| << пред. << >> след. >> Глава XXIII
Вынужденное согласие Айши
Я уже наелся досыта, а Лео все еще продолжал есть; не знаю, сказывалась ли тут большая потеря крови, или это действовало необыкновенно сильное тонизирующее средство, но аппетит у него был волчий. Глядя на его лицо, я заметил, что оно странно изменилось: перемена эта произошла не в один миг, а постепенно, исподволь, просто я обратил на нее внимание лишь сейчас, после нашей недолгой разлуки. Я уже говорил, что его красивое лицо похудело; оно стало теперь более одухотворенным, а в его глазах залегла тень мрачных предчувствий. Не знаю почему, но мне было больно на него смотреть. То был уже не прежний, так хорошо знакомый мне Лео: могучий, широкогрудый, веселый и общительный, заядлый путешественник, охотник и боец, который, по воле случая, полюбил духовную силу, воплощающую совершенную женственность и обладающую всемогуществом самой Природы, и не только полюбил, но и был любим ею. Внешне он как будто бы не очень переменился, только внутренне; и в этой внутренней перемене, несомненно, ощущалось влияние Айши, ибо выражение его лица неразличимо походило на то, какое часто бывало на ее лице, если она была в мире сама с собой.
Айша также наблюдала за ним задумчивыми, полудремотными глазами, как вдруг ее осенила какая-то мысль, глаза ярко вспыхнули, к щекам и ко лбу прилила кровь. Да, всемогущая Айша, которая ради спасения своего возлюбленного не остановилась перед убийством тысяч людей, чьи трупы валялись на Равнине, покраснела и затрепетала, как юная девушка от первого поцелуя.
Лео поднялся из-за стола.
— Жаль, я не участвовал вместе с тобой в этом сражении, — сказал он.
— Сопротивление было только во время переправы, — ответила она, — и только. Затем сражались уже мои посланники — Огонь, Земля и Воздух: я пробудила их от сна и по моему повелению они разили твоих врагов и спасли тебя.
— Столько жизней погублено ради спасения одного человека, — горестно произнес Лео; эта мысль, видимо, мучила его.
— Даже если бы их были миллионы, а не тысячи, я перебила бы их всех до одного. Ответственность за их смерть — на мне, а не на тебе. Вернее, на ней, — она показала на мертвую Атене. — Это она зачинщица войны. Ей следовало бы поблагодарить меня за то, что в царство тьмы ее проводило столь почетное воинство.
— И все же это ужасно, — сказал Лео, — представлять себе, любимая, что ты вся в крови.
— Какое мне дело! — воскликнула она с величественной гордостью. – Лишь бы эта кровь смыла пятно твоей крови, пролитой этими жестокими руками, что некогда убили тебя.
— Какое у меня право судить тебя? — продолжал Лео, как бы в споре с самим собой. — Ведь и сам я вчера ради своего спасения уложил двоих людей.
— Не говори так, — воскликнула она в холодной ярости. — Я видела вчера это место и, ты, Холли, свидетель, поклялась, что за каждую каплю твоей драгоценной крови они заплатят мне сотнями жизней; я никогда не лгу и сдержала свою клятву. Посмотри на этого человека, которого я превратила в каменное изваяние, он как будто умер, хотя еще и живет; ты ведь помнишь, что он собирался сделать, когда я вошла.
— Он хотел отомстить за смерть своей повелительницы и за гибель ее армий, — ответил Лео. — Почему ты уверена, Айша, что Сила еще более великая, чем ты, не покарает тебя?
По лицу Лео скользнула бледная тень — такая тень падает иногда от крыльев приближающейся Смерти; в застывших глазах Шамана запечатлелась такая же застывшая усмешка.
На какой-то миг Айша поддалась страху, но тут же овладела собой.
— Нет, — сказала она, — этому не бывать, да и кто в этом необъятном мире, кроме Той, что не внемлет ничьим мольбам, смеет бросить вызов моей воле?!
