[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Эдвард Олби. Все кончено

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

<< пред. <<   >> след. >>

     ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
     
     Врач — у постели больного, Сиделка в ногах постели. Остальные в гостиной. Три женщины, возможно, сидят. Сын и Друг стоят или ходят по комнате. Если нет специальных указаний, действующие лица разговаривают просто, не повышая голоса, скорее даже вяло. Однако не шепчутся; эта вялость вызвана не скукой, а долгим ожиданием.
     В камине догорает огонь; в комнате тепло.

     
     Жена (смотрит в огонь). Он не дышит?
     Дочь (легкий укор, а не выговор). Мама.
     Любовница. Зачем вы так говорите?
     Жена (подчеркнуто учтиво, с легкой улыбкой). Прошу прощения.
     Любовница. Конечно, я вас понимаю. Жена имеет право спрашивать, ведь это не потому, что вам не терпится. Я просто возражаю против этой формулировки. Помнится, мы как-то говорили с ним об этом, хотя почему — не знаю. Впрочем, постойте, дайте вспомнить... Мы обедали у меня, и он вдруг положил вилку... О чем же мы говорили? Кажется, о Метерлинке и об этой истории с плагиатом. Мы все это обсудили и как раз принялись за салат, и вдруг он мне сказал: «Не понимаю, как можно про человека говорить: «Он больше не дышал». Я спросила почему, в основном мне хотелось знать, что его навело на такую мысль. А он мне ответил, что глагол здесь не подходит... не соответствует, как ему кажется, идее... НЕБЫТИЯ. Ведь если человек не дышит... он уже... не человек. Он сказал, что, конечно, его возражения — пустая придирка; лингвисты подняли бы его на смех, но что ЧЕЛОВЕК может УМИРАТЬ или УМЕРЕТЬ... но не может... не... ДЫШАТЬ.
     Жена (сдержанное изумление). О Метерлинке?
     Любовница. Ну да, просто так, к слову пришлось... Простите, что я заговорила об этом.
     Жена (снова смотрит в огонь). Неважно. Что ж, я задам свой вопрос по-другому. (Поднимает голову, слегка поворачивается к Врачу.) Он... умер?
     Врач (после паузы). Нет еще.
     Жена (не отступаясь). А скоро он умрет?
     Сын (с легкой неприязнью). Прошу тебя, мама.
     Жена (со смешком). Мне бы хотелось знать, только и всего.
     Врач. Сравнительно.
     Жена. Сравнительно с чем?
     Врач. С тем временем, которое уже ушло.
     Дочь. Тогда зачем было нас так срочно вызывать?
     Врач. Сердце подсказало.
     Друг (скорее с любопытством, чем с упреком). Разве ты не хочешь быть здесь?
     Дочь (впервые задумавшись об этом). Н-не знаю.
     
     Любовница тихо смеется.
     
     Друг. Ты и не должна знать. Ты просто должна... быть здесь... Так я по крайней мере думаю. Семья. Ведь таков обычай... Если живы жена и дети и настал час — они все собираются.
     Жена (Другу). А с ними, конечно, и его лучший друг.
     Лучший друг слегка кланяется. Жена указывает на Любовницу.
     Не забудь и ее.
     Друг (просто, дружелюбно). И его... особый друг тоже.
     Любовница (улыбается, слегка кивает). Благодарю вас.
     Друг. И мы следуем обычаю, хотят того или нет. Ждем до последнего часа, а потом собираемся, даже если нас не зовут, — если только нам не будет прямо сказано, в письменной или устной форме, что наше присутствие нежелательно. Мы... собираемся. Иногда даже зная, что наше присутствие нежелательно.
     Жена. Ах, вот как. Значит, ты с юридической тонкостью даешь нам понять...
     Друг. Ничего подобного. Нам не было сказано, что наше присутствие нежелательно.
     Жена (Врачу). Сердце подсказало. Ничего более... определенного? Более медицинского? Просто предчувствие, что это произойдет скоро? Будь вы женщиной, это назвали бы интуицией. Может, у врачей тоже бывает интуиция? (Дочери с легким упреком.) Мы ведь не издалека приехали, верно? Тебе что, неприятно, что мы здесь, у него, в этой комнате, а не в гостинице и даже не внизу?
     Дочь. Да, пожалуй. И что мы тоже когда-то жили здесь.
     Жена (Дочери). Это было сто лет назад. (Врачу.) Значит, предчувствие.
     Врач (Жене). Я, конечно, не могу указать точно до минуты. Но разве я не предсказал вам, когда она (указывает на Дочь) появится на свет? Точный день и даже час? Или когда он? (Указывает на Сына.)
     Любовница (не давая ему погрузиться в воспоминания). Но все же у вас есть и какие-то основания.
     Врач. Есть.
     
     Пауза.
     
