| << пред. << >> след. >> XII
Они снялись с якоря еще до рассвета, и Томас Хадсон повел судно по узкой, похожей на канал протоке между двух отмелей, серевших по сторонам. К восходу солнца он уже выбрался из этой протоки и, осторожно минуя каменистые выступы большого рифа, взял курс на север, туда, где синело открытое море. Можно было выиграть в расстоянии, пройдя вдоль рифа с внутренней стороны, но там путь был бы опаснее.
Ветер улегся, и море было настолько спокойно, что волны лишь тихо плескались у камней. Но день обещал быть горячим и душным, и можно было ждать, что после полудня налетит шквал.
Его помощник взошел на мостик и огляделся кругом. Потом стал всматриваться в дальнюю полосу берега, где торчала высокая, безобразная башня маяка.
— Можно было спокойно идти с внутренней стороны.
— Знаю, — сказал Томас Хадсон. — Но так лучше, по-моему.
— День будет, как вчера. Только еще жарче.
— Они не уйдут далеко.
— Они никуда не уйдут. Они где-нибудь выжидают. На маяке тебе скажут, шли они через проход между Паредоном и Коко или нет.
— Верно.
— Я схожу к маяку на шлюпке, — сказал Антонио. — Я знаю смотрителя. А вы можете подождать меня у маленького островка против мыса. Я мигом обернусь.
— Пожалуй, и бросать якорь не стоит.
— Ну, якорь нетрудно выбрать, у тебя достаточно дюжих парней.
— Пошли наверх Вилли и Ару, если они поели. Едва ли кто рискнет здесь показаться, уж очень близко от маяка, и потом треклятое солнце так бьет в глаза, что ничего и не увидишь. Но все-таки пошли еще Джорджа, и Генри тоже. Наше дело — ничего не упустить.
— Том, ты не забывай только, что подводные камни в этих местах попадаются даже там, где вода уже совсем синяя.
— Не забываю, тем более что их можно увидеть.
— Чай будешь пить холодный?
— Да. И, пожалуйста, сделай мне сандвич. Только раньше вышли людей на вахту.
— Сейчас вышлю. С кем-нибудь из них передам тебе чай, а сам буду готовить шлюпку к спуску.
— Смотри только, разговор там веди осторожно.
— Для этого я и вызвался идти туда сам.
— Захвати рыболовную снасть. Меньше вызовешь подозрений, когда шлюпка подойдет к маяку.
— Верно, — сказал его помощник. — Хорошо бы еще захватить им каких-нибудь гостинцев.
Четверо поднялись на мостик и заняли каждый свой пост. Генри спросил:
— Ничего не видал, Том?
— Видал черепаху, а над ней летала чайка. Я все думал, она опустится черепахе на спину, но она не опустилась.
— Mi capitan [1], — сказал Джордж. Хоть тоже баск, он был более рослый, чем Ара, и он был хороший спортсмен и отличный моряк, но во многом другом далеко уступал Аре. — Mi senor obispo [2], — сказал Томас Хадсон.
— Ладно, Том, — сказал Джордж. — Если я вдруг увижу большую подлодку, тебе доложить?
— Если такую, как ты в тот раз увидел, лучше оставь ее при себе.
— Та мне до сих пор по ночам снится, — сказал Джордж.
— Слушай, перестань ее поминать, — сказал Вилли. — Я только что позавтракал.
— Мы тогда как оглянулись, так на мне прямо вся шерсть дыбом встала, — сказал Ара. — А ты что почувствовал, Том?
[1] Мой капитан (исп.).
[2] Сеньор епископ (исп.).
— Страх.
— Вижу, всплывает, — продолжал Ара. — И вдруг Генри кричит: «Том, это авианосец!»
— А я виноват, что ли, если она была похожа. Я бы и сейчас так сказал.
— Она мне существование отравила, — сказал Вилли. — С того дня так и хожу сам не свой. За пятачок зарекся бы еще когда-нибудь выходить в море.
— Вот тебе двадцать центов и можешь сойти на берег в Паредон-Гранде, — сказал Генри. — Там тебе еще сдачи дадут.
