[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Райдер Хаггард. Дитя бури.

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIII

  Глава XIV

  Глава XV

  Глава XVI

<< пред. <<   >> след. >>

      Глава IX
     
     Аллан Квотерман возвращается в землю Зулу
     
     Прошел год, в течение которого я занимался разными делами, не имеющими никакого отношения к этому рассказу, а после этого я снова очутился в земле Зулу и, в частности, в крале старика Умбези. Сюда я приехал для совершения одной сделки со старым толстяком или, вернее, с его зятем Мазапо, представителем которого он являлся в этом деле. Не буду вдаваться в подробности этой сделки, скажу только, что она касалась покупки слоновой кости и продажи ружей.
     И вот я сидел вдвоем с Умбези в его хижине, угощая его «огненной водой». Сделка была закончена, и мой слуга Скауль с охотниками только что унесли слоновую кость — солидную кучу клыков — к моим фургонам.
      — Ну, Умбези, — сказал я, — как же тебе жилось с тех пор, как мы расстались год тому назад? Видел ли ты Садуко, который, как помнится, в последний раз на тебя немного гневался?
      — Благодарение моему духу, я не видел этого неистового человека, Макумазан, — ответил Умбези, испуганно тряся своей толстой головой. — Однако я слышал о нем. Он недавно велел мне сказать, что он не забыл, что он должен мне.
      — Он имел в виду палки, которыми он хотел избить тебя до смерти? — с невинным видом сказал я.
      — Я думаю так, Макумазан, потому что помимо этого он мне ничего не должен. А хуже всего то, что, живя в крале Панды, он сделался важной особой.
      — Поэтому он может теперь платить свои долги, Умбези, — сказал я, отхлебывая «огненную воду».
      — Само собою разумеется, он может, и, между нами говоря, это и было главной причиной, почему мне — или, вернее, Мазапо — так нужны были эти ружья. Они предназначены не для охоты, как он передавал тебе через гонца, и не для войны, а для того, чтобы защитить нас от Садуко в случае его нападения. Теперь, я надеюсь, мы сумеем постоять за себя.
      — Ты и Мазапо, вы должны сперва научить своих людей обращаться с ружьями. Но я думаю, что с тех пор, как Садуко сделался мужем дочери короля, он забыл и думать о вас обоих. Скажи мне, как поживает Мамина?
      — О, хорошо, Макумазан. Разве она не главная жена предводителя амасомов? Ничего нет плохого, за исключением того, что у нее до сих пор нет ребенка. А также... — Он остановился.
      — Что также? — спросил я.
      — Что она ненавидит своего мужа Мазапо и что она говорит, что она охотнее вышла бы замуж за павиана, чем за него. Это, конечно, ему обидно слушать после того, как он заплатил за нее столько голов скота. Но что из этого, Макумазан? В самом лучшем колосе ржи всегда не хватает одного зерна. Ничто не совершенно в этом мире, и если Мамина случайно не любит своего мужа... — И он пожал плечами и выпил рюмку «огненной воды».
      — Конечно, это не имеет ни малейшего значения, Умбези, разве только для Мамины и Мазапо, который, наверное, теперь успокоился, когда Садуко женился на королевской дочери.
      — Надеюсь, Макумазан. Но, по правде говоря, я желал бы, чтобы ты принес больше ружей, потому что я живу среди ужасных людей. Мазапо злобствует на Мамину за то, что она не хочет иметь никакого дела с ним, а потому злится на меня, как будто я могу воздействовать на Мамину. Мамина бесится на Мазапо, а потому и на меня, потому что я выдал ее за него замуж. Садуко ненавидит Мазапо, потому что он женился на Мамине, которую, говорят, он все еще любит, а потому ненавидит и меня, потому что я ее отец и старался пристроить ее. О Макумазан, дай мне еще «огненной воды». Она заставляет меня забыть все эти неприятности. Я забываю, что я отец Мамины, которую ты не хотел похитить, когда мог бы это сделать. О Макумазан, зачем ты не сбежал с Маминой и не сделал из нее спокойной белой женщины, которая не думает ни о каком другом мужчине, как о своем муже?
      — Если бы я это сделал, Умбези, то сам перестал бы быть спокойным белым человеком. Я очутился бы в таком же положении, как и ты, а этого я совершенно не желаю. А теперь, Умбези, ты выпил достаточно «огненной воды», и я забираю с собой бутылку. Спокойной ночи.
     