В то время как она говорила и ее исполненные ужасающей — поистине ужасающей — гордыни слова звонким эхом метались по каменной комнате, передо мной разворачивалось поразительное видение.
Я видел безграничное пространство, заполненное сияющими солнцами, а еще выше, в такой же бесконечной пустыне, огромный Лик, объятый невероятным спокойствием, увидел — и ощутил всю свою ничтожность. Я знал, что это сам Рок на своем надмирном престоле. Едва шевельнутся его уста — и целые миры послушно устремятся по предначертанному им пути. Уста шевельнутся еще раз — и эти мчащиеся небесные колесницы повернут или остановятся, появятся или исчезнут. И я знал, что это существо рядом со мной, — будь она смертная женщина или дух, — обуреваемое страстью, в гордом сознании своего всесилия, посмело бросить вызов этому спокойному Величию. Моя душа в страхе отпрянула.
Ужасное видение отлетело, мой ум вернулся к реальности, — и в этот миг Айша заговорила новым, торжествующим голосом.
— Нет, нет, — выкрикнула она. — Ночь прежних кошмаров миновала; уже занимается заря Победы! Смотри! — И она показала в поломанное ураганом окно на пылающий город внизу: оттуда слышался один сплошной вопль отчаяния, рыдали женщины, оплакивая бессчетных погибших, а огонь с ревом пожирал их дома, как некий вырвавшийся из неволи ликующий демон. — Смотри же, Лео, на дым первого жертвоприношения в твою честь, о повелитель, слушай сопровождающий его гимн. Может быть, тебе этого мало? Я устрою другие жертвоприношения. Ты любишь войну. Мы отправимся на покорение мятежных городов земли, превратим их в пылающие факелы на своем пути.
Она остановилась на миг; ее тонко вырезанные ноздри трепетали, лицо было озарено провидением грядущего великолепия, и вдруг ее взгляд со стремительностью ласточки скользнул к золотой диадеме, что лежала рядом с волосами мертвой Атене.
Она нагнулась, подобрала ее и, подойдя к Лео, подняла высоко над его головой. Затем медленно опустила сверкающий венец на его голову. И заговорила своим звучным, в необыкновенно богатых переливах, голосом. Слова ее звучали, словно триумфальный пеан.
— Увенчав тебя этим убогим земным символом, я провозглашаю тебя Царем всего Мира; этот золотой круг сосредоточивает в себе всю власть. Будь же Царем Мира — и моим властителем!
Она приподняла венец, вновь его опустила и вновь заговорила, вернее, запела:
— Вместе с этим золотым кругом, подобным в своей непрерывности самой вечности, я дарю тебе бесчисленные дни жизни. Живи, покуда живет мир, и будь его — и моим — властителем!
В третий раз венец коснулся его чела.
— Вместе с этим золотым кругом я дарю тебе бесценное чистое золото Мудрости: этот талисман откроет перед тобой все тайные тропы Природы. По этим удивительным тропам ты пройдешь вместе со мной гордым победителем, покуда с самой высокой своей вершины она не вознесет нас на наш бессмертный трон, который опирается на две колонны — Жизнь и Смерть.
Айша отшвырнула диадему, и по какой-то необъяснимой случайности она упала на грудь мертвой Атене.
— Доволен ли ты всеми этими дарами, мой повелитель? — вскричала она.
Но Лео печально поглядел на нее и покачал головой.
— Чего же еще ты хочешь? Скажи, и — клянусь — я исполню любое твое желание.
— Ты поклялась, но сдержишь ли ты клятву?
— Да, клянусь своей жизнью, своей жизнью и той Силой, что взрастила меня! Я сделаю все, что я могу; и если я нарушу эту свою клятву, пусть меня постигнет такая кара, которая удовлетворит даже наблюдающую за нами душу Атене!
Я слышал все это, должно быть, слышал и Шаман: в его глазах опять появилась застывшая усмешка.
