| << пред. << >> след. >> Глава 12
Мы трудились все утро. В сущности, наша совместная работа была непрерывным противостоянием, безжалостной борьбой, в которой, как я почувствовал, перевес переходил на мою сторону. В самом деле, роль писателя Гаравану давалась с трудом. Делая критические замечания, он набирал очки; теперь же ему пришлось уступить инициативу мне. Он не мог, открыв свои карты, сказать: «Признайтесь во всем и покончим с этим!» Я понял, что, сумев продержаться, в свою очередь, сделаю его жизнь трудной. Я уже приступил к атаке. «Романист вашего ранга не может удовольствоваться такой невыразительной сценой» или же: «Подумайте о профессионалах. Они воспримут вас как любителя». Гараван сохранял хладнокровие, но делал это с трудом. Я до того осмелел, что подверг критике некоторые страницы романа «Две любви». В конечном счете ведь это мое сочинение. Он слушал, одобрял, желая показать, что готов принять мои замечания. Гараван контролировал свое лицо, но руки — не всегда. К полудню он взмолился о перерыве.
— У меня нет вашей тренировки, Серж. Возобновим работу завтра. А сегодня после обеда, если вы не против, продолжим распаковку вещей. Мне не терпится увидеть дом в идеальном порядке.
Гараван произнес эту фразу с улыбкой, уже хорошо мне знакомой. Какой еще сюрприз он мне приготовил? Обед прошел в тягостном настроении, может, оттого, что стоявшая до сих пор хорошая погода вдруг испортилась и собрался дождь. В доме стало как-то сумрачно.
Старый Флоран накрыл стол в гостиной; он сновал туда-сюда за нашими спинами, и его присутствие меня нервировало. Убрав посуду, он принялся помогать нам распаковывать ящики. В одном из них лежали ружья Гаравана, тщательно обернутые в промасленную ветошь.
— Не нужно их трогать, — сказал мне Гараван. — Завтра должен прийти рабочий и укрепить на стенах витрины и стойки для ружей. Он также уберет из комнаты ненужную мебель, и нам станет яснее, что к чему. Пока я буду заканчивать здесь, вы могли бы разобраться на книжных полках в гостиной.
Я без особого энтузиазма принялся за дело, заведомо зная, что придется рыться в бумагах, заметках, папках Мериля, что меня совсем не привлекало. Полки были завалены рисунками, папками с образчиками тканей, альбомами, набитыми фотоснимками. И тут меня осенило, что фотографии Матильды находились где-то в этих завалах. Я бросил взгляд в сторону соседней комнаты. Похоже, Гараван не следил за мной. Он протирал шерстяной тряпкой лук. Ведь Матильда наверняка рассказала ему о проекте каталога. Теперь я уже не решался протянуть руку. Еще секунда — и я обнаружу эти фотографии. Гараван наверняка искал их и нашел, когда осваивал свое владение. И если он попросил меня навести порядок на книжных полках, то только для того, чтобы я неожиданно наткнулся на присутствие в этом доме Матильды. Хитрость ему удалась, поскольку я буквально окаменел. В уголках глаз защипало от пота. Бедняжка Матильда! Должно быть, она не больно много для него значила.
— Все в порядке? — крикнул мне Гараван.
— Да, все в порядке.
Я уже почти освободил нижнюю полку. Я действовал с предосторожностями санитара машины «скорой помощи». Матильда вот-вот явится передо мной посреди всего этого вороха бумаг. Гнев помешал мне съездить в Морет, на ее могилу. Теперь я на нее уже не сердился. Как и она, я находился во власти Гаравана и постиг, что это означало. Я добрался до средней полки. На ней громоздились стопки коробочек, заполненных негативами. Я снимал их и ставил на пол. За коробочками стояла папка, которая раскрылась в тот самый момент, когда я распрямил спину. Из нее хлынул поток снимков. Я попытался их удержать, но папка соскользнула с полки, и снимки рассыпались вокруг меня. Матильда!.. Она лежала тут, на полу, и улыбалась. Я топтал ее. Меня шатало.
— Что там у вас стряслось?
Гараван подошел ко мне, не выпуская из рук своего лука.
— Ах! — пробормотал он. — Какая незадача.
Гараван положил лук на пол, напоминая охотника, опустившегося на колени перед убитой дичью. Он стал собирать фотографии и складывать их в кучку.
