| << пред. << >> след. >> Глава XVII
Как я нашел моего сына и что случилось потом
Чтобы добраться до горцев, стоявших у устья прохода, нам пришлось пройти через лагерь, в котором было расположено вновь набранное войско Абати, и во время этого путешествия мы увидели, так как никакие доклады не могли бы рассказать нам, степень безволия и деморализации этого народа. Где должны были стоять часовые, часовых не было; где должны были быть солдаты, группы офицеров болтали с женщинами; где должны быть офицеры, там денщики пили вино.
Мы незамеченными прошли через лагерь — во всяком случае, нас никто не остановил и не спросил, кто мы такие, — и наконец добрались до отряда горцев. Это в большинстве были бедные люди, жившие на отрогах гор, окружавших долину Мур, и они мало общего имели со своими более обеспеченными соплеменниками из долины. В условиях тяжелой борьбы за существование они сохранили первоначальные человеческие доблести, были отважны и были преданными друзьями.
Едва ступив за черту, за которой начинался их лагерь, мы увидели разницу между ними и остальными Абати. Нас немедленно остановил патруль. Яфет шепнул что-то на ухо начальнику патруля, и тот внимательно поглядел в нашу сторону. Потом он поклонился укутанной в плащ фигуре Дочери Царей и повел нас туда, где начальник всего отряда и его подчиненные сидели у огня и разговаривали. По знаку или слову, которого мы не расслышали, начальник, седобородный старик, встал со своего места и сказал:
— Простите меня, но я прошу вас показать ваши лица.
Македа откинула назад конец своего плаща и повернулась таким образом, чтобы свет луны освещал ее лицо. Старик опустился перед ней на колени и сказал:
— Что повелишь, о Вальда Нагаста?
— Собери твоих воинов, и я скажу, чего я хочу от них, — ответила она и села на скамью у огня, а мы трое и Яфет стали за ее спиной.
Вскоре горцы собрались и окружили нас с трех сторон. Всего их было немногим более пятисот человек. Тогда Македа встала на скамью, на которой она до того сидела, сбросила плащ, так чтобы все могли видеть ее лицо, которое освещал теперь огонь костра, и заговорила, обращаясь к ним.
Она рассказала им все — нападение на нее людей принца Джошуа, желавшего взять ее в плен и увезти в свой замок, сражение между ними, с одной стороны, и Хиггсом и Квиком, защищавшим ее, с другой, рассказала о смерти Квика, который умер за нее, о том, как мы пришли, исполнив свое дело и разрушив идола Фэнгов, и она просила у них защиты против Джошуа и тех ее врагов, которые вместе с ним злоумышляли против нее.
— Мы будем защищать тебя! — закричали они в ответ. — Что ты прикажешь нам теперь, о Дочь Царей?
Македа собрала на совет военачальников горцев и по очереди спросила их всех, что они считают наиболее разумным делать. Некоторые из них настаивали на том, что необходимо немедленно найти, где скрывается Джошуа, и сейчас же напасть на него.
— Раздави голову гадюке, и ее хвост скоро перестанет двигаться! — говорили они, и, должен признаться, что мы соглашались с этим мнением.
— Нет! — воскликнула она. — Я не могу начинать гражданскую войну, зная, что враги ждут у наших ворот! — И тихо прибавила, обращаясь к нам: — К тому же этих храбрецов слишком мало, а у Джошуа несколько тысяч воинов.
— Что же в таком случае остается делать? — спросил Орм.
— Вернуться во дворец вместе с этими горцами и с помощью этого гарнизона защищаться там против наших врагов.
— Прекрасно, — ответил он, — для нас все пути хороши.
— Совершенно верно, — подтвердил Хиггс, — и чем скорее мы пойдем, тем лучше, оттого что моя нога начинает сильно болеть и мне очень хочется спать.
Македа отдала распоряжение начальникам горцев, а те передали его своим подчиненным, которые немедленно начали готовиться сняться с лагеря.
И здесь, после всех несчастий, горя и сомнений, произошло самое счастливое событие в моей жизни. Я очень устал и сидел на скамье, ожидая приказания выступить в поход, лениво поглядывая на Оливера и Македу, серьезно беседовавших неподалеку от меня, и время от времени пытаясь помешать сидевшему рядом со мной Хиггсу окончательно заснуть. Внезапно я услышал шум и увидел при ярком лунном свете, что отряд Абати ведет к нашему лагерю какого-то человека. По платью я узнал, что эти воины принадлежат к отряду, охраняющему нижние ворота в ущелье.
Я не обращал на все это особенного внимания, думая, что они, вероятно, захватили какого-нибудь шпиона, пока ропот изумления не дал мне понять, что случилось что-то необычайное. Я встал со своего места и направился к этому человеку, которого теперь скрывала от меня группа горцев. Когда я подошел, они раздались передо мной и поклонились мне с уважением и удивлением, которые взволновали меня, сам не знаю почему.
Здесь я впервые увидел пленника. Это был высокий крепкий юноша, одетый в праздничный наряд, с тяжелой золотой цепью на шее, и я с удивлением подумал, что могло быть нужно ему здесь. Он повернул голову так, что луна осветила его темные глаза, продолговатое лицо, заостренное черной бородкой, и все его красивые черты. Я сразу узнал его.
Это был мой сын Родрик!
Спустя мгновение в первый раз после стольких лет я заключил его в мои объятия.
Я не стану подробно описывать всего, что случилось потом. Окруженные отрядом горцев, мы пробились во дворец, несмотря на сопротивление войск, преданных Джошуа. На площади перед дворцом нам пришлось выдержать настоящий бой, но мы проложили себе дорогу во дворец. Когда мы вошли в него, мы увидели, что пристройка, в которой находилась спальня Македы, догорает: благодаря какому-то несчастному случаю там вспыхнул пожар, в котором сгорело тело бедняги Квика.
На следующее утро мы обнаружили, что у нас почти нет провизии. Три дня мы держались во дворце, и воины Джошуа даже не пытались атаковать нас; на четвертый день они подожгли дворец своими стрелами, к которым были привязаны куски горящей пакли, и дворец запылал, как факел. Горцы, деморализованные голодом и непривычной осадой, которая сильно действовала на них, несмотря на всю их отвагу в открытом бою, решились на вылазку, но вылазка эта была нестройной, и большинство их в ней погибло.
Во дворце, вернее, за оградой дворца, оттого что дворец догорал, остались мы шестеро: Македа, Оливер, Хиггс, я, Родрик и верный Яфет. Мы захватили с собой лампы и скрылись в подземный город, а проход в него завалили камнями.
Не стану описывать муки голода и тьму, окружившую нас, когда кончилось масло в лампах. Три дня мы пробыли в полном мраке, совсем без еды. Только Македу удавалось нам заставить есть сохранившиеся для нее сухари, и то мы вынуждены были изображать, что мы тоже едим, тогда как мы только пили воду. К счастью, вода была у нас в достаточном количестве, не то мы наверное умерли бы. Наконец Яфет не выдержал и выдал нас Джошуа, который и не подозревал, что мы живы — Абати думали, что мы сгорели заживо во дворце, и только удивлялись, не находя наших обгорелых трупов.
Как за нами пришли, я не помню. Все мы к тому времени впали в забытье, а когда мы очнулись, то находились в светлой комнате, куда слуги вскоре принесли нам еды, сначала только жидкий суп, потом более существенную пищу. Они ничего не говорили нам ни о том, где мы, ни о том, что с нами будет, ни о том, где Македа. Снаружи до нас неоднократно доносились крики разъяренной толпы, требовавшей нашей смерти, а по взглядам слуг, которые они бросали на нас, мы видели, что они тоже нас ненавидят.
Когда мы немного окрепли, нам сказали, что вскоре мы должны будем предстать перед верховным судилищем, во главе которого будет находиться Македа. Здесь мы впервые услыхали опять ее имя, и нас как громом поразило, что она будет судить нас. Такого предательства с ее стороны никто из нас не ожидал.