— Я не прошу у тебя невозможного. Я прошу у тебя тебя самое — не когда-нибудь в отдаленном будущем, когда я омоюсь в таинственном огне, а прямо сейчас, сегодня вечером.
Она отпрянула в замешательстве.
— Конечно, — медленно проговорила она, — я подобна тому глупому мудрецу, который вышел из дому, чтобы прочитать судьбы народов по звездам, и провалился в яму, выкопанную беспечными детишками, сломал себе кости и погиб. Перед тобой открылись такие великие возможности: взбираясь с одной сверкающей вершины на другую, ты можешь достичь свода небес, но ты продолжаешь цепляться за свою родную землю и просишь лишь обычной женской любви, я могла предполагать все что угодно, но не это.
О Лео! Я думала, что твоя душа устремлена к более возвышенным целям, что ты будешь молить меня о безграничном могуществе, о необъятных владениях, я готова была взломать для тебя врата самого Ада, как вот эти окованные двери, и вывести тебя оттуда, как Орфей — Эвридику, либо возвести тебя на трон среди огней самого дальнего солнца, чтобы ты мог взирать с высоты на подвластные ему миры в их вековечной игре.
Я думала, ты потребуешь, чтобы я открыла тебе то, о чем умалчивают все женщины — горькую правду во всей наготе: все свои грехи и печали, все изменчивые причуды моей ветреной фантазии, даже то, чего ты не знаешь и, возможно, никогда не узнаешь: кто я и откуда пришла в этот мир, и как я представлялась твоим очарованным глазам то уродливой, то прекрасной, и какова цель моей к тебе любви, и каково тайное значение рассказа о разгневанной богине, которая если и существовала, то лишь во сне.
Я думала... неважно, что я думала... Ты совсем не такой, каким я тебя воображала, мой Лео; в это великое мгновение я могла бы раскрыть для тебя мистические врата, чтоб ты вошел в них вместе со мной и постиг сокровенное сердце всего сущего там, в божественном чертоге. Но ты обращаешь ко мне ту же мольбу, которую шепчут все люди под безмолвной луной, во дворце и в хижине, среди снегов и пылающей пустыни. «О моя любовь! Подари мне поцелуй, подари поцелуй. О моя любовь! Отдайся мне вся целиком под луной, под луной!» Лео! Я была лучшего, более высокого о тебе мнения.
— Вполне может быть, Айша, ты была бы куда худшего мнения обо мне, удовлетворись я всеми этими солнцами, и созвездиями, и духовными дарами, и безграничной властью, но я всего этого не хочу и не понимаю.
Если бы я сказал тебе: «Будь моим ангелом-хранителем, не моей женой; осуши океан, чтобы я мог пройти по его дну; разверзни небосвод, чтобы я мог видеть, как растут звезды; поведай мне о происхождении бытия и смерти и научи меня видеть проистекающие из них следствия; помоги мне предать мечу все народы земли и наполнить их богатствами свои сокровищницы; передай мне свое умение поднимать бури и подчинять себе законы Природы; сотвори из меня полубожество — такое же, как ты сама», — если бы я сказал тебе все это, я не был бы самим собой.
Я не бог, Айша, я — человек, мужчина и, как всякий мужчина, стремлюсь к своей возлюбленной. Сними же с себя мантию могущества — ибо это могущество усеивает твой путь мертвыми телами и отдаляет тебя от меня. Хоть на одну короткую ночь отринь честолюбивые замыслы, которые неустанно гложут твою душу; забудь о своем величии — будь женщиной... и моей женой!
Она ничего не ответила, лишь посмотрела на него и покачала головой; ее пышные волосы заколыхались, словно вода под тихим ветерком.
— Ты отвергаешь меня, Айша, — продолжал он с нарастающим волнением. — А этого ты не вправе делать, ибо ты поклялась, Айша, и я требую, чтобы ты выполнила свою клятву.
