[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Ги де Мопассан. Наследство

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

<< пред. <<   >> след. >>

     II
     
     
     Г-н Кашлен жил на пятом этаже, в начале улицы Рошешуар, в небольшой квартирке с балконом, откуда был виден весь Париж. Из четырех комнат одну занимала сестра г-на Кашлена, другую — дочь, третью — он сам; столовая служила заодно и гостиной.
     Всю неделю Кашлен был взволнован предстоящим обедом. Долго обсуждалось меню, которому полагалось быть скромным, но изысканным. Порешили так: бульон с яйцами, закуски: креветки, колбаса, омары; жареная курица, зеленый горошек, паштет из гусиной печенки, салат, мороженое и фрукты.
     Паштет купили в соседней колбасной, попросив отпустить самого лучшего качества, так что горшочек им обошелся в три с половиной франка. Что до вина, то Кашлен приобрел его в погребке на углу, где постоянно покупал разливное красное, которым обычно довольствовался. Он не захотел обращаться в большой магазин, рассуждая так: "Мелким торговцам редко удается сбыть дорогое вино, так что оно подолгу хранится у них в погребе и должно быть превосходным".
     В субботу он вернулся домой пораньше, чтоб удостовериться, что все готово. Служанка, открывшая ему дверь была краснее помидора, потому что, из страха опоздать, она затопила с полудня и целый день жарилась у плиты; да и волнение тоже давало себя знать.
     Кашлен наведался в столовую, чтобы проверить, все ли на месте. В ярком свете лампы под зеленым абажуром, посреди небольшой комнаты, белел накрытый скатертью круглый стол. Возле каждой из четырех тарелок с салфетками, которые тетка, мадмуазель Кашлен, свернула наподобие епископской митры, лежали ножи и вилки из белого металла, а перед каждым прибором стояло по две рюмки — большая и маленькая. Сезар сразу же решил, что этого недостаточно, и крикнул:
      — Шарлотта!
     Дверь слева отворилась, и вошла низенькая старушка. Шарлотта была старше брата на десять лет. Ее худое лицо обрамляли седые букли, завитые на папильотках. Тоненький голосок казался слишком слабым даже для ее тщедушного, сгорбленного тела; ходила она словно сонная, слегка волоча ноги.
     В дни молодости о ней говорили: "Какая миленькая!"
     Теперь она превратилась в сухонькую старушонку, по старой памяти очень опрятную, упрямую, своевольную и раздражительную, с умом ограниченным и мелочным. Она была очень набожна и, казалось, совсем позабыла похождения минувших дней.
     Шарлотта спросила брата:
      — Тебе что?
     Он ответил:
      — Я нахожу, что две рюмки — это недостаточно внушительно. Что, если подать шампанское? Это обойдется не дороже трех — четырех франков, а зато можно будет поставить бокалы. Комната сразу примет другой вид.
     Шарлотта возразила:
      — Не вижу надобности в таком расходе. Впрочем, ведь платишь ты, меня это не касается.
     Кашлен колебался, пытаясь убедить самого себя:
      — Уверяю тебя, что так будет лучше. И потом это внесет оживление; к праздничному пирогу шампанское неплохо.
     Этот довод заставил его решиться. Надев шляпу, он снова спустился с лестницы и пять минут спустя вернулся с бутылкой, украшенной огромной белой этикеткой с пышным гербом: "Шампанское пенистое. Высшего качества. Граф де Шатель-Реново".
      — И обошлось-то всего в три франка, — объявил Кашлен, — а, кажется, превосходное.
     Он сам вынул из буфета бокалы и поставил перед каждым прибором.
     Дверь справа отворилась. Вошла дочь. Это была голубоглазая румяная девица с каштановыми волосами — рослая, пышная, крепкого сложения. Скромное платье хорошо обрисовывало ее полный и гибкий стан. В ее звучном, почти мужском голосе слышались волнующие низкие ноты.
      — Боже, шампанское! Вот радость-то! — воскликнула она, по-детски хлопая в ладоши.
      — Смотри, будь любезна с гостем, он оказал мне большую услугу, — предупредил отец.
     Она звонко расхохоталась, что должно было означать: "Понимаю".
     В передней зазвенел колокольчик; входная дверь открылась и захлопнулась. Вошел Лезабль. Он был очень представителен: черный фрак, белый галстук, белые перчатки. Восхищенный Кашлен в смущении бросился навстречу:
      — Но, дорогой друг, здесь все только свои; я, как видите, в пиджаке!
     Молодой человек возразил:
      — Знаю, вы говорили мне. Но у меня такая привычка — выходить по вечерам только во фраке.