— А я не хочу сдачи. Я лучше возьму пересадочный билет.
— Да ну? — сказал Генри. После двух последних посещений Гаваны между ними кошка пробежала.
— Слушай, ты, богач, — сказал Вилли. — Мы тут никаких подлодок не ищем, а то ты бы и на мостик не взошел, не хватив прежде для храбрости. Мы просто собираемся перебить десяток фрицев, улепетывающих на дрянной посудине. А это даже тебе по плечу.
— Ты все-таки двадцать центов возьми, — сказал Генри. — Пригодятся когда-нибудь...
— Засунь их себе в...
— А ну хватит, ребята, — сказал Томас Хадсон. — Хватит, говорю. — Он пристально посмотрел на обоих.
— Извини, Том, — сказал Генри.
— Извиниться и я могу, — сказал Вилли. — Хоть и не за что.
— Том, смотри, — сказал Ара. — Что это там почти у самого берега?
— Скала, которую обнажил отлив, — сказал Томас Хадсон. — На карте она показана чуть восточнее.
— Нет, я не об этом. Дальше смотри, примерно на полмили дальше.
— А это человек. Ловит крабов или проверяет вентери.
— Может, стоило бы потолковать с ним?
— Он с маяка, а на маяке уж Антонио со всеми потолкует.
— Ры-ыба! Ры-ыба! — закричал помощник, и Генри спросил:
— Можно, я займусь ею, Том?
— Давай. А Хиля пошли сюда.
Генри сошел вниз, и немного спустя большая рыбина выпрыгнула из воды — это была барракуда. Еще немного спустя Томас Хадсон услышал, как крякнул Антонио, вонзая ей под жабры багор, а потом раздались глухие удары дубины по голове. Он ждал громкого всплеска, когда мертвая рыба будет снова брошена в воду, и смотрел назад, чтобы увидеть, насколько она велика. Но всплеска не было, и тогда он вспомнил, что в этом районе кубинского побережья барракуду употребляют в пищу, и Антонио, должно быть, решил подарить ее служащим маяка. Вдруг снова раздался двукратный крик: «Ры-ыба!» — но на этот раз над поверхностью воды ничего не показалось, только зажужжала разматывающаяся леска. Он выровнял курс и застопорил оба мотора. Потом, видя, что леска продолжает разматываться, выключил один мотор совсем и медленно развернулся по направлению к рыбе.
— Агуха! — закричал помощник. — И здоровенная. Генри уже выводил рыбу, и вся она видна была за кормой, причудливо вытянутая в длину, с полосами на спине, четко темневшими в синеве прозрачных верхних слоев воды. Казалось, ее уже можно достать багром, но тут она вдруг дернула головой и, круто рванувшись вглубь, мгновенно исчезла из виду.
— Всегда они пытаются спастись таким рывком, — сказал Ара. — А быстрая, как пуля.
Но Генри очень скоро снова подвел рыбу к корме, и они увидели сверху, как забагрили и втащили на борт тугую, подрагивающую тушу. Полосы у нее на спине ярко синели, челюсти, острые, как ножи, раскрывались и закрывались с ненужной теперь судорожной четкостью. Антонио уложил ее вдоль кормы, и она забила хвостом по дощатому настилу.
— Que peto mas hermoso [1]! — сказал Ара.
[1] Какая у нее красивая кираса! (исп.)
— Да, хороша агуха, — согласился Томас Хадсон. — Но если так будет продолжаться, мы отсюда до полудня не уйдем. Пусть удочки остаются, а поводки нужно снять, — сказал он помощнику. Он снова развернулся и, наверстывая потерянное время, но при этом стараясь, чтобы все выглядело так, будто они по-прежнему заняты рыбной ловлей, взял курс на каменистую оконечность мыса, где стоял маяк.
Пришел Генри и сказал:
— Хороша рыбина, а? Ее бы не на такую снасть брать. Странной формы голова у этих агух.
— Сколько она потянет? — спросил Вилли.
— Антонио говорит, не меньше шестидесяти. Вилли, ты уж извини, что я тебя не успел позвать. Это бы твоя должна быть рыба.