Настал день суда. Нас выстроили в отряд, три ряда воинов окружили нас, чтобы охранить нас от ярости толпы, требовавшей нашей смерти и готовой тут же растерзать нас, и повели. Перед тем, как мы двинулись в путь, я успел дать моим спутникам по таблетке сильного яда, чтобы они могли принять его и покончить сразу свои мучения, если нас захотят пытать.
Абати совсем оправились от своего страха перед Фэнгами, и улицы были полны возбужденной и злорадствующей толпой. Нас привели в залу суда, и там мы нашли весь Совет, Джошуа и Македу, сидевшую на своем троне, одетую в пышный наряд, с вышитым звездами покрывалом на голове. Какой-то человек вроде прокурора начал обвинительную речь.
Здесь произошло самое удивительное. Хотя Македа не ответила на наш поклон, которым каждый из нас приветствовал ее, заняв место, которое нам указали солдаты, с обнаженными мечами сопровождавшие нас, но того, что произошло дальше, никто из нас не ожидал. Из речи прокурора мы узнали, что мы, поступив на службу к Абати, изменнически воспользовались своим положением, чтобы разжечь в стране гражданскую войну, в которой погибло много народу, и что мы повинны в том, что многих убили своими руками — мы и наш ныне покойный товарищ. Кроме того, мы виновны в том, что сожгли дворец Македы, и — это составляло самое большее наше преступление, — мы посягнули на священную особу самой Дочери Царей, Вальды Нагасты, и силой заставили ее пойти с нами в подземный город, откуда ее спас один из наших сообщников, ныне раскаявшийся Яфет, открывший наше прибежище.
В этой обвинительной речи ни слова не говорилось о преступной любви Оливера к Македе, и хоть это обрадовало нас. Когда прокурор спросил нас, согласны ли мы с тем, в чем нас обвиняют, Оливер ответил от лица нас всех, что мы действительно сражались и убивали людей, что потом мы скрылись в пещеру, но что касается всего остального, сама Дочь Царей знает правду и может говорить, что сочтет нужным сказать.
Все присутствующие закричали теперь:
— Они признали себя виновными! Приговорите их к смерти! К смерти! — И тому подобное, а судьи встали со своих мест, окружили Македу и совещались с нею.
Наконец совещание окончилось. Судьи снова заняли свои места, и Македа подняла руку. Воцарилась тишина, и она заговорила холодным, ясным голосом.
— Язычники, — сказала она, обращаясь к нам, — вы признали свою вину по всем тем пунктам, по которым вас здесь обвиняли, и даже в том, что похитили меня и силой заставили пойти с вами в подземный город, полагая, что я могу быть для вас залогом вашей неприкосновенности.
Мы слушали ее, совершенно потрясенные, и молчали.
— За это, — продолжала Македа, — вы достойны того, чтобы вас приговорили к жестокой смерти.
Она помолчала немного, потом заговорила снова.
— Но в моей власти не казнить вас, и я вас не казню. Я повелеваю, чтобы сегодня же вы и все ваше имущество, остававшееся в подземном городе и в других местах, вместе с верблюдами для вас самих и для ваших вещей были удалены из Мура, и если кто-либо из вас вернется сюда, его без суда, немедленно же, передадут в руки палачей. Я делаю это затем, что при вашем прибытии сюда с вами был заключен определенный договор, и хотя вы и глубоко виноваты передо мной, я не хочу, чтобы на славное имя Абати пала хотя бы тень подозрения. Уходите, странники, и чтобы мы никогда больше не видели ваших лиц! Теперь толпа заволновалась и раздались возбужденные крики:
— Нет! Убей их! Убей их!
Когда шум утих, Македа заговорила снова:
— О благородные и щедрые Абати! Вы согласитесь, я знаю, помиловать их. Вы не захотите, чтобы в дальних странах, о которых вы могли не слышать, но где живут народы, которые почитают себя не менее славными, чем вы, — вы не захотите, чтобы там сочли вас жестокими. Мы сами призвали этих псов, чтобы затравить для нас некую дичь, львиноголового зверя, целое племя Фэнгов, и, по справедливости, они выполнили свое дело. Поэтому не мешайте им бежать прочь с той костью, которую они заработали. Что значит лишняя кость для богатых Абати, лишь бы их священную землю не обагрила кровь этих псов-язычников?
— Пусть идут! Дайте им их кость! — раздались крики. — Привяжите ее к их хвостам, и пусть они бегут с ней!
— Так и будет, о мой народ! А теперь, раз мы покончили с этими псами, вот что я хочу сказать вам. Быть может, вы думали или слышали, что я увлеклась этими иностранцами, а в особенности одним из них. — И она взглянула на Оливера. — Так вот, есть такие псы, которые не хотят работать, пока их не погладят по голове. Поэтому я гладила его по голове, оттого что он умный и знающий пес, который умеет делать многое такое, чего мы не умеем — например, как разрушить идол Фэнгов. О Абати, неужели кто-нибудь из вас действительно поверил, что я, потомок древней крови Соломона и Царицы Савской, я, Дочь Царей, могла подумать о том, чтобы отдать свою руку язычнику, который пришел сюда ради награды? Неужто вы могли подумать, что я, торжественно сговоренная с принцем Джошуа, моим дядей, могла хоть на мгновение предпочесть ему этого человека? — И она снова бросила взгляд на Оливера, который сделал движение, как бы желая что-то сказать. Но раньше, чем он успел открыть рот, Македа заговорила снова:
— Знайте же, что все это я сделала ради спасения моего народа и что назавтра вечером я приглашаю вас на мою свадьбу, когда я, по древнему обычаю, разобью свой стакан о стакан того, кто следующей ночью будет уже моим супругом. — И, поднявшись со своего места, она трижды поклонилась, а потом протянула руку Джошуа.
Он тоже встал, надувшись, как петух, взял ее руку, поцеловал ее и пробормотал несколько слов, которых мы не расслышали.
Толпа заликовала и зашумела, и среди вдруг наступившего молчания ясно зазвучал голос Оливера.
— Госпожа, — сказал он холодным тоном, но с оттенком большой горечи, — мы, «язычники», слышали твои слова. Мы благодарны тебе за то, что ты признала наши услуги, а именно разрушение идола Фэнгов, которое стоило нам немало трудов. Мы благодарим тебя также за то, что ты, в награду за нашу службу, позволяешь нам уехать из Мура, где нас оскорбили жестокими словами, и позволяешь нам взять с собой то, что осталось из наших вещей, а не предаешь нас пыткам и смерти, как это в твоей власти, твоей и твоего Совета. Разумеется, это блестящий образчик твоей щедрости и щедрости всех Абати, и мы никогда не забудем этого и всюду будем твердить об этом. Мы надеемся также, что ваш поступок дойдет до слуха дикарей Фэнгов, и они, быть может, поймут наконец, что истинное величие и благородство не в войне и жестоких деяниях, а в сердцах людей. Теперь же, Вальда Нагаста, я обращаюсь к тебе с последней просьбой — я хочу еще раз увидеть твое лицо, чтобы увериться, что это действительно ты говорила с нами, а не какая-нибудь из твоих подданных, которая скрылась под твоим покрывалом, и если это действительно так, я хочу увезти с собой истинный образ женщины, такой преданной своей стране и благородной по отношению к своим гостям, какой ты выказала себя сегодня.
Она выслушала его, потом медленно откинула покрывало, и я увидел лицо, которого никогда раньше не видел. О, это была Македа, это без сомнения была она, но как она изменилась! Ее лицо было бледно, глаза сверкали, как угли, губы были крепко стиснуты. Но всего необычнее было выражение этого лица, одновременно вызывающе насмешливое и страдающее, и оно так подействовало на меня, что я никогда не забуду его. Признаюсь, я не в состоянии был прочесть на этом лице ровно ничего, но был глубоко убежден, что эта женщина насквозь лжива и что ее угнетает ее собственная лживость. Это было величайшей победой ее искусства, что при создавшихся обстоятельствах ей удалось убедить меня и сотни других людей, впившихся в нее глазами, в своей лживости и порочности.
