| << пред. << >> след. >> Глава VII
Первое испытание
Шаман подошел ко мне и учтиво осведомился, как я себя чувствую.
— Лучше, — ответил я. — Куда лучше, чем было, о мой хозяин, — прости, я не знаю, как тебя зовут. — Симбри, — сказал он, — и как я тебе уже говорил около реки, мой титул — Потомственный Хранитель Ворот. Я — лекарь, пользую повелителей этой страны.
— Так ты лекарь или колдун? — с напускной беспечностью спросил я.
Он посмотрел на меня с любопытством.
— Я сказал — лекарь, и достаточно искусный, как ты мог убедиться вместе со своим товарищем. Иначе, я полагаю, ты не дожил бы до нынешнего дня, о мой гость, — как тебя зовут?
— Холли.
— О мой гость Холли.
— Не окажись, на мое счастье, на берегу той темной реки ты, почтеннейший Симбри, и госпожа Хания, нас, конечно, не было бы в живых. Место такое пустынное, что ваше там появление можно объяснить лишь с помощью магии. Вот почему я высказал предположение, что ты колдун; но может быть, ты просто ловил рыбу.
— Да, ловил, о чужеземец Холли, но только не рыбу, а людей, и выудил двоих.
— Случайно, хозяин Симбри?
— Нет, не случайно, гость Холли. Я не только врачую, но и предсказываю будущее, ибо я старший Шаман, или Предсказатель этой страны; я был предупрежден о вашем прибытии и ждал вас.
— Странно, хотя и очень любезно с твоей стороны. Стало быть, лекарь и колдун здесь означают то же самое.
— Как видишь, — сказал он с почтительным поклоном, — но объясни мне, если можно, каким образом вы отыскали путь в эту страну, куда не забредают случайные странники?
— Возможно, мы просто странники, — ответил я, — а возможно мы тоже изучали... врачевание.
— И, судя по всему, вы изучили его довольно хорошо, иначе вы не выжили бы, перебираясь через эти горы в поисках... что вы здесь ищете? Там, на берегу потока, твой товарищ, помнится, говорил о царице.
— Да? В самом деле? Но ведь он, по-моему, уже нашел ту, что искал: эта величественная госпожа Хания, которая прыгнула в реку и спасла нас, должно быть, и есть царица?
— Да, царица, настоящая царица, ибо Хания означает «царица», хотя я не могу взять в толк, каким образом человек, который лежал в беспамятстве, мог это узнать? И откуда тебе известен наш язык?
— Это-то просто, вы здесь говорите на древнем языке, который я не только изучал, но даже преподавал у себя в стране. Это греческий язык, на нем все еще говорят в мире, но как его занесло сюда — выше моего понимания.
— Могу тебе объяснить, — сказал он. — Много поколений назад Великий Завоеватель, что принадлежал к народу, который говорит на этом языке, прошел со своим войском южнее нашей страны. Он вынужден был отступить, но один из его военачальников — этот принадлежал к другому народу — пересек горы и покорил здешних обитателей; он принес с собой язык своего повелителя и свою веру. Он основал династию, которая все еще сохраняет здесь власть, ибо эта земля окружена пустынями и непроходимыми горными снегами, у нас нет никакого сообщения с миром внешним.
— Да, я уже кое-что об этом слышал; это был Александр Великий?
— Да, так его звали, а его военачальника звали Рассеном, он был египтянином, так гласит наша летопись. Его потомки до сих пор восседают на престоле, его кровь течет и в жилах Хании.
— Он поклонялся богине Исиде?
— Нет, — ответил он, — Хес.
— Это, — перебил я, — лишь другое ее имя. Сохраняется ли у вас поклонение ей? Я спрашиваю потому, что в Египте ее давно уже не почитают.
— На Горе есть храм, — равнодушно ответил он, — где жрецы и жрицы исповедуют какую-то древнюю веру. Но и ныне, как во времена Рассена, истинный бог этого народа — огонь, обитающий в Горе; иногда он вырывается наружу и убивает людей.
— А богиня обитает в огне? — спросил я.
Он скользнул по мне холодными глазами и ответил:
— Чужеземец Холли, я ничего не знаю о богине. Гора священная, и всякий, стремящийся проникнуть в ее тайны, умирает. Почему ты спрашиваешь об этом?