— Да чего там, — сказал Вилли. — Я с ней и не справился бы так быстро, как ты, и вообще пора нам заниматься своим делом. Было бы время, мы бы тут до дьявола рыбы наловили.
— А мы сюда приедем как-нибудь после войны.
— Черта с два, — сказал Вилли. — После войны я уеду в Голливуд, наймусь там в консультанты по части того, как валять дурака на море.
— Это ты сумеешь.
— Еще бы не суметь. Уже больше года практикуюсь, подготовка у меня будет хоть куда.
— Ты что это сегодня с утра в мерихлюндии, Вилли? — спросил Томас Хадсон.
— А черт его знает. Встал с левой ноги.
— Вот что, сходи-ка в камбуз и, если мой чай уже остыл, принеси его, пожалуйста, сюда. Антонио занят разделкой рыбы, так ты уж мне и сандвич приготовь. Ладно?
— Ладно. С чем сандвич?
— С арахисовым маслом и с луком, если луку у нас еще много.
— Есть приготовить сандвич с арахисовым маслом и с луком, сэр.
— И постарайся избавиться от своей мерихлюндии.
— Есть, сэр. Уже избавился, сэр. Когда он ушел, Томас Хадсон сказал:
— Ты с ним полегче, Генри. Мне этот сукин сын очень нужен, он свое дело здорово знает. Просто на него мерихлюндия напала.
— Я и то стараюсь, Том. Но уж очень с ним трудно.
— Больше нужно стараться. Зачем ты его подначивал насчет двадцати центов?
Томас Хадсон не отрывал глаз от ровной поверхности воды, от коварно безобидного на вид рифа, выступавшего из воды слева по борту. Он любил проходить в опасной близости к рифу, когда солнце было у него за спиной. Это как бы шло в возмещение за все те случаи, когда приходилось править против солнца, и за многое другое тоже.
— Извини, Том, — сказал Генри. — Буду теперь следить за всем, что говорю или думаю.
Вилли принес чай в бутылке из-под рома, которая была обернута бумажным полотенцем, в двух местах перехваченным резинкой, чтобы держалось.
— Холодный, как лед, шкипер, — сказал он. — Я его еще изолировал для верности.
Он протянул Томасу Хадсону сандвич, завернутый в обрывок бумажного полотенца, и сказал:
— Сандвич-шедевр, фирменное название «Гора Эверест». Только для высшего начальства.
В недвижном воздухе до Томаса Хадсона явственно донесся запах спиртного.
— Тебе не кажется, Вилли, что ты сегодня рановато начал?
— Нет, сэр.
Томас Хадсон посмотрел на него испытующе.
— Как ты сказал, Вилли?
— Нет, сэр. Вы не расслышали, сэр?
— Ну вот что, — сказал Томас Хадсон. — Мне тебя пришлось переспросить. А ты меня слушай так, чтобы не переспрашивать. Немедленно ступай вниз. Уберешь камбуз как следует, тогда иди на бак, чтоб быть у меня на глазах, и приготовься бросать якорь.
— Есть, сэр. Я себя что-то плохо чувствую, сэр.
— А мне на... как ты себя чувствуешь, морской законник. Если ты себя сейчас чувствуешь плохо, так скоро почувствуешь много хуже.
— Есть, сэр, — сказал Вилли. — Я себя плохо чувствую, сэр. Мне бы надо показаться судовому врачу.
— Он должен быть в носовом кубрике. Пойдешь мимо, стукни в дверь, посмотри, там он или нет.
— Я и сам так думал, сэр.
— Что ты такое думал?
— Ничего, сэр.
— Пьян вдребезину, — сказал Генри.
— Нет, он не пьян, — сказал Томас Хадсон. — Выпить он выпил. Только в голове у него мутится не от этого.
— Он уже давно какой-то чудной, — сказал Ара. — Но он всегда был чудной. Никто из нас не перенес того, что перенес он. Я, например, вовсе ничего не перенес.
— Том перенес предостаточно, — сказал Генри. — А пьет холодный чай.
— Ладно, не будем раскисать и разнюниваться, — сказал Томас Хадсон. — Ничего я не перенес, а холодный чай — мой любимый напиток.