Я тоже опустился на колени. Матильда лежала перед нами, почти такая же нагая, как и тогда, когда мы держали ее в своих объятиях... Тут — в бюстгальтере; там — в бикини, и никогда еще она не казалась такой красавицей. Чудилось, ее глаза обращались к нам с вопросом, их взгляд переходил с одного на другого.
— Оставьте! — велел мне Гараван.
— Она моя, — произнес я в ответ.
Мы выпрямились одновременно с пригоршнями ее изображений. Возможно, это и помешало мне наброситься на Гаравана. Каждый из нас держал свою Матильду, чьи многочисленные лики, наполовину перекрывая друг друга, обретали загадочность и предлагали нам половинку улыбки.
— Это Матильда... моя жена...
Гараван открыл было рот, и я подумал, что он ответит: «Она моя любовница», но он просто сказал:
— Извините...
И протянул мне фотографии.
Я чуть было не добавил: «Она приезжала сюда позировать Мерилю», но предпочел смолчать. Всякое объяснение выглядело излишним. Тем не менее Гараван сделал вид, что ничего не знал.
— Я должен был это предусмотреть... Как же непростительно с моей стороны! Разумеется, ведь ваша жена работала на Мериля... Я искренне сожалею... Вы позволите?
Он взял одну фотографию из тех, что я прижимал к груди, и долго рассматривал.
— Какая жалость! — пробормотал он. — Что за нелепая вещь — жизнь!
Он протянул мне снимок и поднял с полу свой лук.
— Возьмите их себе, само собой, они ваши... Я приберу сам. Бесконечно сожалею, что дал вам столь неприятное поручение.
В моей голове не умещалось такое двуличие. Он сам расставил ловушку, которая и сработала у него на глазах; он мог наглядно убедиться, в какое ужасное волнение меня повергло случившееся, и при всем этом находил способ соблюсти приличия, проявить ко мне тщательно взвешенную долю интереса. Я не мог смотреть на эти фотографии, не впадая в обморочное состояние. А он находил в себе силы оставаться спокойным, вежливым, с той крупицей участия, которая рождала во мне желание его убить. Уж лучше бы он меня ненавидел!
— На вашем месте, — продолжил он, — я пошел бы прогуляться. Пройтись по свежему воздуху. Сегодня вы мне больше не потребуетесь. Поверьте: прогулка пойдет вам на пользу.
Я унес пакет фотографий к себе в комнату. Пойти гулять? Мне хотелось лечь и умереть. Я разложил фотографии вокруг себя — на камине, комоде, приколол кнопками к стенам. Вскоре я оказался в плену этого тела, которое так любил. Я почувствовал, что леденею при мысли о собственной гнусности. Я вопрошал глазами странного судию, чей взгляд проникал мне в самое сердце. Я не имел права... ни при каких обстоятельствах я не имел права соглашаться работать на Гаравана. В сущности, я перешел на его сторону. Я предал Матильду. Неужели я настолько бесхребетный? Матильда, ведь ты же знала, что я трус?.. Я вышагивал по комнате, и меня закружил хоровод мыслей. Если бы Матильда не начала... если бы она не изменила мне... Я не был трусом, когда выстрелил в Мериля... И за этим все пошло-поехало, заскользило, как лавина. Я скатился на самое дно, оглушенный падением. У меня едва хватило сил на то, чтобы заслониться скрещенными руками и уберечь гаснущее дыхание жизни. Кто на моем месте сделал бы лучше? А теперь я всего лишь жалкая развалина и задыхаюсь в предчувствии неумолимого конца. Мне неведомо, каким он будет, но я чую его приближение. И что, что мне делать, Матильда? Как отомстить за нас двоих? Как опять собраться с духом и убить Гаравана, если только он оставит мне на это время?.. В оружии тут недостатка нет... Но Гараван воздействовал на меня с такой силой, что я еще колебался. Он наверняка все предусмотрел, и в особенности то, что я рано или поздно почувствую искушение внезапно напасть на него. Он уже приготовился к отпору. Мне страшно. Подожди, Матильда. Дай мне срок, прошу тебя. Я еще слишком слаб, а он — слишком подозрителен. Вытянувшись на кровати, я мысленно проглядывал свою жизнь с Матильдой. Ласкал ее. Трепетал от любви и печали. Нет, так жить дальше невозможно. Если такое существование продлится, я рехнусь. Возможно, этого Гараван и добивался. Я поднялся в семь, чтобы явиться к столу в наилучшей форме. Умытый, причесанный, приодетый, я еще не утратил респектабельного вида. Он не сможет тешиться зрелищем моего поражения.
