| << пред. << >> след. >> V. Д'АРСИ УЕЗЖАЮТ ИЗ ДАМАСКА
С Годвином и Вульфом обращались почтительно. Им отвели дом и дали несколько слуг, которые охраняли их. На своих быстрых конях они ездили в пустыню охотиться и без труда могли бы ускакать в ближайший христианский город, никто не остановил бы их; они пользовались полной свободой. Но им некуда было бежать без Розамунды.
Д’Арси часто виделись с Саладином; султан любил рассказывать им о том времени, когда их отец и дядя были на Востоке, или расспрашивать об Англии и франках, или же толковать с Годвином о религиозных вопросах. Чтобы показать свое доверие к д'Арси, султан назначил их офицерами своих телохранителей, и когда они, утомленные бездействием, попросили его позволить им дежурить в его дворце, он охотно согласился. Братья не стыдились этого, так как в то время между сарацинами и франками был мир, и они не получали жалованья от Саладина.
И действительно, между христианами и сарацинами был мир; но Годвин и Вульф понимали, что он скоро нарушится. Дамаск и долина, расстилавшаяся кругом этого города, превратилась в громадный лагерь; с каждым днем в него стекались все новые тысячи диких, воинственных племен. Однажды д'Арси спросили знавшую все Масуду, в чем дело, она ответила:
— Джихад — начало священной войны. Давно во всех мечетях на Востоке верных призывали поднять меч. Скоро начнется великая борьба креста с полумесяцем, и тогда, пилигримы Джон и Петер, нам придется стать под то или другое знамя.
— Нетрудно угадать, которое мы выберем, — сказал Вульф.
— Конечно, — ответила Масуда, улыбаясь своей странной улыбкой, — только, может быть, вам будет тяжело воевать против принцессы Баальбека и ее дяди, повелителя верных? — И она ушла, улыбаясь.
Действительно, Розамунда, двоюродная сестра и предмет горячей преданности д'Арси, как они думали, сделалась истой принцессой Баальбека. Она жила среди пышности и пользовалась полной свободой. Все обещанное в письме к старому д'Арси исполнил Саладин: Розу Мира не принуждали менять религию, не предлагали ей женихов. Но на Востоке женщины, особенно знатные, не могли свободно видеться с мужчинами, хотя бы даже родственниками, и ей, принцессе из дома Саладина, приходилось повиноваться обычаям этой страны, даже выходя из дома, накидывать на лицо покрывало. Годвин и Вульф просили султана позволить им время от времени разговаривать с нею, но он резко сказал:
— Рыцари, это противно обычаю! И чем менее вы будете видеться с принцессой, тем лучше для нее и для вас, кровью которых я не хочу омыть мои руки... а также для меня самого.
И братья ушли с горечью в сердце. Розамунда была бесконечно далека от них. Понимали они также, что увезти ее из Дамаска не было возможности. Она жила в отдельном дворце, день и ночь охранявшемся мамелюками султана, которые знали, что за недосмотр они поплатятся жизнью. Внутри дворца ее сторожили доверенные евнухи султана, которыми командовал умный и хитрый Мезрур; ее женская свита состояла из шпионок.
Только одно утешение оставалось у д'Арси: с самого начала Розамунда попросила султана не разлучать ее с Масудой, и он, хотя и с некоторым недовольством, согласился исполнить эту просьбу, помня роль Масуды при спасении его племянницы от Сипана. Масуда же, на которую не обращали особенного внимания, и вдобавок еретичка, имела право говорить с кем ей угодно, а так как ей часто хотелось видеться с Годвином, братья получали сведения о Розамунде.
От нее д'Арси узнали, что принцессе жилось довольно хорошо, но что ее тяготили восточные обычаи, стеснения и бездействие; Розамунда страдала оттого, что не могла видеться с ними. Она каждый день посылала им поклоны и просила ничего не предпринимать для ее бегства, даже не пытаться видеться с ней. По ее словам, Саладин так боялся рыцарей, что и ее, и их постоянно караулили. Молодые люди приуныли.