— Что-то раньше ты его так не любил.
— Век живи, век учись, Генри.
Они уже были почти на траверзе маяка, впереди показалась скала, которую нужно было обойти, и ему хотелось прекратить этот пустой разговор.
— Ступай и ты на бак, Ара, посмотри, как он там. И не оставляй его одного. Генри, ты смотай и убери удочки. А Джордж пусть поможет Антонио со шлюпкой. Можешь даже сойти с ним на берег, Джордж, если он пожелает.
Оставшись один на мостике, он провел судно почти у самой скалы, откуда потянуло запахом гуано, и, обогнув мыс, выбрал место для якорной стоянки. Глубина там была не больше двух морских саженей, дно было чистое, ровное, и сильно чувствовалось течение. Он поглядел на покрашенный белой краской дом и на старомодную башню маяка, потом оглянулся туда, где за торчавшей из воды высокой скалой зеленели островки, все в мангровых зарослях, а еще дальше темнел низкий, голый, скалистый берег Кайо Романо. Так долго жили они, не считая частых отлучек, в виду этого длинного, странного, кишевшего москитами острова, так хорошо знали многие его уголки, столько раз он служил им ориентиром в конце рейсов, удачных и неудачных, что Томас Хадсон невольно испытывал волнение, когда на горизонте возникали или же, наоборот, постепенно скрывались знакомые очертания. И вот сейчас он опять перед глазами, особенно голый и мрачный с этой стороны, словно кусок бесплодной пустыни, протянувшейся в море. На этом большом острове можно было встретить диких лошадей, и диких коз, и диких свиней; не раз, должно быть, находились люди, воображавшие, что им удастся его освоить. В глубине его были и холмы, покрытые сочной растительностью, и живописные долины, и рощи строевого леса, и однажды группа французов попыталась обосноваться на Романо и построила целый поселок, получивший название Версаль.
Теперь все каркасные дома поселка были заброшены, кроме одного, самого большого. Как-то раз Томас Хадсон пришел туда в поисках пресной воды и увидел собак, толкавшихся среди свиней, которые копались в луже. И собаки и свиньи были серыми от москитов, облепивших их сплошной пеленой. Этот остров был райским местом, когда несколько дней подряд дул восточный ветер; можно было сутки идти с ружьем среди великолепной природы, такой же девственной, как в те дни, когда Колумб высадился на этом побережье. Но стоило ветру улечься, как с болот налетали тучи москитов. Слово «тучи» здесь отнюдь не метафора, думал он. Они в самом деле налетали тучами и могли закусать человека насмерть. Нет, те, кого мы ищем, едва ли укрылись на Романо, думал он. В такой штиль это невозможно. Скорей всего, они прошли дальше.
— Ара, — позвал он.
— Что нужно, Том? — спросил Ара. Он всегда подтягивался на руках и вспрыгивал на мостик легко, как акробат с литым из стали телом.
— Ну, что там?
— Вилли не в себе, Том. Я его увел в тень и дал ему выпить и уложил его. Теперь он лежит спокойно, только очень уж пристально смотрит в одну точку.
— Может, ему напекло голову солнцем?
— Может, и так. А может, что другое.
— А остальные где?
— Хиль и Питерс спят. Хиль всю ночь дежурил при Питерсе, не давал ему заснуть. Генри тоже спит, а Джордж пошел на шлюпке с Антонио.
— Им уже пора бы вернуться.
— Они и вернутся.
— Вилли совсем нельзя быть на солнце с его головой. Болван я, что послал его на бак. Думал о дисциплине, а о чем нужно, не подумал.
— Я там разбираю и чищу большой пулемет, да еще все взрыватели пришлось проверять, не отсырели ли во время дождя. Вчера мы, как кончили играть в покер, все разобрали, вычистили и смазали.
— Да, в такую сырость стреляли или не стреляли, а проверять нужно каждый день.
— Знаю, — сказал Ара. — Надо бы ссадить Вилли. Только где?
— На Кайо Франсесе?
— Можно. Но лучше бы в Гаване, а оттуда пусть его отправят куда-нибудь. Он будет болтать, Том.