Послушай же! Я не приму от тебя никаких даров; я не хочу разделить с тобой власть, не для меня фараонов трон; я хочу творить добро людям, а не убивать их, я хочу процветания мира, я не стану совершать путешествие в Кор, не стану омываться в Источнике Жизни. Я оставлю тебя здесь и попробую перейти через горы, а погибну — так тому и быть; и все твое могущество не сможет удержать меня, да в сущности ты во мне и не нуждаешься. Я не намерен больше терпеть эту каждодневную пытку: чувствовать твое присутствие, видеть твои нежные взгляды, слышать твои ласковые речи, твои обещания: «В следующем году. В следующем году. В следующем году». Сдержи же свою клятву или я уйду.
Айша продолжала молчать; голова ее поникла, грудь судорожно вздымалась. Лео подошел к ней, схватил ее в объятия и поцеловал. Каким-то образом, не знаю как, она вывернулась, хотя Лео держал ее крепко, и встала чуть поодаль.
— Я же просила, Холли, — шепнула она со вздохом, — передать тебе, чтобы ты оберегал меня от своего человеческого пламени. А оно уже начинает гореть в моей груди, и если оно ярко вспыхнет...
— Ну и что? — рассмеялся Лео. — Мы будем счастливы.
— Но долго ли? Если ты будешь единственным повелителем моей красоты, не обретя неуязвимость в бессмертии, денно и нощно сотни ревнивых кинжалов будут искать твое сердце — и в конце концов найдут его.
— Ты спрашиваешь, долго ли, Айша? Всю жизнь, год, месяц, минуту — не знаю и не хочу знать, и пока ты будешь мне верна, я не боюсь ревнивых кинжалов.
— Так ли это? Ты готов подвергнуть себя опасности? Я не могу тебе ничего обещать. Ведь ты можешь — риск слишком велик — умереть.
— Ну и что? Если я умру, мы будем навсегда разлучены?
— Нет, нет, Лео, это невозможно. Ничто не может нас разлучить, я уверена: так мне обещано свыше. Но тогда, прежде чем достичь конечного воссоединения, нам придется пройти мучительный путь через другие существования и сферы, может быть, более высокие существования и сферы, но веление судьбы непреложно.
— Я готов рискнуть, Айша. Неужели жизнь, которой я рискую на охоте ради того, чтобы убить леопарда или льва, слишком дорогая цена за неслыханное счастье твоей любви? Я требую, Айша, чтобы ты исполнила свою клятву. Слышишь, я требую.
И вот тогда с Айшей начало происходить самое непостижимое и таинственное из всех ее преображений. Но описать его я могу лишь иносказательно.
Однажды в Тибете мы были долгие месяцы заточены среди снегов, которые сплошь, вплоть до самого подножия, покрывали горные склоны; и как же опостылели нам эти пустынные поля чистейшей белизны: от одного взгляда на них у нас начинали болеть глаза. Затем начались дожди, все вокруг окутали густые туманы, от них стали еще темнее и без того темные ночи, когда легко заблудиться или упасть в пропасть.
Но вот однажды утром, увидя, что взошло солнце, мы подошли к двери и выглянули наружу. Нашим глазам открылось настоящее чудо. Снегов, которые завалили долину, как не бывало; вместо них перед нами лежали зеленеющие луга, усыпанные, как звездами, цветами, бежали журчащие ручьи и распевали птицы в своих гнездах на ивах. Небо уже не хмурилось; весь голубой небосвод, казалось, сиял нежной улыбкой. Суровую зиму с ее пронизывающими ветрами сменила весна с ее зефирами, которые тихо скользили по долине, напевая песню любви и жизни.
Там, в этой высокой башне, в присутствии живых и мертвых, пока передо мной разворачивался последний акт великой трагедии, глядя на Айшу, я вспомнил эту забытую картину. Ибо в ее лице свершилось такое же преображение. До сих пор, хотя Айша и была необыкновенно прекрасна, ее сердце походило на устланную снегом, неприступную гору; и о ее чистое чело и ледяное самообладание разбивались все надежды и желания.