     * * *
     
     На следующее утро я выехал очень рано из краля Умбези — раньше, чем он встал, потому что «огненная вода» нагнала на него крепкий сон. Местом моего назначения был Нодвенгу, резиденция Панды, где я надеялся немного поторговать. Так как я особенно не спешил, то решил сделать крюк и заехать к Мазапо, чтобы самому посмотреть, как обстоят дела между ним и Маминой. К вечеру я достиг границ территории Амазоми, предводителем которой был Мазапо, и расположился здесь лагерем. Ночь навела меня на размышления, и я решил, что надо держаться в стороне от Мамины и от ее семейных дрязг. Поэтому я двинулся на следующее утро в Нодвенгу по единственной, по словам проводников, удобной для езды дороге, но она заставила меня сделать большой крюк.
     В этот день, благодаря неровностям дороги и несчастному случаю с одним из моих фургонов, мы проехали только пятнадцать миль и к вечеру принуждены были остановиться у первого места, где мы могли найти воду. Когда выпрягли волов, я осмотрелся кругом и увидел, что мы находились у входа в Черное ущелье, где я виделся с Зикали Мудрым. Сомнений не могло быть. Второй такой мрачной долины нет в Африке.
     Я сидел на козлах первого фургона, ел ужин, состоявший из сушеного мяса и печенья, и размышлял, жив ли еще Зикали и не пойти ли мне в ущелье узнать, как он поживает. В конце концов я решил не ходить, так как мрачное ущелье отталкивало меня и у меня не было особой охоты выслушивать зловещие предсказания Зикали. Итак, я продолжал сидеть, наблюдая изумительный эффект красного вечернего света, вливавшегося между стенами скал.
     Вскоре я заметил далеко впереди одинокую человеческую фигуру. Она направлялась ко мне по тропинке, пролегавшей по дну ущелья, но я не мог еще определить: мужчина ли это или женщина. На фоне этой гигантской декорации фигурка казалась необычайно маленькой и одинокой, но это живое существо среди всего этого молчаливого, неподвижного величия привлекло мое внимание. Мне интересно было знать, мужчина ли это или женщина и что этот человек делает здесь в этой зловещей долине.
     Фигура придвигалась все ближе и ближе, и я мог рассмотреть, что это была стройная и высокая фигура, но к какому полу она принадлежала, я не знал, потому что она была закутана в плащ из великолепного серого меха. В это время к фургону подошел Скауль и спросил меня о чем-то и тем отвлек мое внимание на несколько минут. Когда я снова оглянулся, фигура стояла в трех метрах от меня, но лицо ее было скрыто капюшоном, прикрепленным к плащу.
      — Кто ты и что тебе надо? — спросил я.
      — Ты меня не узнаешь, Макумазан? — ответил нежный голос.
      — Как я могу узнать человека, когда он завязан, как тыквенный кувшин в циновке. Но ведь это... это...
      — Да, это Мамина, и я очень рада, что ты помнишь мой голос, Макумазан, хотя мы были с тобой разлучены на такое долгое, долгое время. — И порывистым движением она откинула назад капюшон и плащ и предстала предо мной во всей своей красе.
     Я спрыгнул с фургона и взял ее за руку.
     239
     