У Томаса Хадсона промелькнула мысль, о которой он сразу же пожалел.
— Не надо было нам брать человека, которого демобилизовали из-за больной головы, — сказал Ара.
— Верно. А мы взяли. Да мало ли мы всяких хреновых ошибок наделали?
— Не так уж много, — сказал Ара. — Можно, я пойду кончать свою работу?
— Иди, — сказал Томас Хадсон. — И большое тебе спасибо.
— A sus ordenes [1], — сказал Ара.
— Жаль, не могу приказать что-нибудь поумнее, — сказал Томас Хадсон.
[1] Готов выполнить приказ (исп.).
Подошла шлюпка с Антонио и Джорджем. Антонио сразу же поднялся на мостик, предоставив Джорджу с помощью Генри втаскивать на борт шлюпку и мотор.
— Ну что? — спросил Томас Хадсон.
— Они, очевидно, прошли мимо ночью, еще до того, как совсем заштилело, — сказал Антонио. — Если бы они свернули в протоку, их бы заметили с маяка. Старик лодочник, который ездит проверять вентери, никакой шхуны не видел. Он болтун страшный и, уж наверно, не умолчал бы, если бы видел, — так мне сказал смотритель маяка. Если хочешь, мы можем вернуться и сами поговорить со стариком.
— Не нужно. Наверно, они сейчас в Пуэрто-Коко или в Гильермо.
— Да, при таком дохлом ветерке они едва ли успели зайти куда-нибудь дальше.
— Ты точно уверен, что они не могли пройти ночью через эту протоку?
— Самый лучший на свете лоцман не провел бы их тут.
— Значит, надо искать их у Коко с подветренной стороны или ближе к Гильермо. Будем сниматься с якоря и в путь.
Место здесь было гиблое, и он с осторожностью обходил все, что видел, держась саженей на сто от береговых извилин. Берег был низкий, скалистый, кругом множество рифов и больших отмелей, сейчас обнаженных отливом. Вахту несли по четверо, и слева от Томаса Хадсона стоял Хиль. Томас Хадсон все время смотрел на берег, видел пятна мангровых зарослей вдалеке и думал: занес же нас черт сюда в такую погоду. Высоко в небе уже собирались тучи, и шквал, пожалуй, мог налететь раньше, чем он ожидал. За Пуэрто-Коко есть три местечка, где непременно нужно пошарить, думал он. Придется немножко пришпорить свою лошадку, чтобы быстрей домчала туда.
— Генри, — сказал он, — пожалуйста, стань к штурвалу и держи двести восемьдесят пять оборотов. Я хочу пойти взглянуть, как там Вилли. Если увидишь что-нибудь, мне просигналь. А ты, Хиль, перейди на его место к правому борту. Со стороны берега наблюдение можно снять. Там всюду слишком мелко, чтобы могла укрыться шхуна.
— Я бы все-таки последил за этой стороной, Том, если не возражаешь, — сказал Хиль. — Есть тут один кривой проливчик, который выходит почти к самой бухте, и проводник мог отвести их туда и спрятать в мангровых зарослях.
— Ладно, — сказал Томас Хадсон. — Я тогда пошлю наверх Антонио.
— В большой бинокль я разгляжу мачту даже среди зарослей.
— Черта с два ты ее разглядишь. А впрочем, может быть.
— Мне бы очень хотелось, Том. Если не возражаешь.
— Я ведь уже согласился.
— Извини, Том. Но понимаешь, мне кажется, если у них есть проводник, он мог их туда завести. Мы сами как-то заходили туда.
— И потом должны были тем же путем выбираться обратно.
— Все так. Но представь себе, вдруг им пришлось второпях искать укрытия из-за штиля. А мы пройдем дальше и минуем их.
— Это, конечно, нежелательно. Только вряд ли тебе удастся разглядеть мачту с такого расстояния. И потом, они бы тогда замаскировали ее, чтобы она не видна была с воздуха.
— Все так, — чисто по-испански упорствовал Хиль. — Но у меня очень зоркие глаза, и этот бинокль с двенадцатикратным увеличением, и при такой тихой погоде вообще хорошая видимость, и...