Дверь в столовую-музей заперта — я повернул ручку, но она не поддалась. Гараван объяснил, что запирает комнату из-за Флорана. Черт подери! Он тоже принимает меры предосторожности. Он оказался на кухне, где присматривал за жарким, которое томилось с овощами на краешке плиты. Старый Флоран заканчивал сервировку стола.
— О-о! — воскликнул Гараван. — Вы переоделись к ужину! Хороший признак! Дайте мне десять минут. Готовить жаркое на электрической плите — сущая профанация. Оно тушится либо слишком быстро, либо слишком медленно. Я не люблю современные плиты. Зато печки на дровах!.. С ними ничто не сравнится... Извините. Одна нога здесь, другая — там.
Когда он спустился, на нем была уже не рабочая одежда, а костюм цвета пороха. Он дружески сжал мне плечо.
— Я подумал об одном англичанине, кажется, это у Сомерсета Моэма, — сказал он. — Помните, его герой к вечеру облачался в смокинг, чтобы обедать в своей палатке. Здесь не палатка, а гостиная, но ситуация схожая. На войне как на войне.
Пока мы сидели за столом, Гараван казался веселым, рассказывал остроумные анекдоты, вспоминал свои путешествия. Ничего удивительного, если Матильда подпала под его обаяние. Я поймал себя на том, что смеюсь над некоторыми его каламбурами. Время от времени я говорил себе: «И как он это может?.. Ведь он страдает не меньше моего». Но в нем, как и в Матильде, таилась жизненная сила, которая брала верх надо всем прочим. Он рассказал про те два года, которые провел в Оксфорде.
— Моя мать отличалась большим снобизмом. Она буквально выдрессировала меня. Бедная дорогая матушка хотела протолкнуть меня в политику. Я счастливо избежал этой участи... Возьмите сыру, Серж. Вы ни к чему не притрагиваетесь.
Рядом с ним я чувствовал себя ребенком. Он подавлял меня своим богатством, воспитанием, положением, спокойной смелостью. Есть мне не хотелось, но я взял кусочек сыру только из желания сделать ему приятное. Подобные мелочи выводили меня из себя. После обеда он увлек меня к бассейну выкурить сигару. Трава после дождя благоухала.
— Днем мне доставили еще одну объемистую пачку писем. Как было бы любезно с вашей стороны просмотреть их завтра, пока я закончу с коллекцией. А после этого мы смогли бы вплотную заняться работой. Вы немножко думали о нашем фильме?.. Молодая женщина — какой вы себе ее представляете?.. В социальном плане?.. Их отношения мне чем-то напоминают отношения принца и пастушки... Это нужно продумать. Ведь если она не восхищается мужем, то не сможет его выносить, когда он заболеет, потеряет силу... Как правило, жалость убивает страсть.
Положив руки на бедра и опустив голову, Гараван задумался.
— Нужно показать страсть, способную на все, — продолжил он, — на самоотречение... Подумайте над этим хорошенько!
И добавил почти шепотом: — Страсть верности... хуже ее не бывает! Игра в недомолвки возобновилась? Нет. Гараван протянул мне руку.
— Спокойной ночи, Серж... Забудьте все это, если сумеете. Постарайтесь выспаться. Я тоже попытаюсь уснуть.
Мы расстались, и я поднялся к себе в спальню, где, куда ни глянь, меня ждала Матильда. Я снял со стен все ее фото и сложил в свой чемодан. Спать! Гараван прекрасно знал, что это исключено — и для него, и для меня. Я долго мерил шагами комнату, докуривая пачку сигарет. А он... ходил ли он тоже по комнате? Наконец я улегся в постель. И с именем Матильды на устах я провалился в сон.
Я открыл глаза почти в девять утра. И первой мыслью было: «Что скажет Гараван?» У меня уже появились лакейские манеры и заботы. Да плевать мне на то, что скажет Гараван! И все же... И все же я спешил закончить туалет, стараясь наверстать упущенное время. Внизу работа кипела. Я слышал стук молотка. Значит, обещанный рабочий уже принялся за дело. Это наверняка он — молоток постукивал быстро и четко, выдавая профессионала. Я спустился на кухню и, проходя мимо столовой, увидел спину рабочего, который устанавливал стойку для ружей. Несколько штук уже стояло в пазах. Я залпом выпил две чашки кофе. Неожиданно прозвучавший голос Гаравана заставил меня вздрогнуть.
— С добрым утром, Серж. Спали хорошо? Держу пари, вас разбудил шум. Простите великодушно.
Он долго мыл руки над раковиной, как хирург перед операцией.
— Эту оружейную смазку никак не отмоешь. Вы сами увидите... в целом получилось неплохо. По крайней мере, на мой взгляд. А это самое важное.
Он вытер руки с такой же маниакальной тщательностью.
— Идемте... Выскажите свое мнение.
Когда мы вошли в комнату, столяр обернулся.
— Для этой витрины, господин Гараван... — начал было он, но осекся на полуслове. А я... я стоял, содрогаясь от страха. Это был мэр Отроша. Я узнал его с первого взгляда, тогда как он еще колебался, несомненно из-за моего шрама, но я чувствовал, что он напрягает память, и чуть ли не ждал, когда же он вспомнит. Его рот невольно перекосился от напряжения. Еще секунда — и память сработает.
— Мой секретарь... Серж Миркин. Мсье Брудье, мой краснодеревщик, а в свободное от работы время — мэр Отроша.
Гараван говорил шутливо, словно желая оттенить усиливающееся напряжение.
— О-о! Извините, — пробормотал Брудье.
Он провел рукой по вельветовым брюкам и протянул мне два пальца.
— Я... забавная штука. У меня такое впечатление, что мы уже встречались. Возможно, вы живете в наших краях?
— Нет, — как отрезал Гараван, — господин Миркин живет в Париже.
— И вы никогда не приезжали сюда на уик-энд?
— Никогда, — сказал Гараван. Он отвечал за меня.
— Забавная штука, — повторил Брудье, которого не убедили слова Гаравана.
— Можно взглянуть на вашу работу? — спросил Гараван с ноткой досады в голосе.
— Погодите-ка, — произнес Брудье... теперь понимаю... Вы похожи на... разумеется, это совпадение...
— На кого? — спросил Гараван.
— Нет... просто... у меня мелькнула мысль... Я наверняка ошибаюсь.
— Наверняка, — подтвердил Гараван. — Господин Миркин приехал в Ла-Рош-Гюйон в первый раз.
Брудье тут нечего было возразить. Он машинально протер глаза и пожал плечами.
— Нынешние молодые люди так похожи друг на друга, — сказал мэр. — Но, понимаете ли, встретив вас на улице... я бы поклялся...
— Итак, эти витрины?.. — прервал его Гараван.
Повернувшись ко мне спиной, Брудье показал на стены. Они заспорили, и я сделал глубокий вдох, как ныряльщик, который едва не задохнулся. Гараван просто спас мне жизнь. Я спрятал руки в карманы. Я еще дрожал и наверняка очень побледнел. Кожа моего лица ощутимо натянулась, как если бы по комнате гулял ледяной ветер. Я был в ужасе, отказывался что-либо понимать. Гараван мог погубить меня, стоило ему произнести слово. Он сам подстроил эту встречу с Брудье. Неужели он свел нас лицом к лицу исключительно затем, чтобы позабавиться? Ради удовольствия поиграть с огнем? Или же он хотел дать мне понять, что я ничем не рискую, пока смиренно танцую под его дудку? Понимал ли он, что сам уничтожает свидетельские показания, которые послужили бы моему обвинению? Я уже не знал, что и думать.
— Тут я с вами не согласен, — говорил Гараван. — Как только оружие представлено в виде коллекции, оно теряет свой агрессивный характер. А я охотник, понимаете! И мои ружья следует расположить так, как будто они готовы к стрельбе.
— Нет ничего проще, — отвечал Брудье.
— Серж, вы согласны со мной?
— Абсолютно.
Брудье снова пристально посмотрел на меня. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся вымученной улыбкой. Он все еще находился под впечатлением от неожиданной встречи и выглядел смущенным, словно Гараван сыграл с ним дурную шутку.
— Глоток вина? — предложил Гараван. Ему никогда не удавалось быть совершенно естественным, как бы он ни старался. И я чувствовал, что вот и сейчас он фальшивит, не будучи уверен, что владеет ситуацией. Мы пошли на кухню, и Гараван сам откупорил бутылку анжуйского.
— Ваше здоровье! Мы чокнулись.
— Ну, как вам пришлось винцо? — спросил Гараван.
— Недурно... но, на мой вкус, сладковато, — ответил Брудье.
— А на ваш, Серж? — обратился он ко мне.
— На мой?.. Я доверяю вам, так как не разбираюсь в винах. Мне оно показалось превосходным.
— А между тем я уже где-то слышал ваш голос, — начал Брудье. — Я спрашиваю себя: а не...
— Вы слышали его по радио, — объяснил Гараван. — Серж много работает на радио.
Лицо Брудье озарила улыбка.
— А-а! Вот оно что! Значит, вас можно увидеть и по телику. Ведь я же не сумасшедший. А я ломаю себе голову... Память играет с нами порой такие шутки...
Гараван улыбался. Он выиграл. Выиграл — что? А кто проиграл? Я допил свой стакан, но не утолил жажду.
— Я бы закончил сегодня вечером, — продолжал Брудье. — Сейчас мои подручные увезут лишнюю мебель. Ну что ж, мсье Серж, было очень приятно. Я словно избавился от наваждения. Вам тоже, наверное, такое знакомо... Силишься вспомнить... Как слово, которое так и вертится на языке...
Он вернулся к своей работе.
— Славный малый, — пробормотал Гараван. — К сожалению, немножко увлекается спиртным... С вашего позволения, Серж, я пойду ему подсобить, пока вы разбираете почту.
С грехом пополам я принялся за дело. Чтобы не слышать стука молотка, я унес весь пакет писем к себе в спальню, но мне никак не удавалось сосредоточиться. Я где-то читал, что под воздействием противоположных раздражителей собака заболевает эпилепсией. Я оказался в аналогичной ситуации, поскольку меня раздирали противоречивые, но равные по силе чувства. Я страшился встречи со свидетелями, но она прошла безнаказанно. Значит, я имел право вздохнуть с облегчением и не терять надежды. Однако Гараван наверняка приберег для меня новые сюрпризы... Будущее меня пугало. Бежать отсюда... Но и тут меня раздирали взаимоисключающие чувства. С одной стороны, мне все больше и больше хотелось это сделать, но с другой — я не решался сдать позиции Гаравану. Он отнял у меня жену, книгу, богатство, а я еще дам ему в придачу чувство удовлетворения своим бегством? Ни за что.
Тогда чего же я хочу? И прежде всего, чего хочет он? Именно эта неизвестность меня и бесила. Может, он хотел довести меня до белого каления и толкнуть на то, чтобы я бросился его душить? И тогда он смог бы застрелить меня в упор. Законная самооборона... «Миркин сошел с ума. Он утверждал, что я — любовник его жены, — сказал бы он. — А ведь его жена сама умерла при невыясненных обстоятельствах». Мне уже слышались его фальшивые интонации. В этот момент заговорит Брудье, расскажет, как поразило его мое сходство с тем мужчиной, который убил Мериля. И круг замкнется. Не этого ли добивается Гараван? Но в таком случае что еще у него в запасе?.. Разве я не соединил концы с концами! Разве не выстроил в ряд весьма спорные, ничего не значащие аргументы! По его вине я превратился в механизм, придирчиво и бесполезно спорящий с собственным эхом. В моей бедной голове постоянно шумело, как в морской раковине. А я еще вынужден читать всякие глупости, которыми заполнены эти разноцветные листы почтовой бумаги. «Ваша замечательная история...», «Ваше знание человеческого сердца...», «Ваши столь реалистичные герои...». Куда там! Со скрежетом зубовным я хватал визитные карточки для ответа. «Патрис Гараван очень тронут и благодарит вас...» Я писал под угрозой смерти.
К обеду я не спустился. Флоран пришел узнать, что случилось. Я сослался на мигрень, что было правдой. К вечеру стук молотка прекратился. Это означало, что Брудье наконец ушел, и у меня отлегло от сердца. Гараван нанес мне визит собственной персоной.
— Вы плохо себя чувствуете, Серж?
Он выглядел искренне огорченным, как всегда.
— Хотите, я вызову врача?
— Нет, благодарю. После автомобильной катастрофы у меня начались частые головные боли, но я знаю, как их надо лечить. Я сейчас спущусь. Вы удовлетворены работой краснодеревщика?
— Очень!.. Комната приобрела надлежащий вид. Подсобные рабочие Брудье освободили ее от мебели. Я подумываю, не сделать ли из нее курительную... с бильярдным столом посредине? Пока это только проект... Мне необходимо узнать ваше мнение.
— Ну что ж, идемте посмотрим.
Он взял меня под руку, и мы спустились по лестнице. Какое трогательное зрелище! Двое друзей, из которых один заботливо поддерживает другого. Тогда как на самом деле тюремщик вел под руку пленника.
<< пред. << >> след. >> |