Она клялась, что любит; эта любовь, в ее мистических проявлениях, несла с собой смерть. И все же складывалось впечатление, будто, несмотря на все порывы страсти, она как бы исполняет заученную роль: естественно, что мотылек стремится к звезде, но чтобы звезда стремилась к мотыльку? Человек может преклоняться перед богиней, озаренной божественными улыбками, но может ли богиня любить человека?
Но теперь все вдруг переменилось. В Айше пробудился человек: я видел, как высоко вздымается ее грудь под одеждой, слышал, как она мягко всхлипывает, а на ее запрокинутом лице и в ее неотразимых пленительных глазах появилось то самое выражение, которое порождается лишь любовью. Она как будто вся светилась лаской: уже не закутанная в пелены отшельница пещер, уже не Оракул Святилища, не Валькирия на полях битвы, а самая прекрасная и счастливая невеста, какая радовала глаза своего будущего мужа.
Когда она наконец заговорила, то заговорила о пустяках, именно так она возвестила о победе, одержанной ею над самою собой.
— Фу, — сказала она, показывая на свои порванные копьями, запыленные и влажные одежды — фу, мой господин, смотри, в каком свадебном наряде пришла к тебе твоя невеста, а ведь ей надобно было бы быть в царских украшениях и облачении, приличествующем и ее — и твоему — сану.
— Мне нужна сама женщина, а не ее одеяние, — ответил Лео, не сводя горящих глаз с ее лица.
— Тебе нужна сама женщина? В этом-то вся суть. Скажи мне, Лео, женщина я или дух. Скажи, что я женщина, ибо пророчество мертвой Атене тяготит мою душу: Атене сказала, что смертные и бессмертные не могут быть вместе.
— Конечно же, ты женщина, иначе ты не мучила бы меня столько недель.
— Спасибо, твои слова утешают меня. Но женщина ли сеяла разрушение по всей равнине? Перед женщиной ли склонялись Гром и Молния, говоря: «Мы здесь, повелевай нами!»? Воля женщины ли сокрушила эти крепкие двери? Могла ли женщина обратить этого человека в каменное изваяние?
...О Лео! Как бы хотела я стать женщиной. Говорю тебе, я принесла бы тебе, как свадебный дар, все свое величие, будь я уверена, что хоть один короткий год смогу быть женщиной и твоей счастливой женой.
Ты сказал, что я мучила тебя, но еще больше я мучилась сама, ибо хотела, но не смела уступить твоим мольбам. Говорю тебе, Лео, не будь я уверена, что ручеек твоей жизни неминуемо вольется в великий океан моей жизни, ибо море притягивает к себе все реки, а солнце — туманы, я бы не уступила и сейчас. Но я знаю, так подсказывает мне моя мудрость; прежде чем мы достигнем берегов Ливии, свершится великая беда, ты умрешь — и умрешь по своей собственной воле, а я, еще не став женой, овдовею.
Поэтому я, как и покойная Атене, бросаю кости, не зная, что выпадет. Не зная, выиграю я или проиграю. — И она воспроизвела дикий жест, каким отчаявшийся игрок в кости делает свою последнюю попытку.
— Итак, — продолжала она, — кости брошены, но сколько очков я набрала, скрыто от моих глаз. С сомнениями и страхами отныне покончено; что бы ни ожидало нас: жизнь или смерть, — я смело приму то, что нам назначено.
Каким же обрядом мы скрепим наш брак? Я знаю! Холли должен соединить наши руки: только он и никто другой. Он всегда был нашим верным проводником — он и отдаст мне тебя, а меня — тебе. Нашим алтарем будет пылающий город, свидетелями — и на земле и в небесах — мертвые и живые. Вместо всех обрядов и церемоний я коснусь своими губами твоих, а затем я спою тебе свадебную песню любви, какой еще не сочинял ни один смертный поэт и не слышали земные возлюбленные.
За дело, Холли: соедини эту девушку и этого мужчину.