— Да я ведь сказал тебе: ладно.
— Все так. Но надо же мне было объяснить.
— Ты и объяснил, — сказал Томас Хадсон. — И если ты действительно вдруг обнаружишь мачту, можешь увешать ее земляными орехами и засунуть мне в зад.
Хиль немножко обиделся, но потом решил, что это очень остроумная шутка, особенно насчет земляных орехов, и, приставив бинокль к глазам, стал так усиленно вглядываться в мангровые заросли, что глаза у него чуть не вылезли из орбит.
А Томас Хадсон внизу разговаривал с Вилли, все время поглядывая на море и на берег. Его всегда поражало, насколько меньше видишь, когда спустишься с мостика, и, если внизу все было в порядке, он считал, что глупо ему покидать свой пост. Он всегда старался быть в контакте со своими людьми настолько, насколько это необходимо, и по возможности избегал бессмыслицы формального надзора. Но он все больше и больше власти передавал Антонио, сознавая его превосходство как моряка, и Аре, сознавая его превосходство вообще. Оба они превосходят меня во многом, думал он, и все же командовать должен я, используя их способности, их опыт и их личные качества.
— Вилли, — сказал он, — Ну как ты тут?
— Я жалею, что по-дурацки вел себя, Том. Но мне, правда, что-то совсем нехорошо.
— Ты же знаешь, какие правила есть для тех, кто пьет, — сказал Томас Хадсон. — Нет никаких правил. И я, черт побери, не хочу пускать в ход разные там словечки вроде чести и достоинства.
— И не надо, — сказал Вилли. — Ты же знаешь, что я не пьяница.
— Пьяниц мы на борт не берем.
— Если не считать Питерса.
— Мы его не брали. Его дали нам. У него свои трудности.
— Бутылка — вот его главная трудность, — сказал Вилли. — И мы не успеем оглянуться, как его хреновые трудности станут нашими трудностями.
— Ладно, черт с ним, — сказал Томас Хадсон. — Что-нибудь еще тебя точит?
— Да вообще.
— Что вообще?
— А то, что я наполовину псих и ты наполовину псих, а вся команда у нас — наполовину святые, а наполовину оголтелые.
— Не такая уж это плохая комбинация — святого с оголтелым.
— Верно. Даже замечательная. Но я привык, чтоб все уж как-то было в большом порядке.
— Слушай, Вилли, ничего с тобой серьезного нет. Просто от солнца у тебя сделалось нехорошо в голове. И по-моему, пить тебе сейчас не стоит.
— По-моему, тоже, — сказал Вилли. — Я вовсе не строю из себя какого-то ядреного хлюпика, Том. Но скажи, ты когда-нибудь сходил с ума по-настоящему?
— Нет. Мне это ни разу не удалось.
— Паршивое это дело, — сказал Вилли. — И сколько бы оно ни длилось, это всегда слишком долго. А пить я брошу.
— Не надо. Пей, только в меру, как ты всегда пил.
— Я для того и пил, чтобы отогнать от себя это.
— Мы всегда пьем для чего-нибудь.
— Точно. Но я ведь без дураков. Я бы тебе не стал врать, Том.
— Все мы врем. Но я не думаю, что ты бы стал врать намеренно.
— Ступай на свой мостик, — сказал Вилли. — Я же вижу, как ты все смотришь на воду, будто это девушка, которая вот-вот уйдет от тебя. Я больше ничего не буду пить, кроме разве морской воды, а сейчас я пойду помогу Аре ломать каждую вещь на куски и составлять снова.
— Не пей, Вилли.
— Сказал, не буду, — значит, не буду.
— Верю.
— Слушай, Том, можно тебе задать один вопрос?
— Хоть десять.
— Очень тебе скверно?
— Пожалуй, что очень.
— А спать ты можешь?
— Мало.
— Но прошлую ночь спал?
— Спал.
— Это после прогулки на берегу, — сказал Вилли. — Ну, ступай наверх и забудь про меня. Я буду заниматься делом вместе с Арой.
<< пред. << >> след. >> |