     Он раскланивался, держа цилиндр под мышкой. В петлице у него красовался цветок. Сезар познакомил его:
      — Моя сестра мадмуазель Шарлотта, моя дочь Корали; мы запросто зовем ее Кора.
     Все обменялись поклонами. Кашлен продолжал:
      — Гостиной у нас нет. Это немного стеснительно, но мы обходимся.
     Лезабль возразил:
      — Но у вас прелестно!
     Затем у него отобрали цилиндр, который он держал в руках. И он стал снимать перчатки.
     Все сели, молча, через стол, разглядывая гостя; немного погодя Кашлен спросил:
      — Начальник еще долго не уходил? Я ушел пораньше, чтобы помочь дамам.
     Лезабль ответил небрежным тоном:
      — Нет. Мы вышли с ним вместе: нам надо было переговорить по поводу брезентов из Бреста; это очень запутанное дело, с ним у нас будет много хлопот.
     Кашлен счел нужным осведомить сестру:
      — Все трудные дела поступают к господину Лезаблю; он у начальника правая рука.
     Старуха, вежливо кивнув, сказала:
      — Как же, как же, я слышала о способностях господина Лезабля.
     Толкнув коленкой дверь, вошла служанка, высоко, обеими руками, неся большую суповую миску.
      — Прошу к столу! — пригласил хозяин. — Господин Лезабль, садитесь здесь, между моей сестрой и дочерью. Надеюсь, вы не боитесь дам?
     И обед начался.
     Лезабль был очень любезен, но с оттенком превосходства, почти снисходительности; он искоса поглядывал на молодую девушку, изумляясь ее свежести и завидному здоровью. Зная о намерении брата, мадмуазель Шарлотта старалась изо всех сил и поддерживала пустую болтовню, перескакивая с одного предмета на другой. Сияющий Кашлен говорил слишком громко, шутил, подливал гостю вина, купленного час назад в лавчонке на углу.
      — Стаканчик бургонского, господин Лезабль. Не стану утверждать, что это высший сорт, но винцо недурное — выдержанное и, во всяком случае, натуральное; за это я ручаюсь. Мы получили его от наших тамошних друзей.
     Корали молчала, слегка раскрасневшись и робея от соседства с молодым человеком, мысли которого она угадывала.
     Когда подали омара, Сезар объявил:
      — Вот с кем я охотно сведу знакомство.
     Лезабль, улыбаясь, рассказал, что какой-то писатель назвал омара "кардиналом морей", не подозревая, что омары, прежде чем их сварят, всегда черного цвета. Кашлен захохотал во все горло, повторяя:
      — Вот забавно! Ха, ха, ха!
     Но мадмуазель Шарлотта рассердилась и обиженно сказала:
      — Не понимаю, что тут смешного. Этот ваш писатель — просто невежа. Я готова понять любую шутку, любую, но высмеивать при мне духовенство не позволю.
     Желая понравиться старухе, Лезабль воспользовался случаем, чтобы заявить о своей приверженности католической церкви. Он осудил людей дурного тона, легкомысленно толкующих о великих истинах, и заключил:
      — Что касается меня, то я уважаю и почитаю веру отцов наших, в ней я был воспитан и ей останусь предан до конца дней моих.
     Кашлен уже не смеялся. Он катал хлебные шарики и поддакивал:
      — Справедливо, весьма справедливо.
     Решив переменить наскучившую беседу, он заговорил о службе, как склонны делать все, кто изо дня в день тянет служебную лямку.
      — Красавчик Маз, наверно, бесится, что не получил повышения, а?
     Лезабль улыбнулся:
      — Что поделаешь? Каждому по заслугам.
     И они заговорили о министерстве; все оживились, — ведь дамы, которым Кашлен постоянно рассказывал обо всех чиновниках, знали каждого из них почти так же хорошо, как и он сам. Мадмуазель Шарлотту весьма привлекали романтическая фантазия и мнимые похождения Буасселя, о которых он так охотно повествовал, а мадмуазель Кору втайне занимал красавец Маз. Впрочем, обе никогда не видали ни того, ни другого.
     Лезабль отзывался о сослуживцах свысока, словно министр о своих подчиненных.
     Его слушали внимательно.
      — У Маза есть, конечно, свои достоинства; но, если хочешь чего-нибудь достигнуть, надо работать усердней. Он же любит общество, развлечения. Все это сбивает его с толку. Если он не далеко пойдет — это его вина. Может быть, благодаря своим связям он и дослужится до столоначальника, но не более того. Что до Питоле, надо признать, что бумаги он составляет недурно, у него неплохой слог, — этого нельзя отрицать, но ему не хватает основательности. Все у него поверхностно. Такого человека не поставишь во главе какого-нибудь важного отдела, но толковому начальнику, который сумеет ему все разжевать, он может быть полезен.