Однажды в жаркое утро д'Арси сидели во дворе своего дома подле фонтана и сквозь резьбу бронзовых ворот смотрели на прохожих и на часовых, которые маршировали взад и вперед. Их дом помещался на одной из главных улиц Дамаска, и мимо него постоянно лился пестрый человеческий поток.
Годвин и Вульф мрачно сидели в тени, падавшей от расписанного красками дома. Их утомляли пестрая толпа, зной, несносные крики с минаретов, поблескивание мечей, а больше всего угнетала мысль о том, что им не удастся увезти Розамунду из дворца Саладина. Они молчали, поглядывая то на прохожих, то на тонкую струю воды, падавшую в мраморный бассейн.
Вдруг они услышали голоса и, взглянув на ворота, увидели женщину, завернутую в длинный плащ, которая разговаривала с часовым. Воин засмеялся и поднял руки, точно желая ее обнять. Блеснул кинжал, воин отступил все еще со смехом, и отодвинул засов ворот. Женщина вошла во двор. Это была Масуда. Братья поднялись и поклонились ей, но она, не останавливаясь, скрылась в доме. Д'Арси вошли за нею. Солдат все еще смеялся, и при звуке его смеха Годвин вспыхнул.
— Ничего, — сказала она. — Оскорбления я переношу постоянно, ведь они считают меня... — И она не договорила.
— Ну, пусть они лучше не говорят мне, чем считают вас, — прошептал Годвин и сжал эфес меча.
— Благодарю вас, — ответила Масуда и нежно улыбнулась ему; она сбросила с себя плащ и осталась в красивом белом платье, вышитом на груди гербом Баальбека. — Хорошо, что они считают меня убийцей и шпионкой, не то мне не удалось бы войти в ваш дом!
— Что случилось с Розамундой? — задал вопрос Вульф.
Масуда ответила:
— Принцесса Баальбека, моя госпожа, здорова и по-прежнему хороша, хотя ее томит пышность и ничто не доставляет радости. Она послала привет, но не сказала, которому из вас передать поклон, а потому, пилигримы, вы должны разделить его пополам.
Годвин слегка вздрогнул, а Вульф просто спросил, есть ли надежда видеть ее.
— Никакой, — ответила она и потом прибавила: — Я пришла по другому делу. Хотите ли вы оказать услугу Салахеддину?
— Не знаю... В чем дело? — мрачно спросил Годвин.
— Нужно только спасти его жизнь, — ответила она. — Может быть, он будет благодарен за это, может быть, и нет... Все зависит от расположения его духа.
— Скажите нам, — проговорил Годвин, — каким путем мы, двое франков, можем спасти жизнь султана Востока?
— Вы, конечно, еще помните Сипана и его федаев? Ну так сегодня ночью они задумали убить Салахеддина, потом, если возможно, покончить с вами и увести вашу даму Розамунду; если же это не удастся — зарезать ее... Я говорю правду! Это мне сказал один из них благодаря печати: бедный безумец воображает, что я с ними заодно! Сегодня вы, как начальники телохранителей, дежурите в прихожей. Не так ли? В полночь сменяют часовых; но восемь воинов, которые должны стать на караул в комнате Саладина, не придут: их отзовут прочь поддельным приказом. Вместо них явятся восемь убийц, переодетых мамелюками. Они надеются обмануть и заколоть вас, убить Саладина и убежать из противоположных дверей. Как вы думаете, выдержите ли вы бой с восемью бойцами?
— Мы уже пробовали это и опять попробуем, — ответил Вульф. — Как же узнаем мы, что они не мамелюки?
— Вот как: убийцы направятся к дверям спальни султана, а вы преградите им дорогу. Тогда они бросятся на вас, вы защищайтесь и кричите.
— А если они осилят нас? — спросил Годвин. — Тогда султан погибнет?
