| << пред. << >> след. >> XXI. ТРИУМФ
Прошла еще неделя, наступил канун триумфа. После полудня пришли швеи, принеся Мириам наряд, который она должна была надеть на завтра. Наряд этот был поистине великолепен: из дорогого белого шелка, весь вышитый серебром и жемчугом, с изображением ворот Наканора на груди, но при всем своем великолепии платье было так низко вырезано на груди и на плечах, что Мириам считала позорным для себя одеть его.
— Ничего, ничего! — успокаивала ее Юлия. — Они сделали это для того, чтобы толпа могла видеть твое жемчужное ожерелье, от которого ты получила свое прозвище «Жемчужины»!
Так говорила добрая женщина, но в душе она проклинала эту развратную толпу, которая могла наслаждаться позором бедной, беззащитной девушки.
Галл, со своей стороны, получил предписание относительно того, куда и к какому времени представить вверенную ему девушку и кому ее сдать. Посланный, принесший предписания Галлу, принес еще сверток, в котором оказался драгоценный золотой пояс с аметистовой застежкой, на котором была сделана надпись: «Дар Домициана той, которая завтра будет его собственностью!»
Мириам отшвырнула от себя этот драгоценный пояс, как будто он ужалил ее.
— Я не надену его! — воскликнула она. — Сегодня я еще принадлежу себе!
Вечером, когда уже стемнело, Мириам посетил епископ Кирилл, глава христианской церкви в Риме, бывший некогда другом и учеником апостола Петра.
Пока Галл сторожил, чтобы никто не вошел невзначай и не потревожил их, Кирилл долго утешал и ободрял бедную девушку, затем, преподавал свое благословение Мириам и напутствовав ее новыми словами утешения, он простился с нею.
— Я должен теперь покинуть тебя, дочь моя, на мое место заступит невидимо Тот, Кто не покинет тебя до конца, и спасет тебя, как уже столько раз спасал тебя. Веришь ли этому?
— Верю, отец! — убежденно и искренне ответила Мириам.
И, действительно, в те времена, когда еще были люди, знавшие и видавшие самого Иисуса Христа, когда слова его еще были живы в их памяти и звучали над миром, глубокая убежденная вера Его последователей была достаточно сильна, чтобы заставить их временами ощущать Его присутствие среди них.
В эту ночь во многих катакомбах Рима возносились горячие молитвы за Мириам. Мириам, успокоенная и утешенная, спала крепким сном до самого рассвета. На рассвете Юлия разбудила ее, нарядила в великолепные одежды и, когда все было готово, со слезами простилась с ней.
— Дитя мое, ты мне стала дорога, как родная дочь, и теперь я не знаю, увижу ли тебя когда-нибудь!
— Быть может, даже очень скоро, а если нет, то призываю благословение Бога на тебя и на Галла, которые любили и берегли меня, как родную!
— И которые надеятся и впредь оберегать тебя, дорогая! Клянусь римскими орлами, пусть Домициан остерегается того, что он задумал сделать. Кинжал мщения может пронзить и сердца князей!
— Но пусть то будет не твой кинжал, Галл, — сказала ласково Мириам, — будем надеяться, что тебе не будет надобности мстить!
В этот момент во двор внесли носилки, в которых поместилась Мириам с Галлом, чтобы отправиться к месту сборища. Было еще темно, повсюду мигали факелы и огни, из всех домов доносился шум голосов и движение, местами толпа была до того густа, что солдаты с трудом прокладывали дорогу для паланкина. После довольно продолжительного пути носилки остановились наконец у ворот большого здания, и Мириам пригласили выйти. Здесь ожидало несколько должностных лиц, которые приняли ее от Галла, выдав ему расписку в принятии ее, точно ценной вещи. Получив эту расписку за должной подписью, Галл повернулся и вышел, не простившись с ней и не взглянув на нее.
— Ну, пойдем, что ли, поворачивайся! — сказал один из служителей.