На мгновение ее глаза встретились с глазами Оливера, но хотя он искал ее взгляда с тоской и отчаянием, в ее глазах я не мог заметить ничего, никакого привета, а увидел только высокомерие и насмешку. Потом с жестким смешком она опустила покрывало, отвернулась к Джошуа и заговорила с ним.
Оливер несколько мгновений стоял не двигаясь, ровно столько времени, что Хиггс успел шепнуть мне:
— Ну разве не ужасно это?! Я предпочел бы вернуться в львиную пещеру, только бы не видеть этого.
Теперь я увидел, как рука Оливера потянулась к тому месту, где обычно висел его револьвер, но его, разумеется, там не было. Потом он стал шарить по своим карманам, нашел таблетку яда, которую я дал ему, и поднес ее к губам. Но в то самое мгновение, когда она коснулась его губ, мой сын, стоявший рядом с ним, вышиб ее у него из пальцев и ногой раздавил в порошок.
Оливер поднял руку, как бы для того, чтобы ударить его, потом, не произнеся ни звука, упал без сознания. Македа, по-видимому, заметила все это, от меня не укрылась пробежавшая по ее телу дрожь и то, что ее пальцы так стиснули ручки трона, что совсем побелели. Но она сказала только:
— Этот язычник лишился чувств оттого, что он недоволен вознаграждением. Унесите его отсюда, и пусть его товарищ, доктор Адамс, поможет ему. Когда он придет в себя, выведите их всех из Мура, как я приказала. Не забудьте, что оружие им можно вернуть только у выхода из ущелья. И дайте им достаточное количество пищи, чтобы никто не мог сказать, что мы сохранили им жизнь, но дали им умереть от голода у наших ворот.
Она махнула рукой, чтобы показать, что заседание окончилось, встала со своего места и удалилась в сопровождении слуг, военачальников и всей своей свиты.
Нас окружил отряд воинов, и мы вернулись в то самое помещение, откуда нас повели на суд, пройдя сквозь толпу, осыпавшую нас бранью и насмешками. Оливера несколько воинов несли на носилках.
Через некоторое время мне удалось привести Оливера в чувство, он приподнялся, выпил немного воды и сказал совсем спокойно:
— Вы видели все, друзья, и объяснять мне вам нечего. Только об одном я прошу вас — никогда не говорите со мной о Македе и не упрекайте ее. У нее, наверное, были свои причины вести себя именно таким образом, к тому же она иначе воспитана и у нее совсем иные понятия о чести. Не будем осуждать ее. Я был глупцом, вот и все, и теперь я пожинаю плоды своего безумия или, вернее сказать, уже пожал их. Давайте пообедаем — ведь мы не знаем, когда нам снова придется поесть.
Мы молча выслушали его, и только Родрик, как я заметил, отвернулся, чтобы скрыть улыбку, которая тогда сильно удивила меня.
Едва мы поели или сделали вид, что поели, как в комнату вошел военачальник и грубо сказал нам, что нам пора выезжать. Теперь несколько слуг, вошедших с ним вместе, бросили нам одежды и четыре превосходные плаща из верблюжьей шерсти, чтобы нам было чем укрыться от ночной стужи. Мы скинули с себя наши лохмотья и переоделись в эти одежды, потом сложили все остальные наши вещи.
Мы были теперь одеты, как одеваются знатные Абати. Нас вывели к воротам дома, и здесь мы нашли целый караван верховых верблюдов, ожидавший нас. Едва увидев этих животных, я понял, что это лучшие верблюды, какие только имеются во всей стране, и что ценность их чрезвычайно велика. Тот верблюд, к которому подвели Оливера, принадлежал самой Македе — это был ее любимый верблюд, на котором она иногда ездила вместо того, чтобы ехать на лошади. Бедняга тоже сразу узнал его и покраснел до самых глаз от этого неожиданного знака ее внимания, единственного, который он увидел с ее стороны.