— Нет, вы должны запереть дверь в комнату Салахеддина и спрятать ключ; наружная стража услышит шум борьбы раньше, чем они ворвутся в спальню, — ответила Масуда и прибавила, подумав немного: — А не лучше ли теперь же открыть заговор султану?
— Нет, нет, — возразил Вульф, — попробуем биться; мне надоело бездействие. Гассан охраняет наружные ворота. Он придет, услышав шум мечей.
— Хорошо, — сказала Масуда, — я позабочусь, чтобы он был на месте и не спал. Теперь до свидания. Я ничего не скажу принцессе Розамунде. — И, набросив на себя плащ, Масуда ушла.
— Как ты думаешь, это правда? — спросил Вульф Годвина.
— Масуда никогда не лгала, — ответил Годвин. — Осмотрим кольчуги: у федаев острые кинжалы.
Приближалась полночь; братья стояли в маленькой сводчатой передней, внутренняя дверь которой вела в спальню Салахеддина. Караул, состоящий из восьми мамелюков, ушел, по обычаю он должен был встретить во дворе сменяющих, но до сих пор смена эта не появилась.
— По-видимому, рассказ Масуды правда, — сказал Годвин и, подойдя к внутренней двери, замкнул ее на ключ, который спрятал под одну из подушек. Потом д'Арси стали перед закрытой дверью, завешенной занавесями. Они были в тени; висячие серебряные лампы освещали остальное пространство. Они молчали и ждали. Вот послышались человеческие шаги. Восемь мамелюков в желтых одеждах, накинутых поверх кольчуг, вошли и отдали рыцарям честь.
— Стойте, — сказал Годвин. Они остановились на мгновение, но скоро снова двинулись вперед. — Стойте! — повторили оба брата, но те не слушались. — Стойте, сыновья Сипана! — в третий раз сказал д'Арси, обнажая мечи. Но со злобным шипением федаи уже бросились на них.
— Д'Арси! Д'Арси! На помощь султану! — закричали братья; бой начался. Шестеро ассасинов напали на Годвина и Вульфа, и, пока они отбивались от них, двое скользнули за рыцарей и попробовали отворить дверь, но увидели, что она заперта. Тогда они тоже ударили на братьев, думая снять ключ с трупа одного из них. Во время первого натиска двое федаев упали под ударами длинных мечей; после этого убийцы не подходили близко; некоторые беспокоили рыцарей спереди, остальные старались проскользнуть за их спиной и заколоть их сзади. И действительно, удар одного кинжала поразил Годвина в плечо, но лезвие только скользнуло по его крепкой кольчуге.
— Отступи! — крикнул он Вульфу. — Не то они убьют нас!
Д Арси внезапно отступили и прислонились спиной к двери; так они стояли, призывая на помощь и кругообразно размахивая перед собой мечами; федаи не смели подходить к ним. Снаружи доносились крики и топот; раздались тяжелые удары в ворота, которые убийцы задвинули засовом; из спальни Салахеддина голос султана спрашивал, что случилось. Федаи слышали все и поняли, что они погибли. Полные отчаяния и бешенства, ассасины забыли об осторожности; они бросились на братьев, полагая, что, свалив их, все же проберутся к Саладину и убьют его раньше, чем сами будут убиты. Годвин и Вульф жестоко ранили двоих, и в это время к братьям прибежал Гассан с внешней стражей.
Еще через минуту легко раненные Годвин и Вульф стояли, опираясь на мечи, а федаи, одни убитые или раненые, другие взятые в плен и связанные, лежали перед ними на мраморном полу. Дверь в спальню открыли, оттуда показался султан в своем ночном одеянии.
— Что случилось? — спросил он, подозрительно глядя на д'Арси.
— Ничего особенного, — ответил Годвин. — Эти люди пришли убить вас, и мы задержали их, пока не подоспела помощь.
— Убить меня? Моя собственная стража хотела убить меня?
— Это не ваши воины, а федаи, переодетые в платье мамелюков и подосланные аль-Джебалом, — сказали д'Арси.
Саладин побледнел, он, не боявшийся ничего на свете, всю жизнь боялся ассасинов и их повелителя, который трижды старался убить его.
— Снимите с них кольчуги, — продолжал Годвин, — и я думаю, вы, султан, увидите, что я говорю правду; если же нет — допросите оставшихся в живых.
Воины Саладина повиновались, и на груди одного убитого федая нашли выжженное клеймо в виде кроваво-красного кинжала. Саладин отозвал братьев в сторону.
— Как вы узнали об этом? — подозрительно спросил он, всматриваясь в их лица.
— Масуда... из свиты госпожи Розамунды... предупредила нас, что вы, властитель, и мы будем убиты сегодня убийцами.
— Почему же вы не сказали об этом мне?
— Потому, султан, — ответил Вульф, — что мы не знали, правильно ли известие, не хотели принести ложных опасений и остаться одураченными, а также думая, что сумеем выдержать нападение восьми крыс Сипана, наряженных воинами Саладина.
— Вы хорошо поступили, хотя задумали безумное дело, — сказал султан. Он подал руку сперва одному, потом другому рыцарю и прибавил: — Рыцари, Саладин обязан вам жизнью.
Если когда-нибудь случится, что ваша жизнь будет зависеть от Саладина, он вспомнит о сегодняшнем вечере.
На следующее утро оставшихся в живых федаев допросили, и они сознались во всем; потом их казнили. Многих из горожан арестовали и убили по подозрению в сообществе с федаями, и на время страх перед ассасинами замер.
С этого дня Саладин стал очень дружески относиться к братьям, предлагал им подарки, всевозможные почести, но они отказывались от всех милостей, говоря, что им нужно только одно: что именно — он знает. И, слыша этот ответ, он делался мрачен. Раз утром султан послал за д'Арси, и они застали Саладина только с его любимым эмиром — принцем Гассаном и со священником — имамом.
— Выслушайте меня, — отрывисто сказал Годвину Саладин. — Я знаю, что вы любите мою племянницу, принцессу Баальбека. Хорошо. Подчинитесь Корану, и я отдам вам ее в жены; тогда, может быть, она тоже примет истинную веру, а я приобрету прекрасного воина и дам раю прекрасную душу. Имам научит вас истиной вере.
Но Годвин только посмотрел на него широко открытыми, изумленными глазами и ответил:
— Султан, я благодарю вас, но не могу изменить веры.
— Так я и думал, — со вздохом сказал Саладин. — Мне очень жаль, что суеверие до такой степени ослепляет храброго и хорошего человека! Ну, сэр Вульф, теперь ваша очередь. Что вы скажете на мое предложение? Хотите ли вы получить руку принцессы и ее владения, а в придачу и мою любовь?
Вульф задумался. Он невольно вспомнил зимний вечер, когда они с братом и Розамундой стояли на берегах Эссекса и шутливо говорили о перемене религии. Наконец он ответил с привычным громким смехом:
— Я хотел бы того, другого и третьего, султан, но на моих условиях, а не на ваших, потому что в противном случае благословение Его не освятило бы моего брака. Да и Розамунда, пожалуй, не согласилась бы выйти замуж за вашего единоверца, имеющего право взять других жен.
Саладин оперся головой на руку и посмотрел на д'Арси с разочарованием в глазах, однако без злобы.
— Рыцарь Лоэель был также поклонником креста, — сказал он, — но вы совсем не похожи на него. Он охотно принял нашу веру.
— Чтобы работать для вас, — с горечью сказал Годвин.
— Не знаю, — ответил султан, — хотя он, кажется, действительно считался христианином между франками, а здесь был последователем Пророка! Ну, он умер, и несмотря на все, да будет мир его душе! Теперь мне нужно сказать вам еще одно слово: франк принц Рене Шатильонский — да будет проклято его имя — снова нарушил мир между мной и королем Иерусалима, перебив моих купцов и украв мои товары. Я не потерплю такого позора и скоро распущу по ветру мои знамена, которые не будут свернуты, пока не взовьются над мечетью Омара и над каждой башней в Палестине. Ваш народ осужден. Я, Юсуп Саладин, — и, говоря это, он поднялся, и даже волосы его бороды стали дыбом от гнева, — объявляю священную войну и скоро загоню в море поклонников креста! Выбирайте же, братья, чего вы хотите: биться со мной или против меня? Или вы снимете мечи и останетесь здесь как мои пленники?
— Мы слуги креста, — ответил Годвин, — и не можем поднять оружие против него, не погубив наших душ. — Пошептавшись с Вульфом, он прибавил: — На вопрос, останемся ли мы здесь в цепях, должна ответить наша дама Розамунда; мы поклялись служить ей. Мы просим свидания с принцессой Баальбека.
— Пошли за ней, эмир, — сказал Саладин принцу Гассану; тот поклонился и вышел.
Через несколько минут пришла Розамунда, и, когда она откинула покрывало, братья увидели ее бледное и печальное лицо.
Она поклонилась Салахеддину и братьям, которым не позволили пожать ее руки.
— Привет, дядя, — сказала молодая девушка султану, — и вам, мои двоюродные братья, привет. Чего вам угодно от меня?
Саладин знаком предложил ей сесть и попросил Годвина объяснить, в чем дело. Тот повиновался и в заключение прибавил:
— Чего желаете вы, Розамунда? Должны ли мы остаться пленниками или вы велите нам сражаться вместе с франками во время будущей великой войны?
Розамунда посмотрела на них, потом ответила:
— Кому вы присягали раньше: вашему Господу или вашей даме? Я окончила.
— Такого ответа мы и ждали от вас, — воскликнул Годвин.
Вульф только кивнул головой и прибавил:
— Султан, мы просим у вас пропускной грамоты до Иерусалима и оставляем нашу родственницу на ваше попечение, полагаясь на данное вами слово не принуждать ее переменить религию и защищать от всякой опасности.
— Вам будет дан пропуск, — ответил Саладин, — мое дружеское расположение пойдет за вами. Если бы вы поступили иначе, я был бы о вас худшего мнения. Ну, с этих пор мы в глазах людей враги; я буду стараться убить вас, а вы меня. Что же касается моей племянницы, не бойтесь. Я исполню данное обещание. Проститесь же с ней, потому что вы никогда больше не увидите ее.
— Кто вложил такие слова в ваши уста, султан? — спросил Годвин. — Разве вам дано читать будущее? Разве вам ведомы постановления Божий?
— Я хотел сказать, — ответил султан, — что вы не увидитесь с нею, если мне удастся разделить вас. Можете ли вы жаловаться на это, раз оба отказались жениться на ней?
Розамунда в изумлении подняла глаза, а Вульф сказал:
— Объясните ей все, султан. Скажите, что ей предложили бы выйти замуж за того из нас, который преклонил бы колена перед Магометом, и дали бы возможность сделаться главой его гарема; я думаю, теперь она не будет порицать нас.
— Никогда на свете я не сказала бы ни слова давшему другой ответ, — воскликнула Розамунда, а Саладин нахмурился. — О, дядя, — продолжала она, — вы были добры и высоко подняли меня, но я не стремлюсь к величию: ваши обычаи чужды мне, и я не следую вашей религии. Отпустите меня, молю вас, поручите меня двум моим родственникам.
— Этого не будет, племянница, — сказал Саладин. — Я горячо люблю вас, но, даже зная, что вы умрете, оставаясь здесь, я не отпустил бы вас, так как сновидение сказало, что от вас зависит сохранение многих тысяч жизней. Что же значит ваша жизнь, жизнь этих рыцарей или даже моя собственная в сравнении со спасением тысяч людей? Все, что в моей власти — у ваших ног, но вы останетесь здесь, пока не исполнится мой сон, и, — прибавил он, глядя на братьев, — смерть будет уделом того, кто украдет вас от меня.
— Значит, когда исполнится, ваш сон, я стану свободна? — спросила Розамунда.
— Да, — ответил султан, — свободны, если только не попытаетесь бежать.
— Вы слышали постановление султана, двоюродные братья, и вы, принц Гассан? Запомните его. О, я молюсь, чтобы не лживый дух принес вам, дядя, этот сон. Только как могу я принести мир? Ведь до сих пор я приносила только кровопролитие. Теперь уйдите, братья, но оставьте мне Масуду, у которой нет других друзей. Идите, я вас люблю и благословляю. Да благословит вас Иисус и все Его святые, и да сохранят в час битвы.
Розамунда задернула лицо покрывалом, чтобы скрыть слезы. Годвин и Вульф преклонили перед ней колени и на прощание поцеловали ее руку. Султан не остановил их. Когда же она ушла и братья также, он обернулся к эмиру Гассану и великому имаму, все время сидевшему молча, и сказал:
— Скажите мне ты, мудрый, и ты, Гассан, которого из двух любит эта девушка? Скажи, Гассан, ты хорошо знаешь ее.
Но Гассан отрицательно покачал головой.
— Одного или другого, а может быть, ни одного, не знаю, — прошептал он, — ее чувства скрыты от меня.
Тогда Саладин с тем же вопросом еще раз обратился к имаму, хитрому, молчаливому человеку.
— Когда оба неверных будут на краю смерти (что, я надеюсь, случится), мы, может быть, узнаем ее ответ, но не раньше, — произнес имам, и султан запомнил его слова.
На следующее утро Розамунда, узнавшая, что д'Арси поедут мимо ее дворца, подошла к одному из окон и действительно увидела их. Они были во всех доспехах и сидели на своих великолепных лошадях; за ними двигалась свита мамелюков, темнолицых людей в тюрбанах, и солнечный свет играл на их кольчугах. Рыцари на мгновение остановились против ее дома и, зная, что Розамунда смотрит на них, хотя и не видя ее, обнажили мечи и подняли их в виде салюта. Потом, снова вложив громадные лезвия в ножны, молчаливо двинулись дальше и скоро исчезли из виду. Розамунда не надеялась когда-нибудь встретиться с ними, зная, что, если даже война окончится благоприятно для христиан, ее увезут куда-нибудь далеко, где Годвин и Вульф не найдут ее. Знала она также, что из Дамаска ей бежать нельзя; что хотя Саладин любил братьев, как он любил все честное и высокое, султан не принял бы их дружески.
Они уехали навсегда; звук копыт их лошадей замер в отдалении. Она осталась одинока и боялась за них, в особенности за одного... Если он не вернется — во что превратится ее жизнь, несмотря на все богатство, которым ее окружил Саладин? И, склонив голову, Розамунда заплакала. Вдруг подле себя она услышала стон, обернулась и увидела, что Масуда тоже плачет.
— О чем вы плачете? — спросила она.
— Служанка должна подражать своей госпоже, — ответила Масуда с жестким смехом. — Но о чем плачете вы, госпожа? Вам, по крайней мере, на любовь отвечают любовью, и что бы ни случилось, этого никто не отнимет от вас. Это ведь меня ценят меньше, чем хорошего коня или верную собаку.
В голове Розамунды промелькнула новая и ужасная мысль.
Их глаза встретились; между ними стоял стол с инкрустацией из слоновой кости и перламутра, покрытый пылью, поднявшейся с улицы через окно. Масуда наклонилась над ним и указательным пальцем написала на нем ровно одну арабскую букву, потом ладонью стерла пыль.
Грудь Розамунды раза два высоко поднялась, потом успокоилась.
— Почему же вы, свободная, не поехали за ним? — спросила она.
— Потому, что он желал, чтобы я осталась здесь и охраняла девушку, которую он любит. И я до смерти буду охранять вас.
Масуда говорила медленно; ее слова падали, как тяжелые капли крови из смертельной раны; потом она наклонилась и упала в объятия Розамунды...
<< пред. << >> след. >> |