Я повиновался, как во сне, и взял протянутые руки Айши и Лео. И в этот миг через мое тело — от нее к нему — побежал огненный ток, сотрясая меня и обжигая быстрыми волнами неземного блаженства. В то же время я увидел необыкновенно прекрасные картины и услышал мощные звуки величественной музыки; мой мозг был так переполнен жизненной силой, что я опасался за его сохранность.
Сам не знаю как, я соединил их руки; благословил их, сам не знаю какими словами. Затем я прислонился спиной к стене в напряженном ожидании.
И вот что я увидел.
В самозабвенном порыве страсти, столь прекрасной и могучей, что она казалась сверхчеловеческой, Айша прошептала: «О мой муж!» — обняла шею Лео, притянула его голову к себе, так что его золотые кудри смешались с ее черными, цвета воронова крыла, локонами, и поцеловала его в губы.
Так они стояли, обнимая друг друга, и я заметил, что та же диадема света, которая сияла на ее челе, увенчала и чело Лео; ее безупречно стройная фигура, просвечивая через белые покрывала, вся горела неярким огнем. Со счастливым смешком она отодвинулась и сказала:
— Лео Винси, я предаюсь тебе во второй раз и душой и телом, исполняя клятву, что я дала тебе в темных пещерах Кора и повторила здесь, во дворце Калуна. Знай же: что бы ни случилось, отныне мы уже никогда-никогда не расстанемся, отныне мы единое целое. Покуда ты жив, буду жить и я, рядом с тобой, а если тебе суждена смерть, я последую за тобой, через далекие миры и небеса; перед силой моей любви не устоят врата ни рая, ни ада. Я всегда буду там же, где и ты. Мы будем всегда спать вместе, и во всех снах жизни и смерти ты будешь слышать шепот моего голоса; мой голос пробудит тебя в час наступления вечного рассвета, когда навсегда отлетит прочь ночь беспросветного отчаяния.
Слушай же мою песню, и слушай ее внимательно, ибо в ее словах ты познаешь ту сокровенную истину, которую я не могла тебе открыть, не будучи твоей женой. Ты узнаешь, кто я и что я, ты узнаешь, кто ты и что ты, узнаешь о высшем предназначении нашей любви, о причинах ненависти этой мертвой женщины, обо всем, что я скрывала от тебя под оболочкой туманных, непонятных слов и видений.
Слушай же, мой любимый, мой повелитель, Песню Судьбы.
Она замолчала и возвела восторженно горящие глаза к небесам, как бы ожидая, что на нее низойдет вдохновение, и никогда еще, никогда, даже среди огней Кора, не казалась Айша столь божественно прекрасной и величественной, как в этот миг, когда наконец созрел урожай ее любви.
Мой взгляд блуждал между ней и Лео, который стоял бледный и недвижимый, будто окаменевший Шаман, будто охладелое тело Хании с устремленными к потолку глазами. Что происходит в его душе, с удивлением подумал я, почему он не откликается на зов этого гордого существа во всем великолепии ее могущества и ошеломляющей красоты.
Чу! Она запела таким выразительным и мелодичным голосом, что от его медовой сладости у меня захолонуло сердце, дыхание будто остановилось.
Мир не родился еще, не родился еще, и в утробе Безмолвия
души людские дремали.
Но были уже я и ты...
Внезапно Айша оборвала пение, и я скорее почувствовал, чем увидел, ужас на ее лице.
Лео шатался, словно стоял не на каменном полу, а на палубе корабля в бурю. Он тянул, как слепой, руки, пытаясь ее обнять, — и вдруг повалился навзничь.
Какой ужасающий вопль вырвался у нее из груди! Этот вопль мог бы пробудить мертвецов на Равнине! Мог бы долететь до звезд. Один только вопль — и трепещущее, как сердце, молчание.
Я бросился к Лео: он лежал мертвый, убитый поцелуем Айши, испепеленный огнем ее любви, — лежал мертвый на груди мертвой Атене.
<< пред. << >> след. >> |