     Жена (так, словно она говорит с неразумным ребенком). И какие же?
     Сиделка (деловито, никого не упрекая). Нужно было дать ему умереть в больнице.
     Дочь. Да!
     Жена (сдержанное негодование). В этих проволоках?
     Сиделка (пожимает плечами). Какое это имеет значение?
     Любовница (мягко улыбаясь, качает головой; чуть насмешливо). Ну, конечно. Нужно было дать ему умереть в больнице. (Жене.) Представляете?
     Жена. Трубки, проволоки. Вся эта аппаратура, приводящие и выводящие устройства. Словно он какой-то центральный механизм. (Всем, ни к кому в отдельности не обращаясь.) Вот во что он превратился со всеми этими трубками и проволоками — в еще одно механическое устройство. (Любовнице.) Поддержите меня.
     Любовница. Да, и даже гораздо хуже.
     Жена. Словно смотришь на город с самолета. Путаница железнодорожных путей и шоссе. Или в спрута: все эти датчики, самописцы, модуляторы, энцефалографы, кардиографы, респираторы и трубки, трубки, в обеих руках и в носу — это щупальца, а где же он сам? Во всей этой... аппаратуре? На миг мне даже показалось, что это он... приводит ее в движение. Все эти трубки и проволоки.
     Сиделка. Они помогают следить за состоянием больного — дают ответы на вопросы. (Качает головой.) Вот и все.
     Любовница. Теперь наши вопросы очень просты. Чтобы на них ответить, достаточно секундной стрелки, пальца на пульсе...
     Дочь (язвительно). Вы имеете в виду...
     Любовница (тоном, не допускающим возражений). Он сказал... здесь.
     Дочь (не слишком любезно). Это вы так говорите.
     Жена (пожимает плечами). Приходится верить.
     Любовница (не обращая внимания на их тон). Он сказал... здесь. Когда не будет надежды... нет, как же он сказал?.. Не надежды, а смысла! Когда не будет смысла, сказал он... пусть меня отвезут туда. Я хочу, чтобы в камине горели дрова, хочу видеть знакомый потолок и знать, что здесь бы я жил, если б мне это было суждено. Я хочу умереть в доме... который я знаю. (Другим тоном; Дочери.) Конечно, это я так говорю, но вы можете мне верить. Ведь вам придется мне верить на слово... во многом... К примеру, любил ли он вас еще... (Обращаясь ко всем, печально.) Вам всем придется верить мне на слово, тут уж ничего не поделаешь. Я вам перевожу его слова, насколько могу. Я говорю вам то, что помню; вернее — думаю, что помню. Иногда я лгу и передаю вам то, что он сказал бы... если бы захотел... или дал себе труд.
     Дочь (упрямо, но без внутреннего убеждения). Нет, так нельзя.
     Сын (спокойно). Что ты сказала?
     Дочь (с презрением). Не лезь!
     Жена. Когда я была у него в больнице в последний раз перед тем, как... его перевезли сюда, я сказала... (Поворачивается к Любовнице.) Вас не было. Вы пошли за покупками, а может быть, отдыхали... (Ко всем.) Когда я увидела его в этих проволоках... Я стояла у него в ногах — о пустяках мы с ним перестали говорить уже давно, много лет назад, — я покачала головой и, боюсь, даже пощелкала языком — ц-ц-ц-. Он приоткрыл глаза, ему, верно, показалось, что я смотрю на него со злобой, хотя я смотрела просто... объективно. «Так нельзя, — сказала я. — Увезти тебя отсюда? Или хочешь остаться здесь?» Он посмотрел на меня, а потом закрыл глаза и кивнул. Очень медленно... «Что же из двух?» — спросила я. Ведь я задала сразу два вопроса и кивок мог означать и да, и нет. «Что же из двух? — спрашиваю. — Хочешь остаться здесь?» Он медленно покачал головой. «Хочешь уехать?» Глаза открылись и закрылись дважды, я знаю издавна, с доисторических времен, что это у него знак нетерпения, затем... кивок. «Что ж, конечно, — сказала я бодрым деловым тоном, — конечно, ты не хочешь здесь оставаться. Хочешь вернуться домой?» Никакого ответа, глаза горят. «К себе домой, — говорю я, — конечно, не ко мне. Или к ней? Ты, наверно, хочешь к ней? Устроить это?» Глаза на мне, но никакого ответа. «Хочешь, чтобы она устроила это?» Опять глаза, опять никакого движения. «А может быть, все уже устроено? Она обо всем позаботилась?» Глаза просветлели; честное слово, в них промелькнула улыбка. Значит, она позаботилась. Что ж, хорошо. Раз все устроено, прекрасно. Мне только важно, чтобы это было сделано. Я совершенно не претендую... уже давно не претендую... А глаза потухли — он их не закрыл, а просто выключил, как, бывало, делал когда-то... Так часто, так давно. (Любовнице.) По этому признаку я всегда понимала, что...
     Дочь (ревниво, очень по-женски). Мама!
     Жена. Не отвлекай меня.
     Дочь (жалобно, но так, словно хочет ее защитить). Мама!
     Жена (как можно холоднее). Да? (Пауза.) Выключил. Не закрыл, но выключил.
     Любовница. Да, это случалось часто.
     Жена (мирно, с любопытством стороннего наблюдателя). Правда?
     Любовница. Да-да!.. Да.
     Жена. Странно, я этого не помню. Как он их открывал и закрывал... конечно, и... нетерпение, но... как он их выключал?
     Любовница (мягко). Возможно, вам следовало бы знать. Ведь это случалось и при вас.
     Жена (чуть улыбаясь). Да, пожалуй, надо бы. Конечно, случалось.
     Любовница. Для меня это когда-то... было знаком...
     Дочь. Когда-то? Почему же в прошедшем времени? А теперь уже нет?
     Любовница (не отвечает на вызов, спокойно). Потому что в последнее время этого не бывало. Вы тогда были маленькой девочкой. Так и не выросли?
     
     Дочь отворачивается.
     
     Жена (с легким смешком). За понимание три с минусом?
     Сын (тихо). Оставь ее.
     Жена (не резко). А разве не такие отметки она получала в школе? Три с минусом, и на том спасибо. Да и ты был немногим лучше.
     Любовница. Для меня это когда-то было... признаком того, что...
     Врач (ровным голосом). Сиделка!
     
     Все оборачиваются; не паника, но темп несколько убыстряется.
     
     Жена (дрогнувшим голосом). Случилось... что-нибудь?
     Врач (поворачивается, смотрит на них, с мягкой улыбкой, немного удивленно). Что?.. Нет, нет. Просто... надо кое-что сделать.
     
     Небольшая пауза.
     