      — О Макумазан, — сказала она, не выпуская моей руки, — я так рада видеть наконец друга. — Она посмотрела на меня умоляющими глазами, и при красном освещении они показались мне полными слез.
      — Друга, Мамина! — воскликнул я. — Но теперь, когда ты богата и жена могучего предводителя, у тебя, вероятно, множество друзей?
      — Увы, Макумазан! Я богата только заботами. Муж мой скуп и копит, как муравей к зиме. Ему жалко даже этого плаща, который я себе сделала. А что касается друзей, то он так ревнив, что ни с кем не позволяет мне дружить.
      — Он не может ревновать тебя к женщинам, Мамина!
      — Женщины! Пфф! Я не люблю женщин. Они очень нехороши со мной, потому что... потому что... может быть, ты сам догадаешься почему, Макумазан, — ответила она, бросив быстрый взгляд в маленькое дорожное зеркальце, висевшее на фургоне (я недавно причесывался перед ним), и мило улыбнулась.
      — По крайней мере у тебя есть муж, Мамина, и я думал, что теперь...
     Она подняла руку.
      — Мой муж? О, лучше бы его не было! Я ненавижу его, Макумазан! А остальные мужчины... нет! Я никогда никого не любила, кроме одного, чье имя, может быть, ты случайно помнишь, Макумазан.
      — Ты говоришь, я полагаю, о Садуко, — начал я.
      — Скажи мне, Макумазан, — с невинным видом спросила она, — белые люди очень глупые? Я спрашиваю это потому, что ты, кажется, поглупел за это время, что провел с белыми. Или у тебя плохая память?
     Я почувствовал, что покраснел, и торопливо перебил ее:
      — Если ты не любишь своего мужа, то не должна была выходить за него замуж. Ты сама знаешь, что тебя никто не неволил.
      — Когда некуда сесть, кроме как на два колючих куста, Макумазан, то из них выбираешь тот, на котором на вид меньше шипов. Но иногда оказывается, что их там сотни, хотя их раньше не было видно. Ты понимаешь, что устаешь стоять все время.
      — Потому-то ты и отправилась гулять, Мамина. Я хочу спросить, что ты здесь делаешь одна?
      — Я? О, я слышала, что ты проезжаешь этой дорогой, и пришла поболтать с тобой. Нет, от тебя я не могу скрыть ни частицы правды. Я пришла поговорить с тобой, но я пришла также повидать Зикали и спросить его, что должна сделать жена, которая ненавидит своего мужа.
      — Вот как! И что же он тебе ответил?
      — Он ответил, что лучше бы ей сбежать с другим мужчиной, если есть такой, которого она любит... конечно, с тем, чтобы совсем уехать из страны зулусов, — ответила она, посмотрев сперва на меня, а затем на мой фургон и на двух лошадей, привязанных к нему.
      — Это все, что он сказал, Мамина?
      — Нет. Разве я не сказала тебе, что я не могу скрыть от тебя крупицы правды? Он прибавил, что если первый совет не удастся привести в исполнение, то мне остается только сидеть и пить кислое молоко, делая вид, что оно сладкое, пока судьба не пришлет мне новой коровы. Кажется, он думает, что судьба будет ко мне очень щедра в отношении новых коров.
      — И еще что? — спросил я.
      — Ведь я сказала тебе, что ты узнаешь всю, всю правду. Зикали, по-видимому, думает также, что всех моих коров, старых и новых, ожидает очень скверный конец. Он мне не сказал, какой конец.
     Она слегка отвернулась, а когда снова взглянула на меня, я увидел, что она плакала, действительно плакала настоящими слезами.
      — Вот почему, — продолжала она тихим, заглушённым голосом, — я не хочу больше соблазнять тебя бежать со мною, как я это хотела сделать, когда увидела тебя. Но это правда, Макумазан, что ты единственный человек, которого я когда-либо любила или когда-либо полюблю. И ты отлично знаешь, что я могла бы заставить тебя бежать со мною, если захотела бы, несмотря на то, что я черная, а ты белый — о да, еще сегодня ночью ты увез бы меня. Ноя этого не сделаю. К чему навлекать на тебя всякие беды? Иди своей дорогой, Макумазан, а я пойду своей туда, куда ветер понесет меня. А теперь дай мне чашку воды и я уйду — чашку воды, не больше. О, не бойся за меня и не принимай такого расстроенного вида, иначе я расплачусь. Там, за тем холмом, меня ожидают провожатые. Вот, спасибо за воду, Макумазан, и спокойной ночи. Несомненно, мы скоро встретимся с тобой и... Да, я забыла, Зикали сказал, что хотел бы поговорить с тобой. Спокойной ночи, Макумазан, спокойной ночи. Надеюсь, что ты устроил выгодную сделку с моим отцом, Умбези, и с Мазапо, моим мужем. Я удивляюсь, почему судьба выбрала таких людей в качестве моего отца и мужа моего. Подумай об этом, Макумазан, и скажи мне, когда мы в следующий раз встретимся. Подари мне это хорошенькое зеркальце на память, Макумазан; когда я буду смотреться в него, я увижу не только себя, но и тебя, а это мне будет приятно — ты не можешь себе представить, как приятно. Благодарю тебя. Спокойной ночи.
     Минуту спустя я следил глазами за ее одинокой маленькой фигуркой, снова закутанной в плащ, до тех пор, пока она не скрылась за гребень холма. И когда она исчезла, я почувствовал, как какой-то комочек застрял в моем горле. Несмотря на всю ее жестокость (а я думаю, что Мамина была жестока), в ней было что-то особенно привлекательное.