— Пора, язычники, — сказал военачальник, — сосчитайте ваше имущество и убедитесь, что мы ничего не украли у вас. Вот ваше оружие, но вы получите его только тогда, когда мы выедем на равнину, чтобы вы не могли никого убить по дороге. На этих верблюдов навьючены ящики, в которых вы привезли с собой волшебные средства, с помощью которых разрушили идола Фэнгов. Мы нашли их в пещере и возвращаем их вам запакованными, как они есть, не заботясь о том, пусты они или наполнены чем-нибудь. (Я забыл сказать, что во время нашей осады в пещере, когда у нас еще было масло в лампах, Хиггс собрал в эти пустые тогда ящики, в которых мы привезли взрывчатые вещества из Европы, все наиболее ценное из клада древних царей). — Адамс, эти верблюды, — и он указал на двух других верблюдов, — навьючены тем золотом, которое Дочь Царей дает вам в оплату за ваши труды, требуя, однако, чтобы вы открыли ящики не раньше, чем достигнете Египта или вашей родной страны, оттого что она не желает спора с вами из-за вознаграждения. На остальных верблюдах — вьюки с пищей, а два верблюда даны вам в качестве запасных. Садитесь же, и едем.
Мы взобрались на вышитые седла опустившихся на колени дромадеров и спустя несколько мгновений уже ехали через Мур по направлению к устью прохода. Нас сопровождала охрана, а кругом шумела толпа, несколько раз пытавшаяся напасть на нас, но страже удавалось всякий раз оттеснить ее назад.
Хиггс наклонился со своего верблюда и зашептал мне, что он безумно счастлив, ведь если бы не его интуиция, заставившая его сложить в ящики все, что было интересного в Могиле Царей, мы не увезли бы с собой такого бесконечно ценного груза. — Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, — начал он, но здесь гнилое яйцо попало ему в переносицу, закрыло ему нос и залепило очки, и он вынужден был замолчать. Он представлял собой такое смешное зрелище, что я расхохотался и вдруг почувствовал, что у меня стало немного легче на душе, оттого что тучи, окружавшие нас, казалось, начали понемногу рассеиваться.
У устья прохода мы увидели Джошуа, пышно одетого и больше, чем когда-либо, напоминавшего свинью, сидевшую на спине у лошади.
— Счастливого пути, язычники, — сказал он, насмешливо кланяясь нам. — Слушай, ты, Орм! Вальда Нагаста просила меня кое-что передать тебе. Она очень сожалеет, что не может заставить тебя присутствовать на ее свадьбе, но уверена, что если вы останетесь в Муре еще на один день, народ разорвет вас в клочья, а она не хочет, чтобы священную землю Мура обагрила ваша кровь, песья кровь. Кроме того она просила сказать тебе, что надеется, что твое пребывание здесь послужит тебе хорошим уроком. Теперь ты будешь знать, что не всякая женщина, желающая использовать тебя для своих целей, делается жертвой твоих чар. Прошу вас завтра и послезавтра вспомнить о нас и выпить чашу вина за наше счастье, за счастье Вальды Нагасты и ее супруга. Что же это? Разве ты не желаешь мне счастья, о язычник?
Орм побледнел, как полотно, и пристально поглядел на него. Потом он ответил ему спокойным голосом, и его серые глаза странно сверкали.
-- Принц Джошуа, — сказал он, — кто знает, что может случиться, раньше чем солнце трижды взойдет над Муром? Все то, что хорошо начинается, не всегда оканчивается тоже хорошо, — я узнал это, и ты тоже, быть может, узнаешь это. День расплаты рано или поздно настанет для тебя, и ты также будешь обманут и предан, как был обманут и предан я. Лучше бы ты просил у меня прощения за те оскорбления, которым ты в час твоего торжества не постыдился подвергнуть человека, бессильного ответить на них. — И он тронул своего верблюда.
Мы последовали за ним и, проезжая мимо Джошуа, я увидел, что его лицо побледнело так же, как лицо Оливера, а его большие круглые глаза выкатились вперед, совсем как у рыбы.
— Что он хочет сказать этим? — спросил Джошуа у своих спутников. — Надеюсь, он не напророчит нам зла. Даже теперь еще не поздно... Нет, пусть он едет. Я не хочу нарушить слова, данного мной Дочери Царей. Пусть едет! — И он со страхом и ненавистью глянул на Оливера.
Больше мы никогда не видели Джошуа, дяди Македы и знатнейшего принца Абати.
Мы проехали ущелье, миновав многочисленные укрепленные ворота, которые пропускали нас и запирались за нами. Ехали мы быстро. Проехав последние ворота, мы двинулись дальше, а сопровождавшие нас Абати поторопились вернуться из страха ли перед Фэнгами или желая принять участие в празднестве, не знаю. Послав нам вслед прощальное проклятие, они повернулись и оставили нас одних.
Выехав из ущелья, мы остановились на том самом месте, где несколько месяцев тому назад мы беседовали с Барунгом и где бедняга Квик двинул своего верблюда на коня Джошуа, так что этот герой свалился на землю. Здесь мы привели в порядок наш караван, вооружились винтовками и револьверами и разделили между собой патроны, так как до сих пор нам не выдавали на руки нашего оружия.
Нас было всего четверо, и нам предстояло вести сравнительно большое количество верблюдов, так что мы были вынуждены разделиться. Мы с Хиггсом отправились вперед, потому что я лучше других был знаком с дорогой, Оливер поместился в центре, а Родрик замыкал шествие: у него было превосходное зрение и превосходный слух, и он хорошо умел управляться с верблюдами.
Направо от нас лежал город Хармак, и мы увидели, что он совершенно пустынен. Фэнги, очевидно, покинули страну.
Дальше мы проехали мимо долины Хармака и увидели огромного сфинкса, остававшегося все на том же месте, где он лежал много тысяч лет, и только его голова «улетела в Мур», а в плечах зияли большие темные дыры, — результат взрыва. Из львиных пещер не доносилось ни звука. Без сомнения, все священные львы погибли.
Хиггс, археологический аппетит которого успел вновь пробудиться с новой силой, предложил подъехать к сфинксу и произвести обмеры, но я отверг это предложение и спросил, не сошел ли он с ума. Хиггс замолчал, и я знаю, что он до сих пор не простил мне этого.
Мы в последний раз взглянули на Хармак и быстрее поехали вперед. Мы ехали до наступления темноты, и она настигла нас у тех самых развалин, где Шадрах пытался отравить Фараона, который позже перегрыз ему горло. Здесь мы сделали привал на ночь.
Раньше, чем рассвело, Родрик поехал вперед на разведку и, вернувшись, сообщил, что никого не встретил. Мы поели пищи, которую нам дали Абати, — не без страха, что она может быть отравлена. Мы решили ехать по направлению к Египту, тем более, что дорога была нам знакома.
У нас, правда, возникал спор, не попытаться ли поехать по северной дороге, о которой нам говорил в свое время Шадрах и которая была короче, но мы отвергли этот план, оттого что никто из нас по этой дороге не ездил, и потому еще, что Родрик сказал нам теперь кое-что такое, чего он не хотел говорить раньше. Он действительно никого не видел, но на расстоянии около тысячи ярдов от нашего лагеря он обнаружил следы большого войска, совсем недавно проходившего здесь, и был убежден, что это войско Барунга, собирающегося напасть на Мур.
Мы поехали по прежней дороге, двинувшись в путь около двух часов пополуночи, и ехали безостановочно до рассвета следующего дня. Теперь мы убедились в правильности наблюдений Родрика, потому что мы тоже натолкнулись на следы войска, состоявшего из многих тысяч воинов, и войско это было войском Фэнгов, как мы убедились в том по отдельным частям вооружения, найденным нами на земле.
Никого из воинов мы, однако, так и не увидели, и, быстро поехав вперед, около полудня добрались до реки Эбур, через которую мы без труда переправились, так как вода стояла совсем низко. Мы переночевали уже на другом берегу реки.
Незадолго до рассвета, когда Хиггс стоял на часах, он разбудил меня.
— Мне очень жалко тревожить вас, дружище, — сказал он, — но на небе творится что-то неладное, и я счел нужным показать вам это.
Я поднялся и посмотрел. В прозрачном воздухе звездной ночи виднелись вдали контуры гор Мур. Над ними все небо заливал какой-то красноватый свет. Я срачу сообразил, в чем дело, но скачал только:
— Разбудим Орма, — и направился в ту сторону, где он улегся под деревом.
Он не спал, а стоял на небольшой кочке и смотрел на дальние горы и на зарево над ними.
— Мур в огне, — сказал он торжественно. — Мур в огне! — повторил, отвернулся и пошел прочь.
— Бедная Македа! — сказал я Хиггсу. — Что будет с нею?
— Не знаю, — отвечал он, — но, хотя когда-то я восхищался ею, теперь я считаю, что она заслужила все, что бы с ней ни случилось, маленькое лживое создание! Впрочем, надо сознаться, — добавил он, — что она дала нам превосходных верблюдов, не говоря уже о том, чем они нагружены.
Но я только повторял:
— Бедная Македа!
За этот день мы проехали немного, так как мы хотели отдохнуть и дать отдохнуть и напиться верблюдам, прежде чем погрузимся в пустыню. Мы не торопились еще и оттого, что знали, что нас никто не преследует. Ночь мы провели в котловине у склона холма. На рассвете нас разбудил Родрик, стоявший на часах, который крикнул, что кто-то приближается к нам. Мы вскочили на ноги и схватились за ружья.
— Где они? — спросил я.
— Там, там, — ответил он, указывая по направлению к вершине холма.
Мы обежали несколько кустов, мешавших нам видеть самую вершину, и увидели там силуэт одинокого всадника, сидевшего на очень утомленном коне. Конь совсем задыхался, и голова его была опущена вниз. Фигура всадника была завернута в длинный плащ с капюшоном, и он, казалось, осматривал наш лагерь, как это мог бы делать шпион. Хиггс прицелился в него, но Оливер, стоявший подле него, ударил по дулу снизу, так что пуля пролетела мимо.
— Не надо, — сказал он. — Если он один, не к чему убивать его, а если их много, вы только привлечете их сюда.
Теперь всадник заставил двинуться вперед своего усталого коня и приблизился к нам. Я обратил внимание на то, что он очень маленького роста. «Мальчик, — решил я про себя, — вероятно, с каким-нибудь известием».
Всадник подъехал к нам, соскочил с коня и молчал.
— Кто ты? — спросил Оливер, внимательно глядя на закутанную в плащ фигуру.
— Я привез тебе кое-что, господин, — последовал ответ, и голос говорившего был тих и глух. — Вот. — И рука, тонкая и небольшая рука, поднялась, держа между пальцами перстень.
Я сразу узнал его. Это был перстень царицы Савской, который Македа когда-то дала мне с собой в качестве доказательства и в знак своего доверия, когда я уезжал в Европу. Этот перстень, как я уже говорил, мы публично вернули ей во время первой нашей аудиенции. Оливер побледнел, увидев этот перстень.
— Как он попал к тебе? — спросил он хриплым голосом. — Разве та, которая одна имела право носить его, умерла?
— Да, да, — ответил голос, искусственно измененный голос, как я подумал тут же. — Дочь Царей, которую ты знал, умерла, ей больше не нужен был древний символ ее власти, и она дарит его тебе, о ком она с нежностью вспоминала в последний миг.
Оливер закрыл лицо руками и отвернулся.
— Но, — заговорил снова говоривший, на этот раз совсем медленно, — женщина Македа, которую ты, как говорят, некогда любил...
Он опустил руки и взглянул на нее.
— ...Женщина Македа, которую ты, как говорят, некогда любил, жива.
Плащ соскользнул с ее плеч, и в свете восходящего солнца мы увидели скрывавшееся под ним лицо.
Это было лицо самой Македы!
— Мой властелин, Оливер, — спросила теперь Македа, — примешь ли ты мой подарок — перстень царицы Савской?
<< пред. << >> след. >> |