— Только потому, что интересуюсь древними религиями; увидев Знак Жизни на вершине, я направился сюда, чтобы изучить вашу религию, традиции которой все еще сохраняются среди людей просвещенных.
— Оставь это намерение, друг Холли, ибо ты рискуешь быть растерзанным челюстями псов-палачей или пасть под копьями дикарей. Да и изучать там нечего.
— Что это за «псы-палачи»?
— Псы, которым по нашему старинному обычаю отдают на растерзание всех, преступивших закон или нарушающих волю Хана.
— Волю Хана? Стало быть — у Хании есть муж?
— Да, — ответил он, — двоюродный брат, который правил половиной этой страны. Теперь с их женитьбой страна объединена... Но наш разговор затянулся; я пришел сказать, что тебя ждет завтрак. — И он повернулся, собираясь уйти.
— Еще один вопрос, друг Симбри. Как я попал в эту комнату и где мой товарищ?
— Ты спал, когда тебя отнесли сюда, и, как видишь, перемена места пошла тебе на пользу. Ты что-нибудь помнишь?
— Ничего, абсолютно ничего, — серьезно произнес я. — Но что с моим другом?
— Ему стало лучше. За ним ухаживает Хания Атене.
— Атене? — сказал я. — Это же старое египетское имя. Означает оно Солнечный круг; обладательница этого имени — она жила тысячи лет назад — славилась своей красотой.
— А разве моя племянница Атене не прекрасна?
— Мне трудно судить, о дядя Хании, — устало ответил я. — Я ее почти не видел.
После его ухода желтолицые молчаливые слуги принесли мне завтрак.
Позднее дверь открылась вновь, и одна, без какого бы то ни было сопровождения, вошла Хания Атене — и сразу же заперла дверь изнутри. Это естественно меня встревожило, но, не подавая вида, я приподнялся и приветствовал ее с надлежащей почтительностью. Она, видимо, догадалась о моих опасениях, потому что сказала:
— Лежи спокойно. Тебе ничто не угрожает от меня. Скажи мне, кем тебе приходится этот человек по имени Лео. Уж не твой ли он сын? Но нет, этого не может быть, ибо — прости меня — свет не рождается из мглы.
— Я всегда думал, что так именно и происходит, Хания. Но ты права: он мой приемный сын, человек, которого я люблю.
— Чего вы ищете здесь? — спросила она.
— Здесь, на этой увенчанной пламенем Горе, должна свершиться наша судьба.
При этих словах она побледнела, но голос ее не дрогнул.
— Тогда вы обречены, вы даже не сможете подняться на ее склоны, охраняемые дикарями. Там находится Община Хес, и вторжение в ее Святилище карается смертью, смертью в вечном огне.
— И кто стоит во главе этой Общины, Хания, — жрица?
— Да, жрица, чьего лица я никогда не видела, ибо она так стара, что прячет его от любопытных глаз.
— Она прячет свое лицо? — переспросил я, и кровь быстрее побежала по моим жилам, я вспомнил дряхлую женщину, которая скрывала свое лицо от любопытных глаз. — Впрочем, не имеет значения, мы все равно посетим ее и надеемся, что нам будет оказана доброжелательная встреча.
— Нет, вы ее не посетите, — сказала она, — это против закона, и я не хочу, чтобы ваша кровь была на моей совести.
— Кто же из вас более могуществен, — спросил я у нее, — ты, Хания, или жрица Горы?
— Конечно, я, Холли, так тебя зовут? В случае необходимости я могу собрать шестьдесят тысяч воинов, в ее же распоряжении только жрецы и необученные свирепые племена.
— Меч не единственная сила в этом мире, — ответил я. — Скажи мне, эта жрица посещает когда-нибудь Калун?
— Нет, никогда, много веков назад после великой последней войны между Общиной и жителями Равнины был заключен договор; в соответствии с ним; если Жрица когда-нибудь перейдет реку, это станет началом войны до победного конца, и победитель будет править обеими частями страны. Точно так же ни один Хан или Хания Калуна не имеет права подниматься на Гору, кроме тех случаев, когда сопровождает умерших особ царской крови для похорон или исполняет какой-то другой высокий долг, естественно, без всякой охраны.
— Кто же тогда истинный владыка — Хан Калуна или глава Общины Хес? — снова спросил я.
— В делах духовных — жрица Хес, наш Оракул и Глас Небесный. В делах же мирских — Хан Калуна.