     Когда мое волнение несколько улеглось, я стал размышлять о том, сколько правды было в ее рассказе. Она так настойчиво твердила, что сказала мне всю правду, что я был уверен, что она главное-то скрыла. Я вспомнил также ее слова, что Зикали хотел меня видеть. Кончилось тем, что я при лунном свете отправился один в страшное ущелье. Даже Скауль не захотел сопровождать меня, уверяя, что в этом ущелье водятся призраки умерших людей, вызванные колдуном.
     Прогулка была длинная и неприятная. Я был в каком-то угнетенном настроении и чувствовал себя жалким и ничтожным, шагая между этими гигантскими скалами. Я то проходил по местам, освещенным ярким лунным светом, то попадал в глубокую тень, то пробирался сквозь густой кустарник, то обходил высокие столбы камней, пока, наконец, не дошел до нависшей скалы, похожей на какого-то гигантского демона.
     У ворот краля я был встречен одним из тех грозных великанов, которые служили карлику телохранителями. Он вдруг явился передо мной из-за высокой глыбы и, молча осмотрев меня с ног до головы, сделал мне знак следовать за ним, как будто меня ожидали. Минуту спустя я очутился лицом к лицу с Зикали. Он сидел вблизи хижины, весь облитый лунный светом, и был занят своим любимым делом — резьбой из дерева.
     Несколько времени он не обращал на меня внимания. Затем вдруг поднял голову, отряхнул назад свои длинные седые волосы и разразился громким смехом.
      — Так это ты, Макумазан! — воскликнул он. — Я знал, что ты должен проехать этой дорогой и что Мамина пошлет тебя сюда. Но зачем ты пришел повидаться с «Тем, кому не следовало родиться»?
      — Мамина сказала, что ты хотел поговорить со мной, вот и все.
      — Мамина солгала, как всегда, — ответил он. — На одно слово правды у нее приходится четыре лживых слова. Но все равно садись, Макумазан. Вот здесь, у скамеечки, приготовлено для тебя пиво, и дай мне щепотку табаку.
     Я исполнил его желание, и он с удовольствием понюхал табак.
      — Что делала здесь Мамина? — спросил я без обиняков.
      — А что делала Мамина у твоего фургона? — спросил он. — Нет, нет, не трудись рассказывать; я знаю, я знаю. Ты, как змея, всегда ускользаешь из ее рук, Макумазан, хотя если бы она захотела сжать руку... Но я не выдаю секретов моих клиентов. Я только вот что тебе скажу: ступай в краль сына Сензангакона и ты увидишь такие вещи, которые заставят тебя смеяться, потому что Мамина будет там и этот ублюдок Мазапо, ее муж. Она действительно от души ненавидит его, и я предпочел бы скорее, чтобы Мамина любила меня, чем ненавидела, хотя то и другое опасно. Бедный ублюдок! Скоро шакалы будут грызть его кости.
      — Почему ты это думаешь? — спросил я.
      — Мамина сказала мне, что он колдун, а шакалы поедают много колдунов в стране зулусов. А затем он враг королевского дома. Разве это не так?
      — Ты посоветовал ей что-то дурное, Зикали, — вырвалось у меня.
      — Может быть, может быть, Макумазан. Только я считаю, что дал хороший совет. У меня свой путь, по которому я иду, и если я нахожу людей, чтобы очистить дорогу от шипов, которые могли бы занозить мои ноги, то что в этом плохого? Да и Мамина, которой надоела жизнь среди амазомов с ненавистным мужем, получит награду. Поезжай же и наблюдай, а когда у тебя будет свободное время, приходи сюда и расскажи мне, что случилось, если я сам случайно там не буду.
      — Здоров ли Садуко? — спросил я, чтобы переменить разговор, не желая стать участником замышляющихся заговоров.
      — Мне передавали, что его дерево переросло все остальные в королевском крале. Я думаю, что Мамина желает спать под его сенью. А теперь ты устал, и я тоже. Ступай к своим фургонам, Макумазан. Мне нечего тебе больше сказать. Но вернись непременно и расскажи мне, что произойдет в крале Панды. Или, как я сказал, может быть, мы встретимся с тобой там. Кто знает?
     В этом разговоре между мной и Зикали не было ничего замечательного. Он не раскрыл мне никаких тайн и не изрек никакого пророчества. Однако разговор произвел на меня необычайное впечатление. Сказано было мало, но я чувствовал, что за этими немногими словами скрывались какие-то страшные события. Я был уверен, что старый карлик и Мамина выработали какой-то ужасный план, результаты которого должны были скоро стать очевидными. Я догадывался, что он поспешил меня спровадить, боясь, чтобы я как-нибудь не узнал его плана и не помешал ему.
     Во всяком случае, когда я возвращался к моим фургонам по этому страшному ущелью, жаркий, тяжелый воздух казался пропитанным запахом крови, а влажная листва тропических деревьев, колеблемая порывами ветра, стонала, казалось, как люди в предсмертной агонии. Нервы мои были напряжены до крайности, и когда я достиг наконец моих фургонов, я трясся, как тростник, а с лица и тела струился холодный пот, что было очень необычно в такую жаркую ночь.
     Мне пришлось выпить две рюмки крепкого джина, чтобы прийти в себя, а затем я пошел спать, но утром проснулся с головной болью.
     