     Мадмуазель Шарлотта спросила:
      — А господин Буассель?
     Лезабль пожал плечами:
      — Ничтожество, полнейшее ничтожество. Голова набита бог весть чем. Выдумывает всякую чушь. Для нас он просто пустое место.
     Кашлен захохотал:
      — А лучше всех папаша Савон! И все рассмеялись.
     Затем перешли к театру и новым пьесам. Лезабль столь же авторитетно судил о драматургии и решительно разделывался с авторами, оценивая сильные и слабые стороны каждого с самоуверенностью человека, который считает себя всеведущим и непогрешимым.
     Кончили жаркое. Сезар уже бережно открывал горшочек с гусиной печенкой, и торжественность, с какой он это делал, позволяла судить о совершенстве содержимого. Он заметил:
      — Не знаю, будет ли она удачной. Обычно эта печенка превосходна. Мы получаем ее от двоюродного брата из Страсбурга.
     И все с почтительной медлительностью принялись за изделие колбасной, заключенное в желтом глиняном горшочке.
     С мороженым произошла катастрофа. В компотнице плескались какая-то светлая жидкость — не то соус, не то суп. Служанка, опасаясь, что не сумеет справиться сама, попросила кондитера, явившегося к семи часам, вынуть это мороженое из формы.
     Расстроенный Кашлен распорядился было его убрать, но тут же утешился, вспомнив о праздничном пироге; но стал разрезать его с таким загадочным видом, словно в этом кулинарном изделии заключалась величайшая тайна. Все взоры устремились на этот символический пирог; каждому полагалось отведать его, выбрав кусок с закрытыми глазами.
     Кому же достанется боб? Глуповатая улыбка блуждала у всех на устах. Вдруг у Лезабля вырвалось изумленное: "Ах!", — и он показал крупную белую фасолину, еще облепленную тестом, которую зажал большим и указательным пальцем. Кашлен захлопал в ладоши и закричал:
      — Выбирайте королеву! Выбирайте королеву!
     На мгновение король заколебался. Не сделает ли он удачный дипломатический ход, избрав мадмуазель Шарлотту? Она будет польщена, побеждена, завоевана. Но он рассудил, что пригласили-то его ради Коры, и он будет глупцом, ежели изберет тетку. Поэтому, обратившись к своей юной соседке, он сказал:
      — Сударыня, разрешите предложить его вам!
     И вручил ей боб — знак королевского могущества. Впервые они взглянули в глаза друг другу. Она ответила:
      — Спасибо, сударь! — и приняла из его рук этот символ власти.
     "А ведь она хороша, — подумал Лезабль, — глаза у нее чудесные. И какая свежая, цветущая!"
     Звук, похожий на выстрел, заставил подскочить обеих женщин. Кашлен откупорил шампанское, и жидкость неукротимой струей полилась из бутылки на скатерть. Наполнив бокалы пенистой влагой, хозяин заявил:
      — Сразу видно, что шампанское лучшей марки.
     А так как Лезабль торопился отпить из своего бокала, опасаясь, что вино перельется через край, Кашлен воскликнул:
      — Король пьет! Король пьет!
     И развеселившаяся старушонка тоже взвизгнула своим писклявым голоском:
      — Король пьет! Король пьет!
      Лезабль уверенно осушил свой бокал и поставил его на стол:
      — Как видите, я не заставляю себя просить. Затем, обратившись к мадмуазель Корали, он сказал:
      — Теперь вы, сударыня!
     Кора пригубила было, но тут раздались возгласы:
      — Королева пьет! Королева пьет!
     Она покраснела и, засмеявшись, отставила свой бокал.
     Конец обеда прошел очень весело. Король усердно ухаживал за королевой. После десерта и ликеров Кашлен объявил:
      — Сейчас уберут со стола, и станет просторней. Если нет дождя, можно побыть на балконе.
     Было уже совсем темно, но ему очень хотелось показать гостю вид, открывавшийся сверху на Париж.
     Отворили застекленную дверь. Повеяло сыростью. Воздух был теплый, словно в апреле, и все, поднявшись на приступочку, вышли на широкий балкон. Можно было различить только туманное сияние, реявшее над огромным городом подобно лучистому венчику, какие рисуют над головами святых. Кое-где свет казался более ярким, и Кашлен принялся объяснять:
      — Глядите-ка, вон там — это сверкает Эден. А вот — вереница бульваров. Ого, сразу отличишь! Днем это — великолепное зрелище! Сколько ни путешествуй, лучше не увидишь.