— Эй, ты, слышишь, осторожнее с этим сокровищем! Это — «Жемчужина»! Знаешь, та пленница, из-за которой поссорились цезари с Домицианом, теперь о ней весь Рим говорит. Говорю тебе, помни, что теперь многие наши патрицианки стоят меньше, чем она сейчас! — заявил кто-то служителю.
Тогда раб с низким почтительным поклоном попросил Мириам последовать за ним в приготовленное для нее помещение. Она послушно последовала через толпу пленных в небольшую комнату, где ее оставили одну. Снаружи до нее доносились звуки голосов, прерываемые по временам заглушёнными рыданиями, вздохами и жалобными воплями. Но вот дверь отворилась, слуга внес кувшин молока и хлеб. Мириам была этому очень рада, так как чувствовала, что силы ее нуждаются в поддержке. Но едва только она принялась за эту пищу, как явился раб в ливрее императорского двора и поставил перед нею поднос, на котором в серебряных сосудах и на серебряных блюдах находились самые изысканные блюда и напитки.
— «Жемчужина Востока», — сказал он, — господин мой, Домициан, посылает тебе привет и вот этот дар: все эти ценные сосуды и блюда чистого серебра твои, их сохранят для тебя, а сегодня вечером ты будешь ужинать на золотых тарелках!
Мириам ничего не ответила, но едва только раб вышел, как она ногою опрокинула все серебряные сосуды и блюда и продолжала есть хлеб и пить молоко из глиняного кувшина. Вскоре явился офицер и вывел ее на улицу, на большую квадратную площадь. Так как теперь солнце уже взошло, то она ясно увидела перед собой великолепное, грандиозное здание, а перед ним весь римский сенат в богатых тогах и лавровых венках на голове и множество вооруженных всадников в блестящих доспехах. Перед зданием шли длинные величественные колоннады, занятые знатными дамами, а впереди стояли два слоновой кости кресла, никем еще. не занятые. По правую и левую сторону кресел, насколько только хватал глаз, тянулись бесконечные ряды войск. И вот из колоннады в богатых шелковых одеждах и с лавровыми венками на голове появились цезари Веспасиан и Тит в сопровождении Домициана и их свиты. При виде их солдаты приветствовали их громкими криками, и голоса их, сливаясь в общий рев, подобный рокоту моря, долгим раскатом звучали в воздухе, пока Веспасиан не подал рукою знак смолкнуть.
Цезари заняли свои места и, среди всеобщей тишины, накрыв головы свои плащами, казалось, произносили тихую молитву. Затем Веспасиан встал и, выступив вперед, обратился с речью к солдатам, благодарил их за мужество и воинские подвиги и обещал награды. Когда он кончил, речь его снова приветствовали громкие крики солдат, после чего легион за легионом прошел мимо императоров туда, где для них был приготовлен богатый пир.
Затем цезари и свита удалились, и церемониймейстеры стали устанавливать процессию. Ни начала, ни конца этой процессии Мириам не могла видеть, она заметила только, что впереди ее вели около двух тысяч человек пленных евреев, связанных по восьми в ряд, за ними шла она одна, а за нею также один, но в сопровождении двух стражей, в белой одежде и пурпурном плаще, с вызолоченною цепью на шее и кандалами на руках, шел знаменитый еврейский военачальник Симон, сын Гиора, тот самый свирепый воин, которого евреи пустили в Иерусалим, чтобы одолеть Зилота Иоанна Тишала. С того самого дня, когда этот Симон заседал в Синедрионе и в числе других осудил Мириам на страшную смерть, девушка не видела его, несмотря на это, теперь, когда судьба снова столкнула их, он сразу узнал ее.
Вскоре торжественная процессия двинулась по Триумфальному пути.
За пленными евреями, за Мириам или, как ее называли в Риме, за «Жемчужиной Востока» и Симоном несли на подставках и столах золотую утварь и сосуды Иерусалимского храма, золотые семисвечники, светильники, а также и священную книгу еврейского закона. Далее следовали люди, несшие высоко над головой богинь победы из слоновой кости и золота. Когда это шествие подошло к Porta-Triumphalis (т. е. Триумфальным воротам), в него вступали цезари, каждый в сопровождении своих ликторов, fasces (связки прутьев) которых были увиты лаврами.