     Любовница (не навязчиво, продолжая свою мысль)... признаком того, что... что-то ушло... что-то изменилось и... нет уже полной отдачи. Или хотя бы предупреждением, что это может вот-вот случиться.
     Жена (с улыбкой). А, тогда я знаю, о чем вы говорите. Может быть, я не отдавала себе отчета, но... я это чувствовала.
     Друг. Я тоже.
     Жена (имеет в виду мужа). В нем?
     Друг. Нет. В себе.
     Жена (с легкой усмешкой). В себе?
     Друг (улыбаясь). Да.
     Жена (тоже улыбаясь). Как удивительно. (Задумывается.) Когда?
     Друг (Жене). Чувствовал по отношению к моей жене, когда я колебался насчет развода, в то время, когда мы с тобой — как это говорится? — искали утешения друг у друга. В то тайное время, которое, боюсь, ни для кого не было тайной.
     Любовница. Он ничего не знал. Я знала, но ему не говорила.
     Жена (печально, с улыбкой). И говорить-то особенно было нечего.
     Друг. Да, пожалуй что и нечего. Вернее, совсем немного; двух слов хватило бы. Это было, когда я решил не подавать на развод, перед тем как я... отвез ее в лечебницу. Каждый раз, когда она... то вырвала все розы и расцарапала себе руки в кровь, то... передушила голубей и зябликов... подожгла себе волосы... и после каждого такого поступка, достойного, я понимаю, жалости, но не осуждения, я отдалялся от нее, уходил в себя, закрывал какую-то часть своего я...
     Любовница. А-а, но это не совсем то.
     Жена (мягко, как бы со стороны). Да, совсем не то. Ведь она была сумасшедшей... твоя жена.
     Любовница. А мы говорим о другом.
     Жена. Да, совсем о другом.
     Друг. Нет, вы говорите об этом.
     Любовница (с коротким смешком, печально). Нет. Мы говорили о том, когда это происходит спокойно, когда человек полностью владеет собой. О маленьком, но все же предательстве. Не о катастрофе, когда человек лжет и упорствует во лжи, невзирая на факты, и не о какой-то мелочи, как посторонняя мысль в миг любви, а о чем-то среднем — это может быть все, что угодно, или почти ничего, — только ты в результате уходишь все дальше в себя, понимая, что вся ваша общность была...
     Жена. ...произвольной....
     Любовница. ...случайной, и не было ничего неизбежного... или даже необходимого. Когда глаза закрываются; выключаются...
     Сын (напряженно). Отец умирает!
     Жена (помолчав мгновение). Да. Умирает.
     Врач. Если кто-нибудь из вас хочет пока спуститься вниз...
     Дочь. К фотографам? Ко всем этим репортерам? Я только ступила на лестницу, как они окружили меня: «Уже?.. Он уже?.. Можно нам подняться?» Так и рвутся. Голоса тихие, но рвутся изо всех сил.
     Жена (успокаивает ее). Что ж, у них ведь тоже есть семья... жены, любовницы.
     Дочь (не обращаясь ни к кому в отдельности). Благодарю, я останусь здесь. Буду ждать до конца.
     Жена (сморщив нос). Ну, конечно, мы любим порядок.
     Дочь (удивленно). Ты сказала: порядок?
     Любовница. Да.
     Дочь (Матери). Потому что я сказала: буду здесь до конца?
     Жена (без выражения, словно выжидая). У-гу.
     Дочь (вдруг кричит). А ТЫ-ТО ЧТО ТУТ ДЕЛАЕШЬ?!
     Жена (смотрит на нее со смутной улыбкой, отвечает тихо). Я жду конца супружества, которому пятьдесят лет. Жду смерти своего мужа. И думаю... о том, какой я была девочкой, когда он ко мне пришел. Я думаю... — ты что, хочешь, чтобы я замолчала?.. — думаю обо всем на свете, только не о вас — не о тебе и о твоем... недотепе братце. (Легко, Сыну.) Прости, пожалуйста... (Снова Дочери.) Да, я жду конца. Я... жду конца. (Дочери.) А ты?
     Дочь. А я... во всяком случае, получаю от этого гораздо меньше удовольствия, чем ты.
     Любовница (Дочери спокойно, словно только сейчас поняла). Вы не очень добрая женщина.
     Жена (не придавая этому особого значения). Выросла у мамы под крылышком.
     Дочь (Любовнице). Вы что, воображаете, будто я ваша дочь?
     Любовница. Боже избави.
     Дочь. Вы так много на себя берете...
     Жена (словно предлагает тему для обсуждения). Какой я была девочкой, когда он пришел ко мне.
     Любовница (Дочери). Так ли уж много? (Жене.) Интересно, ведь только мать точно знает, чей у нее ребенок. Мужу известно лишь, что родила жена...
     Жена (весело смеется). Однажды он отвел меня в сторону — это было еще до того, как появились вы, но дети уже выросли, — и виновато спросил, глядя куда-то в сторону: «Неужели это и вправду мои дети? Неужели мы с тобой произвели их на свет? Ты и я, и никто больше?» Я засмеялась радостно; хотя дело и шло к концу, но тогда мы еще разговаривали и не избегали друг друга, молчание и исчезновения начались потом. Исполины еще были за работой. И я сказала: «О да, любимый. Ты и я, и никто больше». (Тихонько смеется.)
     Короткая пауза. Дочь встает, не спеша подходит к Жене, дает ей пощечину, спокойно, никак не проявляя своих чувств, возвращается на место.
     (После паузы; Любовнице, слегка улыбаясь.) Простите. (Встает, так же не спеша подходит к Дочери, дает ей пощечину, так же спокойно, никак не проявляя своих чувств, возвращается на место. Вздохнув, смотрит на Дочь, которая яростно глядит прямо перед собой в пустоту, спрашивает Врача через плечо.) А теперь вы что думаете?
     Врач (с терпеливой улыбкой). Вы опять о моей интуиции? О моем вещем сердце? Смеетесь надо мной после стольких лет, что я наблюдал вас? И ваших родителей, и его родителей тоже? После шестидесяти лет моей практики? (Показывает на Сиделку.) И тех сорока, что она приходит со мной, чтобы по ночам дежурить возле вас?
     Жена. Да.
     Любовница (с удивлением). Шестьдесят лет?
     Жена (все так же, Врачу). Даже если это прозвучит так, будто я тороплю события, даже если я покажусь бессердечной, хотя это неправда, я все-таки спрошу вас — вы стараетесь его удержать или помогаете ему переступить черту?
     
     Дочь вскакивает, потом резко поворачивается и быстро выходит из комнаты, хлопнув дверью.
     
     Врач (внимательно следит за Дочерью, потом отвечает). Я перестал делать внутривенное вливание. Мы не... подкармливаем его, если угодно. Сейчас он дышит очень медленно... словно во сне. Сердце у него... (пожимает плечами)... очень ослабло... вернее — устало. У него продолжается внутреннее кровотечение. Дальше рас сказывать?
     Жена (без выражения). Пожалуйста.
     Врач. Если подойти и взглянуть... впечатление такое, будто всякий раз, как я на минуту отвернусь, он за это время уменьшается... Червям достанется немного.
     Любовница. Огню.
     Жена (настороженно.) Вот как?
     Любовница. Он будет кремирован. «И не выхватывай моего сердца из пламени, — сказал он мне, — это не очень-то привлекательный орган» .
     Жена (уходит от прямого ответа). Возможно. Возможно, он и будет кремирован.
     Друг (серьезно, взволнованно). Надеюсь, он не имел в виду сожжения под открытым небом... погребального костра?
     
     Его прерывает согласный дуэт Жены и Любовницы, которые не могут сдержать холодный горький смех.
     
     Сын (выждав, пока они немного утихнут). А у вас ничего... нет? Никаких бумаг?
     Жена (обессилев от тихого, жуткого смеха). Должны быть!
     Сын (страстно, как еще никогда в жизни). ДОЛЖНЫ БЫТЬ!
     Любовница. Да!
     Друг (растерянно, после паузы). У меня есть... бумаги... в запечатанных конвертах, которые я пока не вскрывал в соответствии с распоряжениями. Возможно, в них...
     Любовница (сдержанно, но непримиримо). Это был устный... конверт.
     Друг. Я буду руководствоваться тем, что написано.
     Жена (полунасмешливо, полусочувственно). Еще бы!
     Любовница (холодно, твердо как алмаз, в то же время женственно). О господи, что вы за люди! Вы будете руководствоваться тем, что я вам скажу. И как я скажу, так в конце концов и будет. Я же объясняла.
     Жена (бодро, словно ее вдруг осенило). Нет. Мы будем руководствоваться тем, что есть. Тем, что реально существует. Господи, если человек хочет, чтобы его сожгли, пусть так и напишет — черным по белому. А может, подойдем к нему, потрясем за плечо... пусть пробудится перед лицом вечности, пока она еще не наступила. Пусть увидит над собой двух женщин, а за ними своего лучшего друга и пусть наконец примет решение. «Дорогой, мы просто хотим знать! Пламя или черви? Твоя любовница говорит, что ты предпочитаешь пламя, ну а я, — о, всего лишь твоя жена вот уже пятьдесят лет, мать твоих детей — сомнительных детей, правда, твоя правда, дорогой, — хочу отдать тебя червям. Скажи же нам сам, хорошо? Разомкни на миг свои бескровные губы или глаза, открой и закрой их, включи и выключи, дай же нам... окончательно... тебя не попять».
     
     Любовница улыбается, медленно аплодирует, пять хлопков, семь, во всяком случае нечетное число. Короткая пауза. Жена в ответ на аплодисменты наклоняет голову.
     
     Врач (про себя, но не понижая голоса). Смерть — это такая старая болезнь. (Замечает, что его слушают; обращается к Женей Любовнице с коротким смешком.) А раз это так, значит, приятно видеть у своей постели такого старика, как я; знакомого с ней так близко и так давно.
     Любовница. Должна вас разочаровать. Я была недовольна, что вызвали вас. Тебе нужен врач помоложе, сказала я ему...
     Жена. Не будьте жестокой.
     Друг. Существуют обычаи...
     Врач (не обижен, не сердится, пожимает плечами). Да ведь вы их приглашали... хирургов, консультантов, гораздо моложе меня — не то чтобы нахальных, но вряд ли тут нужны такие...
     Жена. ...Какой-нибудь хвастливый юнец со скальпелем в руке и ракеткой под мышкой.
     Любовница (немного раздраженно). Не говорите глупостей.
     Врач (усмехается). Я вроде священника: меня зовут на крайние случаи, к началу и к концу, к рождению и к смерти. Ну и в промежутке, конечно, если кто-нибудь ушибся, порезался. Но если привязался кашель, вскрывать вам гортань или грудную клетку буду не я; нет, нет, не я. Я посылаю к другим... да поживее. Я самый... общий специалист.
     Любовница. Простите.
     Врач. Конечно, если вы думаете, что врач помоложе будет здесь уместнее, вызовите его. Он будет стоять вон там, у камина, позвякивать льдом в бокале с виски — картинка и только...
     Любовница (больше не хочет этого слушать). Нет! Я же сказала: простите. Зачем... обсуждать это дальше? (Мягко.) Простите меня.
     Друг (говорит это Любовнице, но обращается к Врачу и к остальным). Обычай дома. Так оно повелось издавна. «Ты кончаешь тем, с чего начал».
     Жена (тихо, со сдавленным смехом). О господи! Какой я была девочкой, когда он пришел ко мне.
     Любовница (после паузы). Обычай дома? Какого же дома?
     Друг (настойчиво, но дружелюбно). Неважно какого. Его дома, дома, который он несет на своих плечах или в своем сердце.
     Любовница (мягко заявляя свои права, слегка растерянно). По-моему, уж я-то могла бы знать: ведь я так... настолько полно вошла во все.
     Жена (Лучшему другу). Это тоже записано у тебя в документах?.. В твоих драгоценных бумагах? Что мы все кончаем тем, с чего начали? Или если не все, то по крайней мере он?
     Друг (со спокойной улыбкой). Нет.
     Жена. Я так и думала. Ведь доктор Дей, который помогал ему появиться на свет... войти в наш прекрасный мир... утонул... ну, на этом корабле, что столкнулся с айсбергом... Или это была немецкая подводная лодка?.. Нет, кажется, айсберг.
     Сын. «Титаник».
     Жена. Благодарю.
     Сиделка. Дей не утонул.
     Жена и Друг (почти одновременно). Не утонул?
     Сиделка (Врачу). Вы разрешите?
     Тот кивает.
     Дей умер той же смертью, что и все мы умрем. Просто в один прекрасный день он осознал, что у него печет в груди и почки отказывают, и внезапно понял, что все это тянется уже давно. И есть какая-то конкретная причина, только вот какая? Съел тогда лишний кусок, этот салат, или его прохватило холодным ветром с вершины... С какой? Вот это-то мы и пытаемся понять всю жизнь... Словом, он обнаружил ту единственную причину, которую все мы рождены найти, но так никогда и не находим. (Пауза.) Он обнаружил своего убийцу. Поглядел на него и сказал: «Я этого не потерплю». (Пауза.) Ну и, конечно, купил билет на «Титаник».
     Сын (рассеянно). Гм... Я так и думал.
     Любовница (догадывается о чем-то). Да, конечно.
     Сиделка (более легким тоном). Что-нибудь в этом духе. Ведь если у вас рак, и вы к тому же настоящий медик и можете оценить свои шансы, и боль... что вам еще остается, как не купить себе место на корабле, который должен столкнуться с айсбергом и затонуть?
     Сын (озадаченно). Так, значит, он не погиб на «Титанике»?
     Сиделка. Нет. Он отправился в штат Мэн, в свой охотничий домик, и удил там рыбу... с неделю. Потом он покончил с собой.
     Жена. А история с кораблем...
     Сиделка. ...была выдумана. Пущена женой с одобрения любовницы, благо «Титаник» в это же время действительно затонул. Тогда, конечно, никто в нее не поверил. Некрологи были написаны честно. Тогда это был только эвфемизм, ну а со временем стало считаться правдой.
     Жена. Бедная женщина.
     Любовница. Бедные женщины.
     Жена. Я и не знала, что у него была любовница. А кто же была его любовница?
     Сиделка (небрежно). Я.
     Жена. Господи! Но ведь вы... немолоды, не так ли?
     Сиделка. Да. Очень немолода.
     Жена (после короткой паузы). Вот уж не думала. Мы так... привыкли к вам. Я не верю ни слову из того, что вы нам рассказали.
     Сиделка (пожимает плечами). Мне все равно. (Возвращается к своему месту у постели.)
     
     Пауза.
     
     Врач. Видите ли...
     Любовница (с досадой). Вечно вы это говорите!
     Жена (неуверенно, но с интересом). Разве?
     Врач. Видите ли, я свое отработал, с избытком, по тюрьмам, когда был молодым. Сразу после ординатуры; я хотел помогать людям.
     Жена. Мы об этом ничего не знали.
     Любовница. Ничего.
     Врач. Не знали? (Усмехаясь, пожимает плечами.) Это было давно — еще до того, как мы обратились к Новому завету, или, скорее, к нашему толкованию Нового завета. Тогда за убийство полагалась смерть — быстрая, хоть, правда, и не благопристойная. Впрочем, что говорить о благопристойности, если потом людей стали сжигать живьем — и это считалось благопристойным. Мы все тогда были ветхозаветными евреями и все еще остаемся ими, нас двести миллионов, но считая детей, ибо мы все еще верим в то, чему уже давно не следуем... Да, быстрая смерть... если... если правосудие было к ним милосердно, ибо этим и отличаемся мы, служители медицины, от судей — мы не торопимся. Но я был с ними, при них; помогал им получить в последний раз то, что им хотелось. Я по своей воле приходил к ним, а они сидели поодиночке в камерах смертников; некоторые в последние недели обращались к богу, или отдавались во власть страха, или впадали в оцепенение. Некоторые, но не все...
     Жена (снова о своем). Какой я была девочкой, когда он ко мне пришел.
     Врач. Видите ли...
     Жена. Видите ли? (С коротким смешком.) Никто не слушает.
     Врач. Мне... восемьдесят шесть лет... а это, как заявил мне мой внук... или это был мой внучатый племянник? Я их всех путаю. (Доверительно.) Все они на одно лицо — и у всех длинные волосы, словно парики... так мне, признаться, кажется, хоть я и знаю, что это неверно... (не без вожделения)... длинные, красивые, до самых плеч... А на концах загибаются... светлые волосы... словно у рыцарей. Так вот, они как-то сказали... вернее, один из них сказал... (Негромко, но с ударением.) «Восемьдесят шесть! Значит, каюк!» Конечно, я знал, что это означает, но не подал виду, а только спросил, о чем это они. «Восемьдесят шесть — и каюк!» Разве я... И вдруг я понял. Я понял, что мне хочется прижаться к этим светлым волосам губами...
     Сын (напряженно, настойчиво). Я вас не понимаю!
     Врач. Я только продолжаю свою прежнюю мысль... Всех нас влечет... (улыбаясь краешком рта)... источник, в котором мы погибаем. Внезапно я возлюбил своих палачей... не буквально, конечно, но мне захотелось прижаться к ним... обнять их, ибо мы ищем тепла и даже любви тех, кто говорит нам. что мы должны умереть, что подошел наш срок.
     Любовница (после паузы). А я верю, что надо убивать. В НЕКОТОРЫХ случаях, НЕКОТОРЫХ людей.
     Жена. Ну, КОНЕЧНО, была бы теория, за практикой дело не станет.
     Друг (спокойно, но с отвращением). В это НЕЛЬЗЯ верить.
     Жена. Разве? А ты забыл про свою жену?
     Друг (потрясен ее словами, однако отвечает мягко). Как ты можешь? Я ее не убивал.
     Жена. Всего лишь... развелся с ней. Ведь не мы ее прикончили... нашим поздним... летним союзом. Были и другие. Наше взаимное сострадание тогда у озера... это не оно отшвырнуло неуравновешенную женщину, которая еще могла печь хлеб и принимать гостей, во мрак животного состояния. Нет, дорогой, то, что мы спали друг с другом, так это теперь называется, было бы еще ничего. Развод. Боязнь ОДИНОЧЕСТВА. Так что не говори МНЕ, что ты не признаешь убийства. Ты его признаешь. И я тоже. (Показывает на Любовницу.) И она. И высказывает это прямо.
     Сын (не двигаясь). Я ХОЧУ ПОГОВОРИТЬ С НИМ.
     Друг (Жене. Тихо, но напряженно). Ты же сама говорила, что она сумасшедшая. Вы все это говорили.
     Жена (рассеянно, словно во сне). Разве? Возможно, я хотела сказать, что она близка к сумасшествию. (Загадочная улыбка.) Возможно, как и все остальные. (Сыну.) Так поговори с ним. Можешь начинать каждую свою фразу словами: «В первый и последний раз». И он по крайней мере не будет возражать. Впрочем, я бы не советовала. (Сухо.) Расплачешься. Чувств у тебя так немного, что не стоит их растрачивать.
     Сын (матери, сдерживая бессильный гнев). Но он умирает.
     Жена (печально, успокаивая, объясняя). Я ЗНАЮ.
     Друг (говорит негромко, словно про себя). Ее болезнь прогрессировала, я ведь спрашивал. Конечно, буйное состояние было временным. (Жене.) Я ее видел два месяца назад.
     Любовница (заметив, что Жена не слушает). Да?
     Друг (продолжает). Я вышел из клуба и как раз садился в машину, в эту минуту рядом остановилась другая, и кто-то сказал — спокойно так, с расстановкой: «Вот так встреча!» Я узнал этот голос, повернулся — за рулем сидела ее сестра, а рядом, на месте «смертников», как его называют, еще какая-то женщина. «Ну и ну!» — говорит она все так же с расстановкой, и я тут же, еще не поглядев, понял, что сзади сидит моя жена, моя бывшая жена, а женщина спереди — это санитарка или сиделка из больницы, только, конечно, не в халате. «Кого я вижу!» — говорит так весело, и на губах застыла улыбка, а глаза сумасшедшие, безумнее, чем у моей жены в самые худшие времена, хоть она и в здравом уме. Санитарка курила, это я помню. Конечно, я посмотрел и увидел ее на заднем сиденье с той стороны у окна, завернутую, словно в кокон, в мех, только шея торчит. И какая она была в нем маленькая! «Ты посмотри только, кто тут!» — сказала ее сестра. На этот раз она обращалась к НЕЙ, но голову повернула, чтобы видеть ее лицо и мое тоже. Стекла были опущены, и я оперся руками о подоконник — или как это называется в машинах? — и наклонился. «Здравствуй, — говорю, — как поживаешь?» Если бы она засмеялась мне в лицо, или завизжала, или набросилась на меня с кулаками, я бы совсем не удивился. Но она улыбнулась, погладила мех у своего лица тыльной стороной руки. Голос у нее был спокойный и удивительно раскованный. «У нас хорошо, — сказала она. — А у вас как?» Я не ответил. Я чувствовал на себе ее взгляд и взгляд сестры. Санитарка не оборачивалась, глядела прямо вперед и курила. А она продолжала: «Мне было бы так приятно тебе сказать: нагнись поближе, я хочу шепнуть тебе кое-что. Я бы обняла тебя за шею и сказала бы тихо: помоги мне. Или потерлась бы губами о твое ухо, как ты любишь, а потом впилась бы зубами и держала бы, а ты бы вырывался, обливаясь кровью». Это было сказано так... объективно и беззлобно. Я стоял не шелохнувшись. Однако санитарка, я помню, обернулась. «Но я не могу этого сделать, — сказала жена, как мне показалось, с печалью. — И знаешь почему?» «Нет, не знаю». — «Потому, — сказала она, — что у тебя из уха торчит мышиный хвост и задние лапки. Мышь, видно, глубоко уже вгрызлась». Я не пошевелился и не снял пальцев со стекла. Возможно, я искал какой-то ответ, но что тут можно ответить? Тогда ее сестра дала полный газ — она, должно быть, не выключала мотор. «Что ж, приятно было тебя повидать», — сказала она мне все с той же мрачной усмешкой, а глаза — такие же сумасшедшие. Выехала задним ходом, развернулась, переключила скорость и умчалась. А мне врезалось в память — не мышь, и не жена, и даже не я сам, — а как брякал о руль ее браслет, массивная золотая цепь с плоским диском, на котором выбито ее имя. Только одно — как брякала эта цепь, когда она переключала скорость.
     
     Пауза.
     
     Жена (она внимательно слушала почти все время). Что ж, прошу прощения.
     Друг (спокойно, немного устало). Ничего.
     