     Лезабль облокотился на железные перила рядом с Корой, которая молчаливо и рассеянно глядела в темноту, внезапно охваченная тоскливым томлением. Мадмуазель Шарлотта, опасаясь сырости, вернулась в столовую. Кашлен продолжал разглагольствовать, вытянутой рукой указывая местоположение Дома инвалидов, Трокадеро, Триумфальной арки на площади Звезды.
     Лезабль спросил вполголоса:
      — А вы, мадмуазель Кора, любите смотреть отсюда на Париж?
     Она вздрогнула, словно очнувшись, и ответила:
      — Я?.. Да, особенно по вечерам. Я думаю обо всем, что происходит там, внизу. Сколько счастливых людей и сколько несчастных в этих домах! Как много бы мы узнали, если б все могли увидеть!
     Он пододвинулся к ней так, что их плечи и локти соприкасались.
      — При лунном свете это, должно быть, волшебное зрелище?
     Она сказала очень тихо:
      — О да! Словно гравюра Гюстава Доре. Какое было бы наслаждение подолгу бродить по этим крышам!
     Лезабль стал расспрашивать Кору о ее вкусах, заветных желаниях, радостях. Она отвечала без стеснения, показав себя разумной, рассудительной и не слишком мечтательной девушкой. Лезабль обнаружил в ней много здравого смысла, и ему вдруг захотелось обвить рукой этот полный упругий стан и медленно, короткими томительными поцелуями, словно маленькими глотками, как хорошее вино, впивать свежесть этой щечки, вот здесь, у самого ушка, на которое падал отсвет лампы. Он почувствовал влечение, взволнованный этой близостью, охваченный жаждой созревшего девственного тела, спущенный нежной прелестью юной девушки. Он готов был долгие часы, ночи, недели, вечность вот так, облокотившись, стоять рядом, ощущая ее подле себя, проникнутый очарованием ее близости. Что-то похожее на поэтическое чувство зашевелилось в его душе перед лицом громадного, раскинувшегося внизу Парижа, озаренного огнями, живущего своей ночной жизнью — жизнью разгула и наслаждений. Ему чудилось, что он владычествует над великим городом, что он реет над ним; и он подумал, как восхитительно было бы стоять так каждый вечер, облокотившись на перила балкона, подле прекрасной женщины, и любить друг друга, и целовать друг друга, и сжимать в объятиях друг друга здесь, в вышине, над необъятным городом, над всеми любовными страстями, в нем заключенными, над всеми грубыми наслаждениями, над всеми пошлыми желаниями, здесь, в вышине, под самыми звездами.
     Бывают вечера, когда наименее восторженные люди предаются мечтам, словно у них выросли крылья. А может быть, он был немного пьян.
     Кашлен, уходивший за своей трубкой, вернулся на балкон и закурил.
      — Я знаю, что вы не курите, поэтому и не предлагаю вам папиросы, — сказал он. — Нет ничего лучше, чем подымит немножко тут, наверху. Если б мне пришлось поселиться внизу, — для меня это была бы не жизнь. А мы могли бы спуститься и пониже, — ведь дом принадлежит сестре, да и оба соседние — тоже, вон там налево и тот направо. Они приносят ей порядочный доход. В свое-то время они достались ей по недорогой цене.
     И, обернувшись к столовой, он крикнул в открытую дверь:
      — Шарлотта, сколько ты заплатила за эти участки?
     Визгливым голосом старуха затараторила. До Лезабля доносились лишь обрывки фраз:
      — В тысяча восемьсот шестьдесят третьем... тридцать пять франков... построен позже... три дома... банкир... перепроданы... самое меньшее полмиллиона франков...
     Она рассказывала о своем состоянии с самодовольством старого солдата, повествующего о былых походах. Она перечисляла все свои приобретения, предложения, какие ей когда-либо делали, свои доходы, ренту и так далее.
     Лезабль, крайне заинтересованный, обернулся к двери, теперь уже прислонившись спиной к перилам балкона. Но все же он улавливал лишь обрывки фраз. Тогда он неожиданно покинул свою собеседницу и вернулся в столовую, чтобы уже не проронить ни слова. Усевшись рядом с мадмуазель Шарлоттой, он подробно обсудил с ней, насколько можно будет повысить квартирную плату и какое помещение капитала выгоднее — в ценных бумагах или в недвижимости.
     Он ушел около полуночи, пообещав прийти еще.
     Месяц спустя в министерстве только и было толков, что о женитьбе Жака-Леопольда Лезабля на мадмуазель Селестине-Корали Кашлен.
     
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft