| << пред. << >> след. >> Глава 5
Почему?.. Почему она это сделала?.. Теперь больным, одержимым стал Лоб.
Такой вопрос терзал его мозг целыми днями, не отпуская, как затяжная лихорадка. Теперь он непрестанно думал о Зине, как будто она владела тайной, которая непостижимым образом имела отношение к нему. По вечерам он записывал свои наблюдения в школьную тетрадку. На ее обложке он вывел ручкой «Зина». И пытался разобраться, но тщетно. Девушка начала говорить, однако не как человек, раскрывающий душу, а короткими намеками, как бы пол воздействием непроходящей обиды. Лоб решил прибегнуть к ловкому приему и сначала поведать о себе: «Я тоже рос сиротой...» — что вынудило его вернуться к своему детству в Женеве и воскресить те годы, которые больше всего на свете ему хотелось бы забыть, поэтому все его признания отдавали злобой. Зина улыбалась. Лоб нашел лучший способ добиться ее доверия. Они ссорились, наперебой доказывая один другому, что именно его детство было наиболее несчастливым.
— Вам не понять, — искренне жаловался Лоб. — Мальчонка, совершенно одинокий в огромном доме под недремлющим оком слуг. Ежедневный отчет старого слуги:
«Мсье Эрве не пожелал кушать шпинат... Мсье Эрве нагрубил горничной...» А я при сем присутствовал — стоял перед письменным столом отца, не имея права и слова сказать в свое оправдание... Я должен был прилюдно приносить извинения. А в ту пору мне было шесть лет от роду.
— Бедный Эрве! — бормотала Зина.
Именно так у них возникла привычка называть друг друга по имени.
— А мой папа меня боготворил.
— Но вы не можете его помнить. Вы были тогда совсем маленькой.
— Нет, помню. Я хорошо себе представляю папу... И все остальное... Когда немцы пришли за ним, мама вместе со мной спряталась в платяном шкафу С тех пор я стала бояться темноты, а от запаха нафталина меня просто тошнит. Я слышала крики. Думаю, они его били.
Она говорила ровным голосом, без выражения, как больной под наркозом. Потом глаза оживлялись, жизнь медленно возвращалась в них. Она смотрела на Лоба.
— Теперь вы понимаете, Эрве, что росли счастливым мальчиком.
— Извините, — протестовал Лоб. — В моей жизни был еще пансион.
Он рассказал ей о колледже близ Лондона. Но вскоре она подняла руку, давая понять, что все эти мелкие притеснения в счет не идут.
— Представьте себе девочку на ферме среди животных. Я все время дрожала от страха. Люди, у которых я жила...
— Ваши дядя и тетя...
— Да... Они обо мне не заботились. Не любили меня, потому что я профессорская дочка... По крайней мере, так я поняла позднее... И потом, думаю, они тоже боялись. Возможно, из-за меня они чем-то рисковали... Все это немного запутано. Знаю только, что я хотела сбежать.
— Но куда?
— Не знаю. Таким вопросом я не задавалась. Я хотела убежать — и все... Я представляла собой опасность, и мне следовало уйти.
— Послушайте, извините меня, но я чего-то недопонимаю. Вы представляли опасность?
— Да, я представляла собой опасность — и для других, и для себя самой. Мне это казалось очевидным. Меня прятали. Со мной избегали разговаривать. Я чувствовала себя виноватой во всем — в исчезновении папы, смерти мамы... Узнав, что отец уже не вернется, мама повесилась.
Лоб записал в тетрадке:
«Врожденная неврастения. Проверить, поддается ли лечению. Самоубийство матери могло подспудно подготовить Зину к попытке самоубийства, однако полностью ее не объясняет».
Тем не менее такое откровенное признание потрясло Лоба. Отныне он знал, что будет неизменно проигрывать в игре «кто кого несчастнее». И поскольку Зина пережила больше испытаний, нежели он, Лоб уже не мог без нее обходиться. Он забронировал комнату для Зины в семейном пансионе по подсказке Флешеля. Однако ему пришлось добиваться согласия Зины. Как только ей чудилось, что он хочет как-то проявить нежность, она становилась колючей. Он призывал на помощь Мари-Анн и самого Нелли.
Мари-Анн с присущей ей властностью уладила все детали обустройства девушки на новом месте.
— Она славная, эта малышка, — сказала Мари-Анн Лобу. — Приведите ее ко мне, когда она выздоровеет окончательно. А главное — предоставьте решать финансовые проблемы мне... Вы очень умны... но в том-то и беда, что некоторые женщины не слишком ценят ум. Им требуются сообщники, а не исповедники.
Лоб занес эту фразу в свою тетрадку, сопроводив восклицательным и вопросительным знаками. Но он не огорчился тем, что его избавили от забот, которых он никогда не проявлял даже в отношении самого себя. И игра продолжалась. Он заезжал за Зиной в пансион и увозил на холмы. Они гуляли, обедали в случайных кафе под зелеными сводами ветвей, занятые каждый только собой.
— Я... — начинал Лоб.
— А я... — подхватывала Зина. Мало-помалу ему открывалось детство Зины на ферме, тяжелая физическая работа и слишком часто пропускаемые уроки в школе.
— Я училась всему, чему хотелось, — говорила Зина. — И это им не нравилось.
— Все же они не обращались с вами, как с Золушкой?
— Нет, не совсем. Они не щадили себя. И поэтому не щадили меня. Они не понимали разницы.
— Какой разницы?
— А как же? Я была дочерью своего отца. Они должны были послать меня в колледж. Вы, разумеется, получили все сполна!
— О-о! Зина!
— Да-да. Вам-то никогда не отказывали в книгах. Может, вам и случалось голодать, но вам была неведома жажда пищи духовной. А вот мне — да. Непрестанно.
Вокруг летали осы; воздух был наполнен сладостью. Тени от веток шевелились, подобно ласковым рукам. Они сходились, ничего не видя, ничего не чувствуя, и каждый ненавидел озлобление другого и силился сохранить в неприкосновенности свое собственное. Возвращаясь вечером в отель, Лоб чувствовал себя обессиленным, но тем не менее не мог дождаться прихода завтрашнего дня. Наверняка кончится тем, что Зина откроет ему правду, назовет имя мужчины, из-за которого... Он раскрывал тетрадку, закуривал сигарету и писал с прилежанием школьника, от которого так и не сумел избавиться.
«Она считает, что пережила из ряда вон трудное детство. Я же не вижу в нем ничего исключительного. Тысячи девочек, пройдя через аналогичный опыт, выросли нормальными и уравновешенными женщинами».
На этом Лоб остановился и подошел к окну взглянуть на рыбака, выходившего в море на своей лодке — помеси фелуки [1] с тартаной [2]. И думал: «Ну а разве сам я нормальный и уравновешенный?» И тут он снова принимался экзаменовать свою совесть, не переставая сравнивать, тщательно взвешивать Зинины испытания и свои, иногда даже завидуя тем, что выпали на долю Зины. Но была ли она по-настоящему искренна? Не подавала ли она правду так, чтобы разжалобить его, взволновать, завлечь? Лоб не без тревоги задавался вопросом, насколько Зина его интересует.
[1] Фелука (араб.) — лодка, небольшое беспалубное судно с косым четырехугольным парусом. (Примеч. перев.)
[2] Тартана — одномачтовое парусное судно. (Примеч. перев.)
Или же, подходя к проблеме с другого конца, он спрашивал себя: «А что, если она назавтра исчезнет? Чем это для меня обернется?» Он чувствовал, что это стало бы для него трагедией. В сущности, глядя на вещи хладнокровно, если он потерпит неудачу, если не сумеет заставить Зину принять его доводы в пользу жизни, что-то рухнет в нем самом. Каждое мгновение она являлась для него риском, угрозой. Поэтому необходимо было найти способ заставить ее разговориться. Он составлял в уме список вопросов и старался заучить их наизусть, чтобы не дать себе отвлечься, когда несколько часов спустя повезет ее дышать свежим воздухом под предлогом ускорить выздоровление. Но теперь Зина уже опережала его самого.
— Заметьте себе, — говорила она, — я на родственников не в обиде. Когда я захотела их покинуть и перебраться в Страсбург, они меня ничем не попрекнули.
— Они вас ссудили деньгами?
— И не подумали. Мне пришлось выходить из положения без посторонней помощи. Вначале я работала в магазине «Книги — пластинки».
— У кого?
— У Лонера. Зарабатывала не Бог весть какие деньги, но у меня под рукой оказались книги, о которых я могла только мечтать. Я читала запоем, а это нелегко, поверьте, — читать в промежутке между двумя покупателями... А еще в моем распоряжении оказались пластинки «Ассимиль» [1]. Таким путем я выучила итальянский.
[1] Школа ускоренного обучения иностранному языку. (Примеч. перев.)
— Немецкий вы уже знали?
— Да. По-немецки разговаривали у нас на ферме.
— И долго вы проработали там?
— Два года.
— Почему вы от него ушли?
— Ему было тридцать пять, и у него серьезно болела жена.
— Ну и что?
— Вы и вправду хотите, чтобы я вам разжевала? Лоб сильно покраснел.
— Извините! Продолжайте... Потом?
— Потом я служила в туристическом агентстве. Побывала в качестве гида в Германии, Италии... Знаете... озера, Венеция. Веронские любовники. Миланский собор... Вам знакомы эти организованные туры?
— Нет. Лично я предпочитаю индивидуальные поездки дикарем. Однако легко могу себе вообразить.
— Не думаю, — грустно сказала Зина. — О! Попадались и симпатичные группы, например учителя. Они робкие, дисциплинированные, держатся в рамках, но даже и с ними приходилось тяжело. Всегда найдется желающий влюбиться. Как правило, они довольствуются тем, что на ходу сунут вам в руку пламенное послание. Назначат свидание.
— Правда?!
— Бедняжка Эрве! Вы что, с луны свалились? Конечно же правда. Уж я молчу о тех, кто преследует вас, как охотник — дичь.
Эти откровения были для Лоба сущей пыткой из-за волнующей интимности, которую они внезапно порождали. Но ему необходимо было знать...
— А как же вы себя вели в таких случаях?
— Неизменно любезно. Сопровождающая ничего не слышит, ничего не понимает, никогда не сердится. Ей платят за то, чтобы она улыбалась. Если она не способна защитить себя, ее увольняют.
— Но в конце концов, ведь эти ухаживания далеко не заходили?
Зина призадумалась. Лоб остановил машину на опушке сосновой рощи. В просвете между стволами проглядывала морская синь.
— Я бы не хотела, чтобы вы считали меня не такой, какая я есть на самом деле. Думаю, всем женщинам нравится ощущать себя жертвой. У меня еще с детства сложилось впечатление, что я — жертва насилия. Уже на ферме... Не будем об этом.
— Напротив! — вскричал Лоб. — Ведь вы доверяете мне, правда?
— Не знаю. Я никому не доверяю.
Лоб хотел уже включить мотор. Зина остановила его, положив руку ему на запястье.
— Подождите, — пробормотала она. — Я не хотела вас обидеть. Вы меня спрашиваете. Я отвечаю. И не моя вина, если...
— Послушайте, — оборвал ее Лоб. — В вашей жизни есть мужчина. Все дело в этом?
— Ничего подобного.
Они снова вступили в противоборство. Зина оказалась уступчивой.
— Я вам еще не рассказала про аварию.
— Какую аварию?
— Экскурсионного автобуса... Туристического автобуса, который сорвался в пропасть. В прошлом году мне предстоял тур в Швейцарию и к Восточным Альпам на новом автобусе. В кои-то веки маршрут меня манил. Но в последний момент сопровождающей назначили другую девушку... действительно, в самый последний момент — я настаиваю на этом обстоятельстве, поскольку все произошло так, как если бы мою роковую судьбу застали врасплох... Я уже стояла одной ногой на подножке, когда у меня вдруг закружилась голова и я потеряла сознание... сказалось переутомление предшествующих недель... Я проходила выматывающий курс лечения... Короче говоря, автобус отправился без меня и разбился в тот же день, свалившись в овраг... Об этом писали газеты. Были погибшие и раненые. Сопровождающая, сидевшая на моем месте, впереди, погибла. Теперь вам понятно?
— Но это просто смешно, Зина, — сказал Лоб. — Как же вы, дочь своего отца, который написал о случайности самые глубокие научные исследования, как вы допускаете, чтобы подобные совпадения производили на вас впечатление?
Она молча сидела с серьезным видом, опустив глаза, подобно верующей, которая отказывается обсуждать свою веру.
— Я и сам, — продолжал Лоб, — два или три раза избежал серьезных аварий... Как и все люди...
— Это другое дело.
— Но... в чем же разница?
— Вы избежали, как вы сейчас выразились... Тогда как я — это было знамение. Я знаю, что меня ждет ужасный конец... если я пущу свою жизнь на самотек.
— А посему вы предпочли опередить события!.. Какой абсурд!
— Поехали!
— Нет, — возразил Лоб. — Зина, послушайте меня... Мы должны покончить с этим кошмаром.
— Это касается меня одной.
— Извините. Меня тоже. Она вскинула голову.
— Эрве, — взмолилась она, — прошу вас... Если вы будете продолжать, клянусь, я перестану с вами видеться.
Ее голос зазвучал невнятно, но она продолжала, уже шепотом:
— Вы наверняка такой же, как другие мужчины... Начинается с дружбы, а потом... Оставьте меня, Эрве. Я не хочу, чтобы меня любили.
Лоб почти что рванулся с места. Он не разжимал зубов до самой Ниццы. А когда машина остановилась у пансиона, и не шелохнулся, чтобы помочь Зине выйти.
— Спасибо, — сказала девушка.
Она ждала. Обычно в это время он назначал ей свидание на завтра. А тут, едва кивнув на прощанье, уехал.
Пускай Мари-Анн сама разбирается с этой идиоткой. С него довольно. Это не может так продолжаться. Что она себе воображает? Он пытался ей помочь, а она ударилась в пафос, разыграла спектакль.
Лоб с трудом отыскал местечко для машины на утрамбованном пустыре и проложил себе путь к отелю в пестрой толпе. Он почти сразу дозвонился до Мари-Анн.
— Я отдаю ее под вашу опеку, — сказал он. — Я уже больше не в силах для нее что-либо сделать. Эта особа напичкана комплексами. Угадайте ее последнее открытие. Она вообразила себе, что я в нее влюбился.
— Разве это неправда? — рассмеялась Мари-Анн.
— Разумеется, неправда. Вы же меня знаете.
— То-то и оно!
— Нет, шутки в сторону. Уверяю вас, с меня хватит.
— Ладно, — сказала Мари-Анн. — Я поселю ее на некоторое время у нас. Работа фабрики ее развеет. А затем отвезу в Антрево. Время отпусков не за горами, так что все складывается весьма удачно. Как по-вашему, она согласится?
— Почем я знаю! Все, чего я хочу, это сбыть ее с рук. Извините, что я веду себя так невежливо.
— Будет вам! Я с удовольствием приму у вас эстафету. Иду предупредить Филиппа. Он перевезет ее к нам сегодня же вечером.
Лоб впервые устроил себе послеобеденный отдых. Он поднялся в Симиез и, гуляя по старому саду при монастыре, пережевывал в уме свое возмущение. Продолжая прерванный диалог с Зиной, он развивал свои аргументы, которые она не пожелала выслушать, и объяснил себе ее случай — ясно и неопровержимо, как профессиональный психиатр. Потому что тут все было ясно и заурядно. Сначала травма, нанесенная арестом отца, затем толкование, раз за разом, малейших незадач как знамений трагической судьбы... Когда-то он разыграл аналогичную комедию сам с собой. Но его это не толкнуло на самоубийство. Ведь тогда ему пришлось бы систематически накладывать на себя руки. Наверняка в последние месяцы у Зины стряслась беда, которая ее добила, но она продолжала утаивать это от других. Почему она сказала: «Не хочу, чтобы меня любили»? Выходит, кто-то пытался ее любить? А потом предал? Ох уж мне эти высокие чувства! Этот выспренный слог!
Мало-помалу Лоб приходил в себя. Ему нравилось прогуливаться по этому безлюдному саду, куда не доносился городской шум. Она не вызывала в нем ничего, кроме острого любопытства. Потому что они различались в одном: пусть оба и пережили тяжелую пору, он, по крайней мере, изгнал злых духов своего детства, тогда как Зину они не отпускают, о чем свидетельствовала тысяча деталей. К примеру, ее взгляд — беспокойный, бегающий; он следил за каждым его жестом, подстерегая, как бы рука дающего не обернулась сжатым кулаком. Или же ее манера втягивать голову в плечи... А голос, западающий в душу... И это категорическое нежелание доверительно выложить все начистоту... «Позвоню ей завтра», — решил Лоб. Но позвонил в тот же вечер. К телефону подошел Филипп Нелли.
— Дамы гуляют в саду, — сообщил он. — Похоже, они замечательно поладили. Это заслуга девчушки... Нет, она не очень ломалась. Правда, со мной, как правило, не поспоришь. Я схватил ее вещи и — в машину!
— Какое у вас сложилось мнение?
— У меня? Да никакого. Мнения — это по части моей жены. Мы вас завтра увидим? Завтра воскресенье, и мы проведем его в Антрево. Приезжайте. Я свожу вас на ферму. Вам покажется, что вы снова очутились в Швейцарии.
Кончилось тем, что, не найдя предлога, чтобы отказаться, Лоб принял приглашение и подумал не без горечи, что все пойдет как прежде, что он все глубже увязает в тупиковой ситуации. Ему все же следовало найти предлог для отказа; но в таком случае он выглядел бы виноватым, который просит прощения, и, возобнови он в той или иной форме свой допрос, Зина заподозрит его в ревности. А уж дальше идти некуда! Разве что...
Ему пришла в голову мысль, которую он нашел удачной. Не сможет ли он сохранить лицо, сказав Зине, что она относится к разряду людей, о которых идет дурная слава, — они, мол, способны накликать беду. Такие люди — серьезная проблема для страховых компаний: ни в чем конкретном их не уличишь — они неосторожны не более других, и тем не менее с ними постоянно приключается что-то несусветное. Он на этом собаку съел и располагал множеством фактов и примеров. Тем самым ему было бы нетрудно оправдать свою опрометчивую фразу: «Этот кошмар касается меня самого...» Зина поймет, что в ней не содержалось никакого намека на влюбленность, и позволит расспрашивать себя без обиняков. В кои-то веки Лоб почувствовал себя довольным, хотя охватившая его радость была несоразмерно велика, а до ее подлинной причины следовало еще докопаться, будь на то время. Но ему предстояло купить подарки Зине и супругам Нелли, и, когда наступила пора ложиться, он принял снотворное во избежание мрачных мыслей перед сном.
Наутро его ждала забитая машинами, как всегда по воскресеньям, дорога. Он долго плутал, прежде чем нашел прямой путь на ферму.
Стоит съехать с шоссе Диня, как сразу попадаешь в другой мир — тихий, диковатый, полный аромата цветов и ветра. Дорога переходила в тропинку, цеплявшуюся за склон каменистого холма. Старинный хутор расположился сразу же за его гребнем. Лоб окинул взглядом пейзаж: справа, в ложбине, среди лужаек, порыжевших от летнего зноя, ферма; слева — вначале старая рига, похоже, служившая гаражом, потом, чуть дальше, на узком плато, дом, сверкающий на солнце, а за ним гора, громоздящаяся до самого небосвода, в котором парил ястреб. Нет, это была не Швейцария! Редкая трава, слепящий свет. И все же Лоб был благодарен супругам Нелли за то, что они обосновались в этой глуши. Он медленно спустился к риге. Еще только одиннадцать. Он слишком гнал машину и вот прибыл на место намного раньше, чем принято. Он пристроил машину в тени.
— Эрве!
К нему бежала Зина.
— Я заприметила вас издалека.
«Не вздумает же она броситься мне на шею!» Лоб холодно протянул Зине руку.
— Как я рада, Эрве. Я вижу, вы на меня не рассердились... Я этого опасалась.
— Напрасно.
Зина отлично смотрелась в своей простой белой плиссированной юбке и красном пуловере, облегающем маленькую грудь. Она завязала волосы на затылке лентой в тон пуловеру и выглядела школьницей на каникулах, которая перевозбуждена от избытка свежего воздуха.
— Эрве, скажите же, что вы на меня не сердитесь.
— Что вы! У меня на это нет причин.
— Знали бы вы, как тут хорошо!
Она взяла Лоба за руку и повела по направлению к горе, без умолку болтая: фабрика, цветы — все было потрясающим... И чем больше Зина говорила, тем больше он был недоволен тем, что она так беззаботно весела.
— Мне нужно пойти поздороваться с нашими друзьями.
— Они на ферме. Пошли сначала прогуляемся...
Ей хотелось столько всего ему рассказать! Накануне она осмотрела на фабрике все, что можно; видела погреба, чаны, перегонные аппараты; она станет работать с Мари-Анн, чтобы войти в курс дела... «Она хочет, чтобы я звала ее просто по имени. Какая же она милая!» Потом ездила в Антрево, ужинала в деревенской семье... «Фермеры потчевали нас блинами». А вечер они провели в шезлонгах, перед входом в дом, наедине с этой безбрежной ночью, которая поднимается из самых недр земли...
— Держу пари, что вы счастливы! — сказал Лоб. Зина отпустила его руку и вдруг показалась пристыженной.
— Разве это дурно? — пробормотала она.
— Что вы... напротив. Просто я несколько удивлен. После всего того, что вы мне порассказали!
— Имею же я право забыться, хотя бы на время! Она снова стала серьезной, отчужденной, и Лоб не мог не подумать, что такая Зина ему больше по душе. В печали она принадлежала ему больше, нежели в радости.
— Я так и знал, Зина, что вам понравится у Нелли. И вы забудете... про остальное.
— Нет.
— Не нет, а да. Вы такая же девушка, как все. О вас заботятся, вас балуют, и вы тут же таете. Это нормально. Я этому рад.
— Эрве!
Они остановились у скалистого оврага, наполненного камнями.
— Все по-прежнему, — сказала она. — Здесь передышка, но непродолжительная, вот увидите. Мне нигде нет защиты.
— Тем не менее здесь...
— Даже здесь. Пошли в дом.
Он подал руку, чтобы помочь ей перешагнуть через каменную осыпь, но вдруг отдернул. Чуть ли не под самыми их ногами медленно разматывалась гадюка, досыта напоенная зноем и словно отполированная солнцем. Лоб шаг за шагом уводил Зину. Они не теряли из виду змею, которая извивалась лениво, как струя разлитого масла, и таинственно скрылась в камнях. Зина дрожала всем телом. Пока они отступали, Лоб неотрывно смотрел вниз. И когда Зина с рыданиями прижалась к нему, почти рассеянно обнял ее за плечи.
<< пред. << >> след. >> |