Впереди двигался цезарь Веспасиан на великолепной золотой колеснице, запряженной четверкой белоснежных коней, которых вели под уздцы солдаты ливийцы, за спиною цезаря стоял чернокожий раб в темной одежде, чтобы отвращать дурной глаз и влияние завистливых божеств.
Этот раб держал над головою императора золотой венок из лавровых листьев и время от времени наклонялся к его уху, шепча знаменательные слова: Respice post te, hominem memento te (Оглянись назад на меня и вспомни, что ты смертен).
За Веспасианом, цезарем-отцом, следовал Тит, цезарь-сын, на блестящей колеснице, на которой был изображен Иерусалимский храм, охваченный пламенем.
Подобно отцу, он был одет в toga picta palmata, т. е. расшитую золотом тогу (верхнюю одежду) и тунику, окаймленную серебряными листьями. В правой руке он держал лавровую ветвь, а в левой — скипетр. За его спиной также стоял раб, державший над ним лавровый венок и нашептывавший ему те же слова.
За колесницей Тита, вернее, почти наряду с ней, ехал верхом на великолепном коне в богатейшем наряде Домициан, за ним трибуны и всадники, затем легионеры, числом около пяти тысяч, с копьями, увитыми лаврами.
Медленно подвигаясь вперед, процессия приближалась к храму Юпитера Капитолийского. Десятки тысяч народа толпились на пути шествия, окна и крыши домов были переполнены зрителями, громадные трибуны, наскоро воздвигнутые из досок, были сплошь унизаны людьми. Куда ни падал взор, всюду волновалось беспредельное море голов, так что в глазах начинало рябить. Вдали это море было спокойно и безмолвно, но едва приближалась процессия, как оно начинало волноваться, и подымался шум, подобный шуму волн, постепенно переходивший в настоящую бурю и потрясавший воздух, подобно раскатам грома.
Время от времени шествие останавливалось то потому, что кто-нибудь из пленных падал от изнеможения, то потому, что другие участники чувствовали потребность подкрепить свои силы несколькими глотками вина. Тогда крики толпы смолкали, и зрители начинали обмениваться критическими замечаниями, едкими шутками и насмешками над тем, что у них было перед глазами. Мириам невольно уловила замечания относительно ее личности — почти все эти люди знали ее под именем «Жемчужины Востока» и без церемоний указывали друг другу на ее жемчужное ожерелье, многим была знакома отчасти ее печальная история, и они всматривались в изображение ворот Никанора на ее груди, большинство же цинично разбирали ее красоту, передавая из уст в уста слух о Домициане и о его ссоре с цезарями, а также о выказанном им намерении купить ее на публичном торгу.
Вблизи бань Агриппы на улице дворцов шествие остановилось, тут внимание Мириам было привлечено величественного вида дворцом, все окна которого были закрыты ставнями, а кровля и крыльцо безлюдны и ничем не изукрашены и не разубраны, как все остальные здания и дома на пути шествия.
— Чей это дворец? — спросил кто-то из толпы.
— Он принадлежит одному богатому патрицию, павшему в Иудее, и теперь заперт, так как пока еще не известно, кто будет его наследником!
Глухой стон и громкий веселый смех отвлекли внимание Мириам от этого разговора, оглянувшись, она увидела, что Симон, еврейский военачальник, измученный и изнеможенный, лишился чувств и упал лицом на землю. Его стражи, забавлявшиеся все время тем, что стегали его плетьми для увеселения толпы, теперь прибегнули к тому же средству, чтобы привести его в чувства. Мириам с болезненно сжавшимся сердцем отвернулась, чтобы не видеть этого возмутительного зрелища, и увидела перед собой высокого человека в богатой одежде восточного купца, стоявшего к ней спиной и спрашивавшего у одного из маршалов Триумфа: «Правда ли, что эта девушка, «Жемчужина», как ее называют, будет продаваться сегодня на публичном торгу на Форуме?» Получив утвердительный ответ, незнакомец скрылся в толпе.
Теперь Мириам впервые почувствовала в этот день, что она падает духом, что мужество покидает ее, и при мысли о той судьбе, какая ожидала ее сегодня вечером, у нее явилось желание упасть обессиленной, изнеможенной на землю и не подняться до тех пор, пока плети погонщиков не добьют ее на месте. Но вдруг, словно луч света во мраке, сладкое чувство надежды проникло в ее грудь, она стала искать среди окружающих ее лиц то, которое могло ей внушить вновь эту бодрость. Но не в толпе ей следовало искать этот источник внезапной светлой надежды. Вот взгляд ее случайно вновь остановился на том мраморном дворце по левую ее руку, и ей показалось, что одно из окон этого дворца, которое раньше было закрыто ставнями, теперь было открыто, но задернуто изнутри тяжелой голубой шелковой завесой. Вдруг тонкие темные пальцы показались в складках этой завесы, и сердце Мириам почему-то дрогнуло. Теперь она не спускала глаз с этого окна. Завеса медленно разделилась, и в окне появилось лицо темнокожей старой женщины с седыми как лунь волосами, красивое и благородное, но скорбное лицо. Мириам чуть не лишилась сознания, то было дорогое лицо Нехушты, которую она считала умершей и навсегда потерянной для себя.
Мириам не верила своим глазам, ей думалось, что это видение — игра ее растроенного воображения. Но, нет! Вот Нехушта осенила ее крестом и, приложив палец к губам в знак молчания и осторожности, скрылась за голубой завесой. У Мириам уже подкашивались ноги, и она чувствовала, что сейчас упадет, что не в силах сделать ни шагу, а между тем, маршалы уже понукали идти вперед. В этот момент какая-то старая женщина из толпы поднесла ей чашу с вином к губам, грубо промолвив:
— Выпей, красавица! От этого твои бледные щеки похорошеют и знатным людям веселее будет смотреть на тебя!
Готовая оттолкнуть чашу, Мириам взглянула на говорившую и узнала в ней христианку, часто молившуюся вместе с ней в катакомбах, обнадеженная, она послушно сделала несколько глотков и, с благодарностью взглянув на старуху, продолжала идти вперед.
За час до заката шествие, миновав бесконечное множество улиц, садов, украшенных колоннами и статуями, поднялось на крутой холм, где возвышался великолепный храм Юпитера Капитолийского. При подъеме на холм стражи схватили Симона и, волоча за золоченую цепь, увели куда-то из рядов процессии.
— Куда и зачем уводят они тебя? — спросила Мириам.
— На смерть! — мрачно ответил он. — Я так желаю ее!
Цезари сошли со своих колесниц и встали на вершине лестницы у алтаря, тогда как на остальных ступенях позади их становились по порядку другие участники триумфа. Затем наступило продолжительное ожидание чего-то, но чего, Мириам не знала. Вдруг по направлению от форума показались бегущие люди, для которых предусмотрительно была оставлена в толпе царедворцев свободная дорога. Один из этих людей, бежавший впереди всех, нес какой-то предмет, завернутый в скатерть.
Представ перед цезарями, он сбросил эту скатерть и поднял перед ними на воздух так, что мог видеть весь народ, отрубленную седеющую голову Симона, сына Гиора.
Этим всенародным убийством мужественного полководца неприятеля завершался триум римлян, при виде этого кровавого доказательства трубы загудели, знамена стали развиваться высоко в воздухе, а из полумиллиона грудей вырвался громкий крик торжества, крик толпы, опьяненной своею славой, своей жестокою местью!
Затем перед алтарем всесильного божества цезари принесли жертвы благодарности за дарованную им и их оружию победу.
Так окончился триум Веспасиана и Тита, а вместе с ним и печальная повесть борьбы народа еврейского против железного клюва и когтей грозного римского орла.
<< пред. << >> след. >> |