра, крупные капли били по лицу, потом ветер устремлялся дальше вниз, по склону горы, к безднам, которые скрывались за густой завесой тумана.
— Хоть бы солнце показалось, можно было бы по крайней мере понять, где мы. Сколько идем, а я ни разу не заметил ни малейших признаков человека. Да уж, цивилизованным краем здешние места не назовешь! — сказал Каранто.
— Это как раз то, что нам нужно, — заметил Жюльен. — Ведь если б тут за каждым деревом попадался турист, ты бы первый завопил, что твой приятель оказал нам медвежью услугу.
Жюльен пытался шутить, но чувствовал, что ничто не может развеселить Каранто. Они только грустно поглядывали друг на друга, опять взваливали поклажу на спину и шли дальше. Ноги скользили по глинистой почве и по мокрым камням, проваливались в ямы, скрытые ковром из опавших листьев. Поздним утром солдаты целый час с трудом продирались сквозь густые заросли — колючий кустарник достигал им порой до плеч. Жюльен стал терять терпение. От усталости у него ныла спина и одеревенели икры. Шею свело, а пальцы, судорожно впивавшиеся в края брезента, болели. Ему хотелось выругаться, чтобы хоть немного облегчить душу, но он заставлял себя молчать, так как видел, что силы товарища иссякают.
— Черт побери, мы, видно, заблудились, — то и дело повторял Каранто, — нам отсюда вовеки не выбраться. Здесь и подохнем. Уверен, что так и случится. Должно быть, мы проглядели эту проклятую дорогу, прошли мимо нее ночью, не заметив.
— Не говори столько, тебе трудно дышать.
И они шли дальше, мокрые от пота и дождя. Вскоре Жюльену стало казаться, что он постепенно становится бесчувственным автоматом. Он упрямо двигался вперед, но все его тело мучительно ныло: дергающая боль в руках, в ногах, в спине то слегка затихала, то вновь усиливалась и в конце концов превратилась в почти нестерпимую муку, которая при каждом движении становилась все острее. Время от времени он, не оборачиваясь, повторял:
— Знаешь, это прекрасная тренировка. Особенно для тебя, да и для всякого, кто играет в регби.
Но Каранто уже не отвечал ему. Он даже больше не бранился, и до Жюльена доносилось только его натужное дыхание, хриплое, как у старого астматика.
Наконец в полдень, когда они решили сделать привал, чтобы поесть, глазам их вдруг предстала дорога, которая, казалось, горизонтально шла по склону горы, Жюльен сбросил брезент на землю, и Каранто без сил опустился на свернутое полотнище. Усевшись, он положил на землю винтовки и повел плечами, чтобы освободиться от ремней ранца. Солдаты оглядели друг друга Оба они были перемазаны с головы до ног. Покрыты грязью и прилипшими к одежде и обуви опавшими листьями. Каранто жалко улыбнулся:
— Хороши, ничего не скажешь! Крестьяне при встрече всадят в нас заряд дроби, как в бродяг.
— Ну, крестьян-то пока еще нет.
Лицо у Каранто опять вытянулось. Он горько усмехнулся и сказал:
— Ты прав. Я просто болван. Увидел дорогу и решил, что мы у цели. Как он сказал? «Будете идти по этой дороге часа три». Мы с тобой уже так выдохлись, что если доберемся к ночи, то сможем сказать: нам здорово повезло.
<< пред. << >> след. >> |