— Хан? Ты ведь замужем, госпожа?
— Да, — ответила она, вспыхнув. — И я скажу тебе то, что все равно скоро узнаешь, если еще не узнал: мой муж — безумец, и я его ненавижу.
— Я уже знаю это, Хания.
Она посмотрела на меня проницательным взглядом.
— Что? Неужели мой дядя, Шаман, Хранитель Ворот, успел проболтаться? Нет, ты подслушал, я знаю, что ты подслушал, и лучше всего было бы убить тебя; что ты теперь обо мне подумаешь?
Я ничего не ответил, потому что и впрямь не знал, что думать, кроме того, я опасался, что опрометчивое признание может повлечь за собой немедленную расправу.
— Теперь ты считаешь, — продолжала она, — будто я, что всегда ненавидела мужчин и чьи губы, клянусь, чище, чем эти горные снега, Хания Калуна, прозванная Ледяным Сердцем, будто я бесстыдница. — И, закрыв лицо рукой, она застонала в горьком отчаянии.
— Нет, — сказал я. — Должны быть какие-то причины, объяснения, если ты соблаговолишь их привести.
— Странник, причины, конечно же, есть, если уж ты знаешь так много, почему бы тебе не узнать и их. Как и мой муж, я обезумела. Как только впервые увидела лицо твоего товарища, вытаскивая его из реки... я... я...
— Полюбила его, — договорил за нее я. — Такое и прежде случалось с людьми отнюдь не безумными.
— О, — продолжала она, — это было что-то большее, чем любовь; я стала как одержимая, не знала, что делаю в ту ночь. По велению какой-то Высшей Силы и самой Судьбы отныне и до конца дней своих я люблю его, только его. Да, его, и клянусь, он будет моим. — С этим откровенным признанием, таящим в себе большую угрозу и опасность для нас, она повернулась и выбежала из комнаты.
Утомленный борьбой, ибо это была борьба, я откинулся навзничь. Почему ею овладела эта неожиданная страсть? Кто эта Хания, что она собой представляет, размышлял я, а самое главное, — что о ней думает Лео? Если бы только я мог с ним повидаться, прежде чем он скажет или совершит что-нибудь непоправимое.
В течение трех дней я больше не видел Хании; Шаман Симбри сообщил мне, что она вернулась в город, чтобы сделать необходимые приготовления для встречи гостей; солгал ли он или сказал правду, я не знал. Я попросил его, чтобы меня переселили обратно к Лео, но он твердым тоном, хотя и учтиво, ответил, что моему приемному сыну лучше побыть одному. Это насторожило меня, я опасался, как бы с Лео не случилось какой-нибудь беды, но не представлял себе, как выяснить, что с ним. Снедаемый беспокойством, я хотел передать Лео записку, написанную на листке бумаги с водяными знаками, вырванном из моей записной книжки, но желтолицый слуга отказался даже притронуться к ней, а Симбри сухо сказал, что не станет передавать того, что не может прочесть. На третью ночь я решил попытаться повидать Лео, чего бы мне это ни стоило.
К тому времени я уже окреп и был почти здоров. И вот в полночь, с восходом луны, я тихо слез с кровати, оделся и, взяв с собой нож — единственное мое оружие, — открыл дверь и вышел.
Когда меня несли из той, высеченной в скале комнаты, где мы находились вместе с Лео, я старался запомнить дорогу. От моей спальни начинался коридор длиной в тридцать шагов, я знал это точно, потому что просчитал шаги носильщиков. Поворот налево — и еще один коридор, в десять шагов, и наконец около ступеней, ведущих неизвестно куда, резкий поворот направо — там-то и должна находиться комната, которую я ищу.
Я прошел крадучись по длинному коридору, отыскал в кромешном мраке поворот налево и достиг крутого поворота направо, оттуда начиналась галерея, к которой примыкали лестницы. Едва завернув, я тотчас же попятился, ибо увидел Ханию с лампадой в руке: она как раз запирала дверь в комнату Лео.
Первым моим побуждением было вернуться к себе, но я тотчас отбросил эту мысль. Не сомневаясь, что меня сразу же заметят, я решил: если Хания наткнется на меня, я не буду юлить и прямо скажу, что хотел найти Лео, узнать о его самочувствии. Я прижался к стене и стал ждать с бьющимся сердцем. Она быстро прошла по коридору и начала подниматься по лестнице.
«Что делать? — задумался я. — Идти дальше — бесполезно, ибо она заперла дверь на ключ. Вернуться к себе? Нет, я последую за ней и, если мы столкнемся, повторю ту же отговорку. Таким образом я смогу получить какие-нибудь вести или удар кинжалом».
С бесшумностью змеи я завернул за угол и стал подниматься по лестнице. Лестница была длинная и спиральная, как в церковной башне, но в конце концов я добрался до верхней площадки и увидел дверь. Дверь была очень старая, растрескавшаяся; сквозь нее пробивался свет и слышались голоса — Шамана Симбри и Хании.
— Тебе удалось что-нибудь выяснить, племянница? — спросил мужской голос. И женский отозвался:
— Немногое, очень немногое.
Желание знать, что происходит, придало мне смелости; я подкрался ближе и посмотрел в широкую трещину. Прямо передо мной, в свете висячей лампады, опираясь рукой о стол, за которым сидел Симбри, стояла Хания. Она была очень хороша собой в пурпурной мантии и небольшой золотой диадеме, из-под которой ее волосы волнами сбегали на лебединую шею и грудь. Ясно было, что она нарядилась ля какого-то особого случая, подчеркнув свою природную красоту всеми известными женщинам ухищрениями. Симбри пристально смотрел на нее; и даже в его холодных, бесстрастных чертах угадывались страх и сомнения.
— О чем был ваш разговор? — спросил он.
— Я расспрашивала его, зачем они прибыли в эту страну; мне только удалось выяснить у него, что они ищут какую-то прекрасную женщину, больше он ничего не хотел сказать. Когда я спросила его, красивее ли она, чем я, он любезно ответил — я думаю, то была простая любезность, — что нас трудно сравнивать, она совершенно другая. На это я сказала: хотя и не приличествует мне высказывать свое мнение, все мужчины считают, что ни одна женщина в стране не может соперничать со мной красотой, к тому же я — владычица страны и его спасительница. Сердце мне подсказывает, добавила я, что именно я та женщина, кого он ищет.
— Ладно, племянница, — нетерпеливо сказал Симбри, — мне не хотелось бы слышать о твоих уловках, без сомнения весьма искусных. Что дальше?
— Он сказал: «вполне вероятно», ибо он полагает, что та, о ком речь, возродилась, — и внимательно меня осмотрел, а затем спросил, погружалась ли я в огонь. Я ответила, что меня и сейчас сжигает огонь — огонь мук. Тогда он сказал: «Покажи мне свои волосы», — и я вложила свой локон ему в руку. Он выронил его и из этой сумочки, что он не снимает с шеи, достал длинную прядь — более прекрасных волос я не видела в своей жизни, ибо эта прядь была мягкая, словно шелк, и длиной от моей диадемы до земли. И ни одно вороново крыло не может сверкать так ярко в солнечных лучах, как сверкала эта благоухающая прядь.
«Твои волосы очень красивы, — сказал он, — но, как видишь, они отличаются от этих».
«Возможно, — ответила я. — Таких волос нет ни у одной смертной женщины».
«Верно, — подтвердил он, — та, кого я ищу, отнюдь не смертная женщина».
Несмотря на все мои ухищрения, он больше ничего не сказал, поэтому, чувствуя, что в моем сердце вскипает ненависть против этой таинственной незнакомки, и, опасаясь, как бы не наговорила чего-нибудь такого, о чем лучше было бы молчать, я оставила его. Прошу тебя, загляни в книги, открытые твоей мудрости, и узнай хоть что-нибудь об этой женщине: кто она, где обитает. И поторопись, чтобы я успела найти ее и убить, если смогу.
— Да, если сможешь, — сказал Шаман. — И если она — среди живых. Но скажи, с чего нам начать наши поиски? Да, вот это письмо с Горы, которое недавно прислал верховный жрец Орос. — Он вытащил пергамент из груды бумаг на столе и поглядел на нее.
— Читай, — велела она. — Я хочу прослушать его еще раз.
И он прочитал:
От Хесеа из Дома Огня — Атене, Хании Калуна.
Сестра!
Я получила предупреждение, что в твою страну скоро прибудут два иноземца из западной земли; они хотят задать вопрос моему Оракулу. Поэтому в первый день следующей луны я повелеваю, чтобы ты и Симбри, твой двоюродный дед, мудрый Шаман, Хранитель Ворот, были на берегу реки в ущелье — в том месте, где обрывается древняя дорога, — ибо именно там спустятся иноземцы. Окажите им всевозможную помощь и благополучно препроводите их на Гору; знайте, что вы оба — и ты и он — в ответе за них. Сама я не могу их встретить, дабы не нарушить заключенный между нами договор, который не позволяет Хесеа из Святилища посещать Калун, кроме как во время войны. Их прибытие предопределено.
— Выходит, — сказал Симбри, откладывая пергамент, — они отнюдь не случайные странники, их ожидает сама Хесеа.
— Нет, не случайные странники, — отозвалась Атене, — одного из них ожидало мое сердце. По причинам, тебе известным, Хесеа не может быть этой женщиной.
— На Горе живет много женщин, — сухо проронил Шаман, — если женщины имеют ко всему этому какое-то отношение.
— Я, во всяком случае, имею, и я не отпущу его на Гору.
— Племянница, Хес могущественна, и в ее вроде бы мирных словах заключена ужасная угроза. Она могущественна исстари, у нее есть слуги на земле и в небесах; они-то предупредили ее о прибытии этих людей и, конечно, сообщат обо всем, что с ними будет. Я — се враг, я знаю это; вот уже много поколений знает это и дом Рассенов. Поэтому не перечь ее воле, чтобы ее месть не обрушилась на нас всех, ведь она — дух и ужасна в гневе. Она пишет, что прибытие предопределено.
— А я говорю, что один из них останется здесь. Другой, если захочет, может отправляться.
— Скажи прямо, Атене, чего ты добиваешься: чтобы этот человек, которого зовут Лео, стал твоим любовником?
Она поглядела ему в глаза и смело ответила:
— Нет, я хочу, чтобы он стал моим мужем.
— Но и у него должно быть такое желание, а этого что-то не заметно. И как одна женщина может иметь двух мужей?
Она положила руку ему на плечо:
— У меня нет мужа. И ты хорошо это знаешь, Симбри. Заклинаю тебя узами нашего близкого родства: приготовь новое зелье...
— Чтобы мы были связаны более тесными узами — узами убийства? Нет, Атене; твой грех и так уже лежит тяжким бременем на моей совести. Ты очень хороша собой; попробуй уловить его в свои сети или же отпусти, что было бы гораздо лучше.
— Не могу отпустить. Хотела бы, чтобы смогла, но не могу. Я люблю его так же сильно, как ненавижу ту, кого он любит, но что-то отвращает от меня его сердце. О, великий Шаман, ты, что смотришь и шепчешь заклятия, ты, что читаешь книгу Будущего и Прошлого, скажи мне, что говорят твои звезды, твое провидение.
— Много утомительных часов я занимался своим делом в тайном уединении, и вот что я узнал, Атене, — сказал он. — Ты права, судьба этого человека тесно сплетена с твоей, но между вами — стена, непроницаемая для моих глаз; не могут перебраться через нее и мои слуги. Но мне удалось выяснить, что тебе и ему, а также и мне угрожает смерть.
— Тогда пусть приходит смерть, — с мрачной гордостью воскликнула она, — уж тогда-то я смогу отрешиться от своих мук.
— Это еще неизвестно, — сказал он. — Сила, нас преследующая, может спуститься за нами в темную бездну Смерти. И я чувствую, что за всем, происходящим в глубине наших душ, день и ночь наблюдают глаза Хес.
— Попробуй запорошить их пылью иллюзий — ты это умеешь. Завтра пошли гонцов на Гору, пусть передадут Хесеа, что прибыли два старых незнакомца, — запомни, два старых, что они очень больны, сломали себе кости при падении в реку и что, когда они поправятся, луны через три, я отошлю их, чтобы они могли задать свой вопрос Оракулу. Возможно, она поверит и будет терпеливо ждать, а если нет, по крайней мере не будет больше никаких объяснений. А сейчас я должна отдохнуть — или моя голова не выдержит. Дай мне снотворное, чтобы я спала покрепче, без всяких снов, я никогда так не нуждалась в отдыхе, как сейчас, ведь я тоже чувствую на себе ее глаза. — И она повернулась к двери.
Я поспешил отойти — и как раз вовремя: идя по темному коридору, я услышал, как скрипнула отворяемая дверь.
<< пред. << >> след. >> |