| << пред. << >> след. >> XIII
Упреки Гармахиса. — Борьба Гармахиса с стражами. — Удар Бренна. — Тайные речи Клеопатры
Наконец все ушли; я повернулся, чтобы тоже идти к себе, как евнух, грубо ударив меня по плечу, передал, что царица ожидает меня. Час тому назад негодяй рабски ползал у моих ног, теперь же слышал все и — такова скотская природа рабов — смотрел на меня, как смотрит мир на падшего, униженного человека. Низко упасть с большой высоты — значит вынести стыд и позор.
Я повернулся к рабу и так взглянул на него, что он, как трусливая собака, отскочил назад, потом прошел в алебастровый зал и был пропущен стражей. В центре зала, около фонтана, сидела Клеопатра в обществе Хармионы, гречанок Иры и Мериры и других придворных дам.
— Уйдите, — сказала она им, — я хочу поговорить с моим астрологом!
Те ушли, оставив нас с глазу на глаз.
— Встань там, — произнесла Клеопатра, поднимая глаза, — не подходи близко, Гармахис, я не доверяю тебе! Может быть, у тебя есть другой кинжал! Что скажешь? По какому праву вмешался ты в мой разговор с римлянином?
Я чувствовал, как кровь закипела во мне, горечь и гнев наполнили мое сердце.
— Что ты скажешь, Клеопатра? — спросил я смело. — Где твой обет, твои клятвы на мертвой груди Менкау-ра, вечно живущего? Где вызов римлянину Антонию? Где твоя клятва, что ты назовешь меня супругом перед лицом Египта?
Я сдержался и замолчал.
— И это говорит Гармахис, который никогда не нарушал клятв! — произнесла Клеопатра с горькой насмешкой. — О ты, чистейший жрец Изиды! Ты, вернейший друг, никогда не обманывавший своих друзей, ты, твердый, честный и благороднейший человек, никогда не променявший своего права рождения, своей страны и своего дела ради мимолетного каприза женской любви! Почему ты знаешь, что я нарушила свое слово?
— Я не хочу отвечать на твои упреки, Клеопатра, — сказал я, сдерживаясь, насколько у меня было сил, — хотя заслужил их, но не от тебя! Значит, верно все, что я знаю. Ты поедешь к Антонию! Ты поедешь, как сказал римский негодяй, прельщать его, пировать с тем, кто должен быть брошен коршунам. Быть может, ты промотаешь все сокровища, взятые из тела Менкау-ра и накопленные им для нужд Египта, истратишь их на оргии и довершишь этим позор Египта! Я знаю теперь, что ты вероломна и что я, горячо любивший тебя и веривший тебе, кругом обманут. Вчера ночью ты клялась короновать меня и венчаться со мной, а сегодня засыпаешь меня упреками, открыто унижаешь и позоришь меня перед римлянином?
— Короновать тебя? Разве я клялась короновать тебя?
— А брак?
— Что такое брак? Союз сердец, нежный, прекрасный, связывающий души воедино, когда они парят в грезах страсти и тают, как роса в лучах зари! Или это железные, насильственные узлы, которые согревают людей до того, что, если один падет, другой должен неизбежно погибнуть под гнетом обстоятельств, как наказанный раб? Брак! Мне выйти замуж! Мне — променяв свободу на тяжелое рабство своего пола, придуманное корыстной волей мужчины! Это рабство приковывает нас часто к ненавистному ложу, заставляет нести обязанности, часто уже не освященные любовью. О, какая польза быть царицей, если нельзя избежать ужаса обыкновенной женской участи! Заметь, Гармахис: женщина, вырастая, боится двух зол: смерти и брака, из них двух брак ужаснее. В смерти мы находим покой, а в браке — ад! Нет, я стою выше пошлой клеветы, готовой порицать истинную добродетель, не способную связать себя насильственными узами, — я люблю, Гармахис, но не выхожу замуж!
— Вчера ночью, Клеопатра, ты клялась, что корону ешь меня и назовешь супругом перед лицом всего Египта!
— Вчера ночью, Гармахис, красное кольцо вокруг месяца предвещало бурю, а сегодня — прекрасная погода! Но кто знает, не нашла ли я лучшее средство, чтобы спасти Египет от римлян? Почем знать, Гармахис, не назовешь ли ты меня своей супругой?
Я не мог выносить более этой фальши, видя, как она играет мной, высказал ей вес, что было у меня на сердце.
— Клеопатра! — вскричал я. — Ты клялась защищать Египет, а предаешь его в руки римлян! Ты поклялась употребить сокровища, которые я открыл тебе, на нужды Египта, а готова истратить их на позор ему — на око вы, в которые закуют его руки! Ты поклялась обвенчаться со мной, который любит тебя, всем пожертвовал ради тебя, а ты смеешься и отталкиваешь меня! Я говорю тебе, именем грозных богов говорю тебе: на тебя падет проклятие Менкау-ра, которого ты ограбила! Пусти меня отсюда, и пусть свершится судьба моя! Пусти меня уйти, о ты, прекрасная блудница! Ты — воплощенная ложь! Ты, кого я полюбил на свою погибель, кто низвел на меня вечное проклятие и осуждение! Отпусти меня, чтобы я мог скрыться и не видеть более лица твоего!
Она встала, гневная и злобная. На нее страшно было смотреть!
— Отпустить тебя, чтобы ты злоумышлял против меня! Нет, Гармахис, ты не будешь более устраивать заговоры против моего трона! Я говорю тебе, что ты поедешь со мной к Антонию, в Киликию, а там, быть может, я отпущу тебя!
И прежде чем я мог ответить, она позвонила в серебряный колокольчик, висевший около нее. Не успел еще звук его замереть вдали, как в одну дверь вошла Хармиона и с ней придворная дама, в другую — отряд солдат; четверо из них были телохранители царицы — сильные люди в крылатых шлемах, с длинными прекрасными волосами.
— Схватить изменника! — крикнула Клеопатра, указывая на меня.
Начальник телохранителей — это был Бренн — поклонился и направился ко мне с обнаженным мечом.
В отчаянии, доходящем до безумия, не заботясь о том, что буду убит, я схватил его за горло и нанес ему такой удар, что сильный человек упал навзничь и его кольчуга зазвенела о мраморный пол. Когда он упал, я схватил его меч и щит и отразил удар другого стража, бросившегося было на меня. Затем в ответ я ударил его мечом в то место, где шея соединяется с плечами, и убил его. С подогнутыми коленями он упал мертвый. Третьего я убил, прежде чем он ударил меня. Наконец, последний кинулся на меня с страшным криком. Кровь моя горела. Женщины испуганно закричали, только Клеопатра стояла, молча наблюдая неравный бой. Мы сцепились. Я ударил противника изо всей силы, и это был могучий удар — меч, ударившись о железный щит, разлетелся вдребезги, оставив меня безоружным. С торжествующим криком мой противник поднял меч над моей головой, но я отразил удар щитом. Он снова поднял меч, но я снова отпарировал удар. В третий раз, когда он поднял меч, я с криком бросил свой щит ему в лицо. Отскочив от его щита, он сильно ударил его в грудь. Воин зашатался. Я обхватил его вокруг тела и повалил. С минуту этот высокий человек и я яростно боролись, потом — так велика была тогда моя сила! — я поднял его, как перышко, и бросил на мраморный пол с такой силой, что кости его разбились, и он замолчал.
Но я не удержался и упал на него. Тогда Бренн, которого я оглушил ударом, к тому времени уже успевший очнуться, подошел ко мне сзади и ударил меня по голове мечом одного из убитых мной стражников.
Я лежал на полу, и это ослабило силу удара, мои густые пышные волосы и вышитая шапочка на голове несколько смягчили его, так что я был тяжело ранен, но жив, хотя бороться более не мог.
В это время евнухи, собравшиеся на шум, сбились в кучу, как стадо трусливых баранов, и смотрели на борьбу. Увидя меня лежащим на полу, они бросились ко мне, чтобы зарезать меня своими кинжалами. Бренн, выжидая, стоял около меня. Евнухи, наверное, убили бы меня, так как Клеопатра стояла, словно во сне, не двигаясь с места, Уже голова моя была загнута назад, и острие ножа коснулось моего горла, как вдруг Хармиона с криком: "Собаки!" кинулась между ними и мной и загородила меня своим телом. В то же время Бренн с ругательством схватил двух из них и отбросил в сторону.
— Пощади его жизнь, царица! — закричал он на своем варварском языке. — Клянусь Юпитером, это храбрый человек! Безоружный, один, он свалил меня, как быка, и прикончил трех моих молодцов! Я ценю такого храбреца! Будь милостива, царица, пощади его жизнь и отдай его мне!
— Пощади, пощади его! — вскричала Хармиона, вся бледная и дрожащая.
Клеопатра подошла ближе и посмотрела на меня, лежавшего на полу, меня, который был ее возлюбленным два дня тому назад, чья израненная голова лежала на белом платье Хармионы!
Глаза мои встретились с глазами Клеопатры. "Не щади! — прошептал я. — Горе побежденным!"
Краска разлилась по ее лицу — быть может, это была краска стыда!
— После всего ты все еще любишь этого человека, Хармиона? — спросила она с легкой усмешкой. — Ты решилась закрыть его своим нежным телом от ножей этих бесполых собак? — Она бросила гневный взгляд на евнухов.
— О нет, царица, — гордо отвечала девушка, — но я не могла вынести, чтобы такой добрый и храбрый чело век был убит этими...
— Да, — возразила Клеопатра, — он храбрый человек и отчаянно боролся. Я никогда не видела такой жестокой борьбы, даже в Риме, на игрищах. Хорошо, я пощажу его жизнь, хотя это слабость с моей стороны, женская слабость! Отнесите больного в его комнату и охраняйте, пока он выздоровеет или умрет!
Мозг мой горел, меня охватила сильная слабость, и я потерял сознание.
Видения, видения, видения, бесконечные, вечно меняющиеся! Мне казалось, я целые годы носился в море агонии! Словно сквозь туман я видел нежное лицо черноглазой женщины, чувствовал прикосновение белой руки, ласково успокаивающей меня! Как видение, склонялось временами царственное лицо над моим колеблющимся ложем... я не мог уловить его, но его красота проникала во все мое существо и составляла часть меня самого.
Видения моего детства, древнего храма в Абуфисе, седовласого Аменемхата, моего отца, — они теснились в моем мозгу... Я видел ужасную обитель в Аменти, маленький алтарь и духов, облеченных в пламя!
Я блуждал там постоянно, призывая священную матерь, и призывал напрасно! Облако не спускалось на алтарь, и только время от времени страшный голос звенел: "Вычеркните имя Гармахиса, сына земли, из живой книги той, которая была, есть и будет! Потерян! Потерян! Потерян!" Другой голос отвечал: "Нет еще, нет еще! Раскаяние близко. Не вычеркивайте имени Гармахиса, сына земли, из живой книги той, которая была, есть и будет! Страданием грех может омыться!"
Я очнулся в своей комнате, в башне дворца. Я был так слаб, что не мог пошевелить рукой. Жизнь, казалось, трепетала в моей груди, как трепещет умирающий голубь. Я не мог повернуть головы, пошевельнуться, но в сердце было ощущение покоя и сознание, что мрачное горе прошло. Свет лампады беспокоил меня. Я закрыл глаза и вдруг услышал шелест женской одежды и легкие шаги по лестнице. О, я хорошо знал эти шаги! То была Клеопатра!
Она вошла. Я чувствовал ее присутствие. Каждый нерв моего больного тела бился ей в ответ, вся могучая любовь и ненависть к ней поднялись из мрака моего, подобно смерти или тяжелому сну, и раздирали мое сердце, и боролись в нем. Она наклонилась надо мной, ее ароматное дыхание коснулось моего лица, я мог слышать биение ее сердца. Еще ниже нагнулась она, и губы ее нежно прикоснулись к моему лбу.
— Бедный человек! — слышал я ее шепот. — Бедный, слабый, умирающий человек! Судьба жестоко обошлась с тобой! Ты был слишком хорош, чтобы быть игрушкой такой женщины, как я, — пешкой, которой я могу двигать, как хочу, в моей политической игре. Ах, Гармахис, зачем ты не выиграл игры? Твои заговорщики-жрецы многому, научили тебя, но не дали тебе знания людей, не научили бороться против требований природы! Ты любил меня всем сердцем! Ах, я хорошо это знаю! Мужественный человек! Ты любил эти глаза, которые, подобно огонькам пиратов, влекли тебя к гибели, ты обожал эти уста, которые разбили твое сердце, назвав тебя рабом! Да, игра была хороша, ты мог убить меня, и все-таки мне очень грустно! Ты умираешь! Это мое последнее прости тебе! Никогда не встретимся мы на земле; быть может, это хорошо, ибо кто знает, что сделала бы я с тобой, когда час моей нежности пройдет! Ты умрешь — так говорят они, те ученые, длиннолицые дураки, — но если они допустят тебя умереть, как жестоко поплатятся они за это! Где встретимся мы снова, когда мой жребий будет брошен? В царстве Озириса мы будем все равны. Скоро, через несколько лет, может быть, завтра, мы снова встретимся! Зная, какая я, как будешь ты приветствовать меня? Нет, здесь и там ты будешь также молиться на меня! О, как бы я хотела любить тебя так, как ты полюбил меня! Я почти любила тебя, когда ты убил моих стражей, но не так! Не совсем! О, как бы желала я уйти от моего царственного одиночества и затеряться в другой душе! На год, на месяц, на один час желала бы я совершенно забыть политику, народ, пышность моего трона и быть просто любящей женщиной! Прощай, Гармахис! Иди к великому Юлию, к которому смерть призывает тебя раньше меня, и приветствуй его от всего Египта! Да, я дурачила тебя, дурачила Цезаря — быть может, судьба найдет меня, и я сама буду одурачена! Гармахис, прощай, прощай!
Она повернулась, чтобы уйти, как я снова услыхал шелест женского платья и шаги женщины. То была Хармиона.
— А, это ты, Хармиона! Несмотря на все твои заботы, он умирает!
— Ах, — отвечала Хармиона грустно, — я знаю, царица. Так говорят врачи. Сорок часов лежал он в таком глубоком обмороке, что его дыхание едва поднимало маленькое перышко! Прислонив ухо к его груди, я не могла уловить едва слышного дыхания! Вот уже десять долгих дней, как я неустанно хожу за ним, сижу около него день и ночь; глаза мои слипаются от сна, я едва могу держаться на ногах от слабости. И вот награда моих трудов! Трусливый удар проклятого Бренна сделал свое дело. Гармахис умирает!
— Любовь не считает трудов, Хармиона, не взвешивает своей нежности на весах, она отдает все, все, что имеет, пока не иссякнет сила духа! Тебе дороги эти тяжелые, бессонные ночи! Твои усталые глаза с любовью покоятся на этом зрелище великой, погибшей силы! Он ищет покоя теперь у твоей слабости, как дитя у материнской груди! Ты любишь, Хармиона, этого человека, который тебя не любит, и теперь, когда он беспомощен, ты можешь излить твою страсть в непроглядный мрак его души и мечтать о том, что может случиться еще впереди.
— Я не люблю его, царица, как ты думаешь, — как я могу любить того, кто хотел убить тебя, сестру моего сердца?!
Клеопатра тихо засмеялась.
— Жалость — двойник любви, Хармиона! Но как своенравна женская любовь! Ты достаточно доказала это твоей любовью! Бедная женщина! Ты игрушка своей страсти! Сегодня нежная, как ясное утреннее небо, завтра, когда ревность запустит когти в твое сердце, ты жестока, как бурное море. Да, все мы безумны. Скоро после всех этих волнений ничего не останется тебе, кроме слез, угрызений и воспоминаний.
Она быстро ушла.
<< пред. << >> след. >> |