     Пауза.
     
     Сын. Нет, знаешь ли, я вовсе не так беден чувствами, как ты думаешь.
     Жена (тихо, миролюбиво). Что ж, надеюсь. (Пауза. Любовнице.) А вы молчите.
     Любовница. Я как раз об этом думала: почему я молчу? Сама удивляюсь. Ведь это на меня совсем не похоже.
     Жена (соглашаясь). Да, непохоже.
     Любовница. Должно быть, чувствую себя посторонней.
     Жена (дружелюбно). Ну, что вы.
     Любовница. Нет, правда. В этом окружении... Наслушалась вас, наверно. У вас это здорово получилось. Верно, вы в этом очень нуждались. Вот так мы оживляем для себя девятнадцатый век — делаем вид, что он существует. Ну, в общем, я оказалась... посторонней.
     Жена (объективное любопытство, но дружелюбное). Ну и как вы намерены держаться?
     Любовница (немного подумав). НЕ ЗНАЮ. Право, не знаю. Скажите лучше вы мне. Кто первым подбежит к постели? Кто обнимет и как и какое это имеет значение? Кому хватать за плечи и трясти, отгоняя смерть, а кому падать к ногам?
     Жена (неуверенно). Вы НЕ ЗНАЕТЕ?
     Любовница (смеется, с тихой грустью). О господи, какой вы были девочкой, когда он пришел к вам.
     Жена (печальная истина). Да!
     Любовница (печальная истина). А я НЕ ЗНАЮ.
     Входит Дочь. Она резко отворяет дверь, все настораживаются. Молча, с неприязненной усмешкой подходит к камину, опирается о каминную доску и смотрит в огонь.
     В конце концов я оказалась посторонней. Вот об этом я и думала. По-моему, все дело в ритуале. (Обводит взглядом присутствующих. Потом с улыбкой.) Ведь это... ритуал, не так ли? (Обычным тоном.) Двадцать лет прожили без этого, разве что на рождество небольшая неловкость. (Жене.) Особенно мне запомнился один декабрь, когда в газетах появилось сообщение о том, что вы подали в суд на развод. Я рада, что вы передумали. А то ему пришлось бы жениться на мне... впрочем, возможно, и нет. Во всяком случае, он отдалился бы от меня. (Обращаясь ко всем вместе.) Ему недоставало вас в то время. Немножко-то он всегда по вас скучал, но в тот год на рождество — мы тогда были в его охотничьем домике... после этого мы и начали ездить на острова, чтобы получше спрятаться от рождества и от всего, что с ним связано, хотя, конечно, для его спины это тоже было полезно — солнце... а тогда мы сидели у камина, пылал жаркий огонь, а за окнами были сосны и снег, и я знала, что ему недостает... вот этого: семьи. (С коротким смешком.) Видно, тосковал по ритуалу. (Вез всякой враждебности.) Правда, я не думаю, чтобы у вас это хорошо получалось — классическое рождество... на вас это как-то... непохоже. Серебряная фольга, каштаны.
     Сын (с легкой грустью). Каштаны были. Один раз.
     Жена (Любовнице с улыбкой). Вы совершенно правы.
     Любовница. Сочельник у камина. Мы сидели и держались за руки, а потом он мою руку выпустил, а немного позже... уж не вздохнул ли он? Только он вдруг затих, и я увидела его профиль — он в это время смотрел в огонь, — этот чеканный профиль. Мне показалось, что весь он стал как-то меньше — немного, но все же заметно. Я взяла его за руку, он посмотрел на меня и улыбнулся и снова был со мною. Я сказала: «Ты должен каждый год быть на рождестве с ними». А он ответил: «Не думаю». И сказал он это не ради меня.
     Дочь (не отводя взгляда от огня, произносит медленно, тягуче). Разговоры, разговоры.
     Любовница (смотрит в спину Дочери, с минуту молчит, отводит взгляд, продолжает). Да, конечно, это ритуал наводит меня на всякие мысли. Я сначала вообще не ходила на все эти торжества, когда ему присуждали всякие степени, а потом на банкеты, где он произносил речи... пока он меня не заставил. Конечно, я не считала, что я для кого-то тайна. Ведь я не кокотка и никогда бы не имела в этой роли успеха, но ритуалы напоминают мне о том, что, кажется, зовется моим... положением. Быть настолько глубоко со всем связанной и все же... впрочем, неважно... (Короткий смех, затем обращается к Жене.) Интересно, если бы я была вами — той девочкой, которую он взял, — вы бы появились, как появилась я? Заняли бы ВЫ МОЕ место?
     
     Жена хочет ответить, но Дочь не дает ей ничего сказать, оборачивается и говорит, не отходя от камина.
     
     Дочь. Их там столько набралось внизу! Фотографы, операторы с телевидения, репортеры. Они мне дали термос с кофе.
     Жена. Как, разве их не покормили? Ты разве не сказала на кухне, чтобы им подали все, что нужно...
     Дочь. Не эти — те, что на улице. Те, что сидят у прожекторов и в машинах, это они дали мне кофе. (Смеется, смех ее неприятен.) Словно ПЛЕСЕНЬ, облепили подъезд, на тротуаре полно оборудования. А ты говоришь: трубки, проволоки! Словно плесень — те, что снаружи... фотографы захватили холл, толпятся, словно в буфете, никто не садится. А репортеры кинулись в библиотеку, потому что там виски.
     Жена (Другу). Спустись же вниз, сделай что-нибудь.
     Дочь (по-своему наслаждаясь этой сценой, печально). Не трудитесь! Там все идет как положено, а если их тронуть — все окажутся здесь под дверью. Не вмешивайтесь. (Поворачивается и смотрит на постель отца; с аффектацией.) Кто же этот человек?
     Жена (неуверенно). Что ж, я думаю...
     Дочь. Да, забыла еще про полицию.
     Жена (с легким беспокойством). Про полицию?
     Дочь (нагнетая эффект). Чтобы не было беспорядков. Правда, толпа еще невелика, человек двадцать пять, не больше, — столько народу собирается летом на улице, если лошадь упадет от солнечного удара. Это телевидение их привлекло своими машинами и кабелями. Толпятся там всякие ротозеи, просто им делать нечего. Время уже позднее, а завтра воскресенье, а то бы вряд ли их столько набежало. Ведь не президент же здесь у нас лежит...
     Сын (спокойно, но с горечью). Не говори так.
     Жена (Другу). Может, тебе все-таки спуститься?
     Друг (качает головой). Нет. Это событие общенациональное. Во всяком случае, так оно будет воспринято.
     Сиделка. Так проверяется известность, вернее, степень известности. Что интересует публику: как человек умирает или просто факт, что он умер.
     Любовница (в ужасе). ПРОСТО!
     Сиделка (словно с упреком). Я ведь говорю не о себе и не о вас. Я говорю о них. О публике. Будет ли она считать себя обманутой, если прочтет в газетах, что все уже кончено, а пока это происходило, она ничего не знала. С Кеннеди вон как ее провели, с обоими братьями, и с Кингом тоже. Это случилось так быстро, все только и успели понять, что история трахнула их по голове дубинкой. Даже бедный Бобби их разочаровал, хоть и умирал дольше всех, но ведь все знали, что с ним дело кончено, еще до того, как он умер. Этот врач, что выступал по телевидению, только о том и твердил. (С презрением имитирует.) «Насколько я понимаю, шансов нет никаких, никаких. Кровоизлияние. Местонахождение пули. Шансов нет. Нет». Отвратительно. Нам не оставили даже надежды! Это была ужасная ночь. Мне хотелось быть молодой и быть мужчиной, сильным и нерассуждающим мужчиной. Хотелось так рассвирепеть, чтобы от меня нельзя было отмахнуться. Последним, за кого публике удалось поболеть, был папа Иоанн — две недели страшной агонии, в сознании до самого конца, отказывался от обезболивающих, потому что, видите ли, его бог хотел, чтобы он все это испытал. Не знаю, может, пуля все же лучше. Несмотря ни на что.
     Жена. Может быть.
     Любовница (спокойно, печально). В какое гнусное и печальное время мы живем.
     Жена. Да-да.
     Дочь (начинает смеяться, словно не веря своим ушам; жестко). Вы... лицемеры!
     Жена. Что?
     Дочь. Лицемерные святоши! (С издевкой.) «В какое гнусное и печальное время мы живем». «Да-да». И вы смеете здесь сидеть и трясти головами?! (Жене.) Как насчет твоего романчика... вот с этим? Вот уж что и вправду гнусно и печально, скажешь, нет? (Указывает на Любовницу.) А как насчет нее?
     Жена (с любопытством). Что насчет нее?
     Любовница (так же). Да, что насчет меня?
     Дочь. Любовница — это довольно мягко сказано, правда? И содержанка — тоже всего лишь эвфемизм. Сколько, по-твоему, она из него выкачала? Полмиллиона? Миллион?
     Любовница. Есть вещи, о которых вы не имеете понятия, девочка.
     Жена (с металлом в голосе). Ты живешь с мужчиной, который не желает разводиться со своей женой, а она стала по его милости пьяницей, и, уж наверно, ей дают бесплатно спиртное в его винном погребке — выше этого заведеньица, как я понимаю, ему никогда не подняться, — с мужчиной, который получил от тебя столько денег, что даже думать об этом не хочется, который, насколько мне известно, сломал тебе по меньшей мере одно ребро и то и дело ставит тебе синяки под глазами, который посмел — посмел прийти ко мне и предложить, чтобы я попросила твоего отца...
     Дочь (в ярости). Ну, ЛАДНО!
     Жена. ...впутаться в политическую аферу, от которой за милю несет мафией...
     Дочь (вопль). Ну ЛАДНО!
     Жена (другим тоном, с чувством утраты). Кому-кому, а уж тебе-то хорошо знакомы всякие гнусные и печальные вещи. Слишком хорошо, чтобы обращать эти слова на других, особенно на тех, кто не гордится тем, что делает то, что хочет или должен делать, наихудшим образом. Вероятно, я потому и разлюбила тебя — потому что ты сама себя не любишь. И пожалуйста, не говори мне, как надо было жить, не говори этого никому, кто в жизни руководствуется любовью или хотя бы привязанностью. (Пауза.) А ведь ты, знаешь ли, была красивой. По-настоящему красивой. Когда-то.
     
     Дочь открывает было рот, чтобы ответить, машет рукой, отходит. Молчание.
     
     Любовница (оживленно, пытаясь их отвлечь). А знаете, мои родители еще живы. И мать, и отец. Конечно, они не очень... подвижны, больше сидят дома. К тому же у отца сейчас зрение такое, что если он и решается сесть за руль, то ведет машину по самой середине шоссе или улицы, так что все остальные уже видят и остерегаются. Ну а мать теперь знает, что одергивать его бесполезно; однажды, когда она положила руку на руль, думая — так она мне потом рассказывала, — что его уж слишком клонит влево, он стал ее отталкивать, машина завихляла, со всех сторон раздались гудки, и они в результате чуть не съехали в кювет, так что под конец оба никак не могли отдышаться.
     Друг. А почему бы ей самой не вести машину?
     Любовница (с легкой улыбкой). Да нет! Конечно, она могла бы научиться, но, видно, ей больше нравится просто сидеть рядом с ним и смотреть на все его глазами.
     Дочь (сухо). Почему бы ей не ходить пешком или не брать такси? Или вообще не сидеть дома?
     Любовница (понимает, что Дочь над ней издевается, но предпочитает преподать урок, а не отвечать ударом на удар). Видите ли, дело в том, что она его любит. (Смеется.) У меня дед только в прошлом году умер.
     Дочь (словно плевок). Перестаньте.
     Любовница (сдержанно, но с силой). Пожалуйста, перестаньте говорить мне, чтобы я перестала. (Не обращаясь ни к кому в особенности.) Ему было сто три года, это отец моей матери. Он был совсем не похож на тех долгожителей, о которых пишут: «Копна белоснежных волос, целый день на воздухе, рубит дрова, а в свободное время хоронит свою четвертую жену и совершает всякие подвиги на Амазонке». Нет, он на них совсем не походил. Это был ядовитый маленький человечек, никто из нас его особенно не любил, даже моя мать — а ее, если бы не Лютер, непременно причислили бы к лику святых. Крошечный человечек, с лицом голодного ребенка и светлыми волосами того цвета, который не облагораживает седина, да и тех немного; а кости — словно из тончайшего фарфора: когда ему было семьдесят два года, он упал и вдребезги разбил свою тазобедренную кость, будто чашку о каменный пол.
     Врач (констатация факта, не более). Кости высыхают.
     Любовница. Должно быть. Потому что он слег, вернее, его уложили в постель, и он пролежал в ней тридцать один год. Он любил, чтобы ему читали вслух.
     Жена (пытается говорить спокойно, но не может сдержать смех. Прикрывает рот рукой, смотрит то на одного, то на другого). Бедняга. (Успокаивается, но, взглянув на Дочь, которая смотрит на нее с отвращением, снова начинает смеяться; наконец берет себя в руки.)
     Любовница (после того, как затихает второй, более короткий приступ смеха, серьезно). Ш-ш! Да, он любил, чтобы ему читали вслух.
     Жена в продолжение всего этого монолога давится от смеха.
     Все это было нелегко для семьи и быстро редеющего круга друзей, потому что он был туг на ухо и приходилось довольно громко кричать. (Поднимает кверху указательный палец правой руки.) Вдобавок... вдобавок все знали, что зрение у него острое, как у стервятника.
     
     Друг тоже начинает посмеиваться.
     
     Дочь. Перестаньте!
     Любовница. Так что в конце концов пришлось нанимать ему чтецов.
     
     Жена смеется.
     
     Дочь. Перестаньте!
     Жена (не в силах больше сдерживаться). Как у стервятника?
     
     Истерически смеется, ее смехом заражается Сын, а также, хотя и в меньшей степени, Врач и Сиделка.
     
     Дочь. Перестаньте!
     Жена. Вы все это выдумали, правда?
     Любовница (теперь и она не выдерживает и начинает смеяться). Конечно, все от первого до последнего слова!
     
     Примечание. Смех этот, хотя он и похож на самопроизвольный хохот, возникающий под воздействием марихуаны, на деле вызван крайним напряжением, усталостью, бесконечной грустью человеческого бытия, — другими словами, всем тем, что всегда на нас так действует. Еще замечание: те, кто смеялись менее самозабвенно, успокаиваются раньше других, хотя Сын, возможно, смеется несколько дольше всех остальных. Жена и Любовница стоят обнявшись.
     
     Дочь (все это время непрерывно повторяла: «Перестаньте, перестаньте, перестаньте, шлюхи проклятые, перестаньте!», в основном обращаясь к Жене и Любовнице, но также и к Сыну, к Сиделке, Лучшему другу и к Врачу. Ясно, что она имела в виду их всех, потому что, когда они постепенно затихают, ее голос звучит все так же громко, сначала выделяясь и наконец звуча в одиночку). Перестаньте, перестаньте, перестаньте, шлюхи, дряни... сволочи... подонки... вы... вы...
     Жена (она первой перестает смеяться, слышит Дочь). Это ты... ты перестань сейчас же!
     Дочь. Шлюхи! Дряни... (Умолкает, заметив, что кричит в тишине.)
     Жена (с тихой улыбкой, как бывает после истерического припадка). Шла бы ты к себе и довольствовалась собственной грязью. Ты... плод любви! (Откидывается на спинку кресла, холодно смотрит на нее.)
     Дочь (с яростью). Ваша безнравственность... уму непостижима. И так довольны собой — избранное общество. Просто не верится... Все вы... кого ни возьми!
     Жена (спокойно, словно речь идет о чем-то постороннем). Что ж, если тебе больше нечем заняться, сбегай вниз и расскажи нетерпеливым репортерам, какие мы безнравственные, а заодно расскажи и о себе.
     Дочь (сжав зубы, с ненавистью). Эта женщина ворвалась в наш дом и увела... моего... отца!
     Жена (после паузы, не грустно, а немного устало, может быть, опустошенно). Да. А моего мужа. Ты не забыла? (Вздыхает.) В этом вся разница. Может, у твоего красавчика есть люди, которые заботятся о нем, для которых он не безразличен. Меня это не интересует. Должно бы интересовать тебя, но тоже вряд ли. А мне... не безразлично, что происходит здесь. Эта женщина любит моего мужа — как и я, и он был с ней счастлив — как и со мной. Она добрый, хороший человек и действует не из зависти и не из отвращения к самой себе...
     Дочь (снова близка к ярости). ...как некоторые?!
     Жена. ...Да, как некоторые.
     Дочь (словно застрявшая пластинка). Как ты?! Как ты?! Как ты?!
     Жена (на мгновение закрывает глаза, словно отключая звук). Если ты пороешься в той груде обломков и мусора, в которую ты превратила свою жизнь, возможно, ты и найдешь там крошку чувства, которая тебе объяснит, почему она нам своя. Нет? Потому что она любит нас. А мы любим ее.
     Дочь (низким, грубым голосом). А меня ты любишь?
     Пауза.
     (Громче и напряженнее.) Кто-нибудь меня любит? Жена (не может сдержать короткого смешка, потом говорит серьезно). А ты кого-нибудь любишь?
     
     Молчание. Дочь мгновение стоит, покачиваясь и дрожа всем телом, затем круто поворачивается, открывает дверь и с грохотом захлопывает ее за собой.
     
     Друг (удивленно, в то время как Жена, вздыхая, берет Любовницу за руку). Неужели она пойдет вниз? Пойдет и расскажет все репортерам?
     Жена (искренне). Не знаю. Не думаю; впрочем, не знаю. (Смеется, как раньше.) Я засмеялась потому, что все это так невероятно. У меня была тетушка, дама угрюмая, впрочем, на то были свои основания. Она умерла, когда ей было двадцать шесть лет, вернее, у нее умерло сердце или что там у нас управляет душой. С виду-то она продолжала жить и прекратила наконец существование в шестьдесят два года, в автомобильной катастрофе. Она каталась с утра на лошади, брала препятствия и возвращалась в своем роскошном прогулочном автомобиле. Знаете, такой старый автомобиль с откидным верхом и со стеклом между передним и задним сиденьем. Она была в галифе и котелке и в желтом шарфе с булавкой в виде лисьей головы. Вдруг резкий поворот — и врезалась прямо в хлебный фургон. Представляете, весь этот металл, бензинная вонь, картонные коробки на шоссе, сдобные булочки и кровь, и ее юное сердце, умершее, когда ей было двадцать шесть, вырывается наконец из ее шестидесятидвухлетнего тела. (Короткая пауза.) «Кто-нибудь меня любит?» — спросила она однажды, давно, когда мне было лет девять или десять. В комнате находилось несколько человек, но все, кроме меня, привыкли к ее манере. «А ты кого-нибудь любишь?» — спросила я в ответ и заработала пощечину! Потом мы плакали — и она и я. Я — не от боли, а от... обиды, она — от того и другого: и от обиды, и от боли.
     
     Любовница (после короткого молчания). Да-а...
     
     Дверь внезапно распахивается, в комнату влетает Дочь, оставляя дверь настежь.
     
     Дочь. Вот, сами им и расскажите.
     
     Не успевают они опомниться, как в комнату неуверенно входят два фотографа и репортер, делают шаг или два вперед.
     Затем все приходит в движение. Врач и Сиделка хоть и остаются на своих местах, но заметно меняются в лице; Сын поднимается с кресла; Друг делает шаг или два вперед; Жена и Любовница встают, готовые к действию.

     
     
     Друг. Уходите, нельзя же...
     
     Жена и Любовница переходят в наступление.
     
     Жена (звериный крик). Убирайтесь... отсюда... вон!
     
     Обе женщины в животной ярости, которая удваивает их силы, набрасываются на вошедших, пуская в ход кулаки и ноги. Борьба недолгая, но бешеная. У одного из фотографов выбит из рук аппарат; он оставляет его на полу, покидая вместе с остальными поле битвы. Жена захлопывает за ними дверь и приваливается к ней спиной. Дочь все это время стоит спиной к зрительному залу. Жена и Любовница — по обе стороны от нее, обратившись к ней лицом. Никто не говорит ни слова; все тяжело дышат. Живая картина. И снова под конец крик раненого зверя, исполненный ярости и боли. Две секунды молчания.
     
     Занавес
     
     
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft