| << пред. << >> след. >> 3
Среди солдат поста наблюдения не было достаточно рослого человека, который мог бы одолжить Жюльену штатский костюм. Между тем Ритер хотел, чтобы новичок непременно пошел с ним в город.
— Настрочи ему командировочное предписание, — сказал он сержанту Верпийа.
— Настрочить — штука нехитрая, да только что я ему поручу?
— Ну, мне на это наплевать. Сам придумаешь. Это твоя обязанность.
Жюльен спрашивал себя, говорит ли Ритер серьезно или шутит. Сержант похлопал глазами, скрытыми за толстыми стеклами очков, поскреб в затылке и стал заполнять бланк.
— Держи. Ты направляешься на врачебный осмотр в госпиталь.
— Вот видишь, с унтерами надо построже, — усмехнулся Ритер.
Юный парижский поэт надел темно-синий костюм в тонкую белую полоску, белоснежную сорочку и темный галстук. Во всей его манере держаться было что-то напряженное, придававшее ему застенчивый вид. Когда они вышли, Жюльен обратил внимание на то, что Ритер идет мелкими шажками и часто спотыкается о камешки, которыми была усеяна дорога. И только тут он заметил, что спутник его обут в черные лакированные туфли с очень узкими носами.
— Написал родителям, чтобы они выслали тебе штатское платье? — спросил парижанин.
— Да, — ответил Жюльен. — Я опущу письмо в городе.
Он написал также и Бертье, сообщил свой адрес, но говорить об этом Ритеру не стал.
Они направились в театр «Одеон» и попросили два места рядом на концерт Трене. Кассирша не сразу согласилась обменять билет, который Ритер купил накануне, и парижанин заговорил с ней таким же властным тоном, каким говорил с сержантом Верпийа.
На улице Жюльен воскликнул:
— Интересная у тебя манера разговаривать с людьми!
Ритер пожал плечами.
— Тебе-то хорошо, — огрызнулся он, — ты спортсмен, тяжеловес, умеешь драться, вот люди поневоле с тобой и считаются. А когда человек ростом не вышел да и фигурой смахивает на бутылку с минеральной водой, ему приходится прибегать к властному тону. Девять десятых обитателей нашей планеты — болваны, они самим богом созданы, чтобы покорно сносить такой тон и подчиняться.
— Мне показалось, что Верпийа славный малый.
— Да, он славный человек, только глуп. И вот доказательство — у него чин сержанта.
Они вошли на почту, там было темно и грязно. Жюльен купил марки и отправил письма.
По пути Ритер указывал товарищу то на какое-нибудь старинное здание, то на башенку, то на паперть храма. Он рассказал ему, что город был основан еще римлянами, упомянул о Жоресе. Внезапно он остановился и спросил:
— У тебя с собой много денег?
— Да нет, не особенно, — ответил Жюльен.
— Ну, тогда пойдем в такое место, где можно выпить бесплатно.
— На стаканчик для тебя у меня денег хватит.
— Одного стаканчика мне мало. Пошли. Правда, это далеко и придется сидеть в обществе нескольких глупцов, но зато пить мы там будем даром.
Заметив удивление Жюльена, парижанин пояснил:
— Отец у меня промышленник. И у него связи во многих городах. Все его знакомые в большей или меньшей степени дельцы, а я терпеть не могу дельцов. Только выбора у меня нет. Я тут встретил владельца текстильной фабрики, он знает моего отца. Этот тип заставляет работать на себя других, а сам все дни проводит в бистро.
Они миновали центр города и шли теперь по широкой и длинной улице, обсаженной деревьями; возле маленького кафе с желтой витриной Ритер остановился. В зале, уставленном мраморными столиками, было только три посетителя. Увидя парижанина, один из них сказал хозяйке кафе:
— Вот мой лучший клиент. Он мне и других клиентов рекомендует.
Ритер обменялся рукопожатиями с сидевшими за столиком мужчинами.
— Знакомьтесь — Дюбуа. Только что прибыл на наш пост.
Мужчины потягивали из рюмок белое вино. Хозяйка, ничего не спрашивая, принесла еще две рюмки и также наполнила их белым вином. Жюльену неловко было отказаться. У одного из мужчин было багровое лицо с фиолетовым оттенком. Его налитые кровью глаза слезились. Ритер спросил у него:
— Ну, папаша Корню, что поделываете?
Мужчина поднял рюмку заметно дрожащей рукой. Вино перелилось через край, и он поспешил его выпить. Потом вытер губы и сказал:
— Сам видишь, ничего особенного не делаем и тем не менее делаем все, чтобы стать достойными сожаления.
Его собутыльники рассмеялись.
У текстильного фабриканта, приятеля Ритера, тоже было багрово-красное лицо, но взгляд у него был все же более осмысленный. Третий собутыльник был уже совсем старик. Он сидел сгорбившись, понуро опустив голову, смежив веки, и молчал. Вид у него был какой-то отупевший. Не успевали рюмки опустеть, как папаша Корню или владелец текстильной фабрики поднимали руку и щелкали пальцами. Хозяйка тут же подходила с бутылкой и подливала вина. После второй рюмки Жюльен объявил:
— Нет, благодарю, я не привык столько пить. Особенно с утра.
— Ну, привычка быстро приходит, — заметил фабрикант.
— Пусть тебе нальют, я выпью, — проговорил Ритер.
Жюльен послушался, и с этой минуты Ритер пил в два раза больше, чем остальные. Он ничего не говорил. Только пил, сосредоточенно курил свою массивную трубку и ожидал очередного приближения хозяйки.
Зазвонил телефон, хозяйка кафе поднесла трубку к уху, послушала и позвала папашу Корню. Тот неторопливо подошел к стойке и облокотился на нее. Четыре раза он отрывисто произнес «да» с паузами в несколько секунд. Затем так же неторопливо повесил трубку и возвратился на место. Садясь, он бросил:
— Горючее.
В полдень Ритер поднялся. Жюльен вытащил было бумажник, но фабрикант остановил его жестом.
— Нет, нет, военные не платят, — запротестовал он. — Особенно когда они приходят с Ритером.
Парижанин дернул Жюльена за рукав и проворчал:
— Ты что, спятил?
Жюльен поблагодарил, пожал руки мужчинам и хозяйке и вышел вместе с приятелем. На улице Ритер сказал:
— Незачем их благодарить, они не знают, куда деньги девать. Корню — тот спекулирует на черном рынке. Он весь день торчит в этом бистро и ждет телефонных звонков. Что бы кому ни понадобилось, он раздобудет в двадцать четыре часа. Может достать дирижабль или океанский пароход с такой же легкостью, как дюжину яиц.
— А кто тот, третий, который молчит, точно воды в рот набрал?
— Ну, это так, бродяга. Их собутыльник. Он вроде меня, пьет на их счет и молчит.
— И ты сюда часто ходишь?
— Всякий раз, когда меня мучит жажда.
Ритер довольно твердо держался на ногах, но говорил с некоторым усилием, словно с трудом ворочал языком.
— А ты умеешь пить, — заметил Жюльен.
Парижанин смерил его взглядом:
— Ну, такому верзиле, как ты, ничего не стоит меня переплюнуть: надо только малость попривыкнуть к спиртному.
Ритер, видимо, совсем опьянел — он все больше возбуждался, все яростнее жестикулировал, речь его становилась громче. Раза три или четыре он повторил:
Когда бокал мой полн, его я осушаю,
Когда бокал мой пуст, я лью в него вино...
Потом спросил:
— Ты знаешь стихи Рауля Поншона?
— Нет.
— Вот это пьяница! Всем пьяницам пьяница. Я дам тебе почитать его «Веселую музу»... Великолепная книга... Подлинно галльский дух!
Лохматый поэт выпрямился во весь свой небольшой рост и устремился вперед. Он ни на кого не глядел и толкнул нескольких прохожих. Когда какая-то женщина обернулась, чтобы сделать ему замечание, он на миг остановился и крикнул:
— Не правда ли, Поншон подлинно галльский поэт?
Жюльен схватил Ритера за руку и потащил за собой, проговорив:
— Простите его, мадам, он нездоров.
Он заставил приятеля идти быстрее и всякий раз сильно встряхивал его, когда тот спотыкался или хотел остановиться. Теперь парижанин все время смеялся. Он не на шутку захмелел, и Жюльен спешил выбраться из центра города. Когда они достигли набережной, навстречу им попался высокий широкоплечий человек. Ритер крикнул ему:
— Ну как, малыш? Вижу, ты все такой же болван? Дюбуа, займись-ка этим молодчиком.
Мужчина остановился.
— Тебе что, вожжа под хвост попала? — прорычал он.
Видимо, прохожий пришел в ярость. Жюльен потащил вперед приятеля, который продолжал что-то кричать, подбивая незнакомца на драку. Тот уже шел на них, сжимая кулаки. Ритер вырывался из рук товарища, сыпал ругательствами, и тогда Жюльен со всего размаха закатил ему оплеуху, потом вторую. Парижанин замолк: он был оглушен и стоял посреди улицы, чуть покачиваясь, бессильно уронив руки. Прохожий по-прежнему глядел на них.
— Извините его, — сказал Жюльен. — Дураки напоили малого, а он не выносит вина.
Мужчина пожал плечами и пошел прочь.
— Что ты ему сказал? — пробурчал Ритер. — Это я-то не умею пить?
Жюльен ничего не ответил, он только изо всех сил стиснул руку парижанина и быстро пошел вперед.
Когда они достигли дороги в Фурш, Ритер объявил, что дальше не пойдет. Он хочет выпить еще. Жюльен сказал, что об этом не может быть и речи; тогда захмелевший поэт повалился на обочину. Дюбуа с большим трудом поднял его, взвалил на плечи и потащил в гору.
Солдаты поста наблюдения уже сидели за столом.
— Вот надрался, стерва! — бросил Тиссеран.
— А я бы бросил его на дороге, пусть подыхает.
Каждый возмущался на свой лад, и Жюльен понял, что товарищи не питали особой симпатии к этому любителю поэзии, сынку богатых родителей.
Едва опустив голову на подушку, Ритер захрапел. После обеда Жюльен поднялся в комнату на втором этаже и сел читать «Письма Ван Гога». Время от времени он отрывался от книги и бросал взгляд на приятеля: тот спал одетый, лицом к стене. Его элегантный костюм был измят и запылился. Спал он неспокойно, то и дело вздрагивал. Даже когда он переставал храпеть, дыхание со свистом вырывалось у него из груди.
В пять часов вечера Ритер проснулся. Сперва послышалось долгое ворчание, потом он приподнялся на локте и огляделся вокруг, хлопая глазами.
— Это ты, Дюбуа? — спросил он. — Вот и ладно!
Парижанин снова повалился на спину, и Жюльен решил, что он опять заснет. Но тот лежал с открытыми глазами, пристально уставившись в растрескавшийся потолок. После долгого молчания Ритер произнес:
— Любезный Гоген, помнится, я вас оскорбил.
— Что ты там бормочешь? — спросил Жюльен.
— Ты никогда не читал жизнеописание Ван Гога, того самого, чьи письма изучаешь?
— Нет.
— Весьма досадно. Однажды в Арле он произнес эту фразу. А я, со своей стороны, говорю тебе: «Любезный Дюбуа, помнится, я натворил глупостей».
Жюльен пожалел в душе о том, что наградил товарища пощечинами.
— Помолчи, — пробормотал он.
— Не желаю молчать. Знаешь, я как Вийон: топлю стыд в вине. Об одном только жалею: в первый раз пошли вместе пройтись, и я устроил тебе пакость.
— Это пустяки, но так пить, как ты, просто глупо.
— Все поэты пьют.
— Это не довод.
— Я пью, чтобы обрести вдохновение. — Ритер внезапно рассмеялся и продолжал: — Только вот когда напьюсь, обнаруживаю, что я слишком пьян, чтобы писать. Самое трудное — остановиться в нужную минуту. Все дело в дозе.
— И часто тебе удается вовремя остановиться?
— Нет. Но зато всякий раз, когда мне это удается, я пишу по стихотворению.
— Когда-нибудь ты пристанешь на улице к прохожему, как это было сегодня, и тебе зададут хорошую трепку.
— Я никогда ни к кому не пристаю.
— Ты, видно, ничего не помнишь. А ведь на моих глазах ты задевал прохожего.
— Все отлично помню. Такой здоровый малый. Уж никак не ниже тебя.
— Даже выше. И...
Ритер прервал Жюльена:
— Ты съездил мне по физиономии. И правильно поступил.
— Если б ты пристал к нему, когда шел один...
— Я бы этого никогда не сделал. Просто я хотел убедиться, правда ли ты такой здоровяк, как утверждает Каранто. Мало ли что может взбрести на ум пьяному.
Ритер уселся на край кровати и снова стал просить у Жюльена прощения; лицо у парижанина сделалось напряженным, почти грустным, и он прибавил:
— Думаю, мое поведение нетрудно объяснить. Я всегда страдал из-за своего низкого роста, оттого, что такой хилый. Когда человек выпьет, он острее чувствует то, что его мучит с детства. Все обиды, огорчения.
Он встал, нашел свою трубку и начал тщательно ее набивать. Разжегши трубку, сбросил штатское платье и натянул холщовую блузу.
— А теперь мне остается только одно: почистить костюм, — сокрушенно сказал Ритер.
Он взял щетку и направился к двери. На пороге обернулся и спросил:
— Что ты думаешь о женщинах?
Вопрос застал Жюльена врасплох, и он только пожал плечами.
— Ну все-таки у тебя есть какое-нибудь мнение на сей счет? — настаивал парижанин.
— Я не совсем тебя понимаю.
— А ведь все очень просто. Я собрался почистить костюм, и мне пришло в голову, что труд этот не по мне. Когда я жил у родителей, подобной работой занималась служанка. Но здесь слуг нет. Я понимаю — на то и армия. К родителям я возвращаться не собираюсь, да и в армии вечно служить не намерен. Какой отсюда вывод? Надо будет найти себе жену, и она, когда я напьюсь, станет чистить мою одежду. Ты не находишь, что эта мысль вполне естественна?
Жюльен расхохотался.
— Я вовсе не шучу, Дюбуа. Отнюдь. Я подыщу себе идеальную жену. Немую как рыба и трудолюбивую. В наши дни именно о подобной женщине и надо мечтать. Невеста с состоянием, богатая наследница — все это ни к чему. Такие встречаются, но они непременно корчат из себя этаких философов в юбке. Мне такая жена и даром не нужна, пусть моя супруга будет глупа, как гусыня, но зато трудолюбива, как буйволица. А уж если мне станет с ней скучно, я найду где поразвлечься.
Ритер держал в левой руке свой костюм с таким видом, с каким тореадор держит плащ; величественным и торжественным жестом он поднял правую руку, вооруженную щеткой; потом откинул голову, надменно сощурил глаза, а из его плотно сжатого рта вызывающе торчала массивная трубка.
<< пред. << >> след. >> |