     * * *
     
     Дальнейшая моя поездка до Нодвенгу протекала благополучно. Я выслал вперед одного из моих охотников доложить Панде о моем приближении. Перед воротами Нодвенгу я был встречен своим старым приятелем Мапутой.
      — Привет тебе, Макумазан, — сказал он. — Король послал меня приветствовать тебя и указать тебе хорошее место для стоянки. А также он дает тебе разрешение на свободную торговлю в этом городе, так как он знает, что ты всегда честно торгуешь.
     Я выразил свою благодарность соответствующим образом, прибавив, что я привез королю небольшой подарок, который я лично передам, если ему угодно будет меня принять. Затем, подарив Мапуте тоже какую-то безделицу, я предложил ему проехаться со мной в фургоне до места стоянки.
     Место оказалось очень хорошим и представляло небольшую долину, покрытую сочной травой, по ней извивалась речка с прозрачной, чистой водой. Из долины видно было большое открытое пространство перед главными воротами города, и таким образом я мог видеть всех, кто входил и выходил.
      — Тебе здесь будет удобно, Макумазан, — сказал Мапута, — и мы надеемся, что ты продлишь свое пребывание. Хотя вскоре ожидается большое скопление народа в Нодвенгу, но король отдал приказание, чтобы никто не смел вступать в эту долину, кроме твоих слуг.
      — Я благодарю короля. Но по какому поводу ожидается скопление народа, Мапуто?
      — О! — ответил он, пожав плечами. — Это что-то новое. Все племена зулусов соберутся сюда на смотр. Некоторые говорят, что это придумал Сетевайо, другие говорят, что Умбелази. Но я уверен, что это дело рук ни того ни другого, а твоего старого друга Садуко, хотя какая у него при этом цель, не могу тебе сказать. Я только опасаюсь, — прибавил он с тревогой, — что дело это кончится кровопролитием между обоими братьями.
      — Значит, Садуко сделался очень могущественным?
      — Он стал большим, как дерево, Макумазан. Король больше прислушивается к его шепоту, чем к крикам других. И он стал очень высокомерным. Тебе придется первому навестить его, Макумазан; он не придет к тебе.
      — Вот как! — сказал я. — Но и высокие деревья иногда валятся. Он кивнул седой головой.
      — Да, Макумазан, я на своем веку видел много деревьев, которые выросли большими, а буря их свалила... Во всяком случае, тебе предстоит хорошая торговля, и, что бы ни случилось, никто не тронет тебя, потому что тебя все любят. А теперь прощай. Я передам твой привет королю, который посылает тебе быка на мясо, чтобы ты не голодал в его городе.
     В тот же вечер я увидел Садуко. Я отправился к королю навестить его и передать ему свой подарок — дюжину столовых ножей с костяными ручками. Он был очень доволен, хотя не имел ни малейшего понятия, как ими пользоваться. Я нашел старого Панду очень утомленным и встревоженным, но так как он был окружен своими советниками, я не имел возможности поговорить с ним наедине. Видя, что он занят, я скоро откланялся, и на обратном пути произошла моя встреча с Садуко.
     Я увидел его издали. Он шел в сопровождении большой свиты, и я хорошо заметил, что и он увидел меня. Обдумав сразу план действий, я пошел прямо на него, заставив его уступить мне дорогу, что ему очень не хотелось делать перед столькими посторонними. Я прошел мимо него, будто он был мне чужой. Как я и ожидал, подобное обращение произвело желаемое действие; после того, как мы прошли мимо друг друга, он повернулся и спросил:
      — Ты меня не узнаешь, Макумазан?
      — Кто зовет меня? — спросил я. — Твое лицо знакомо мне. Как тебя зовут?
      — Ты забыл Садуко? — спросил он печальным голосом.
      — Нет, нет, конечно, нет, — ответил я. — Теперь я тебя узнаю, хотя ты очень изменился с тех пор, как мы вместе охотились и сражались. Я думаю, что это потому, что ты потолстел. Надеюсь, ты здоров, Садуко? Прощай! Я должен вернуться к своим фургонам. Если желаешь меня видеть, можешь меня застать там.
     Садуко казался очень смущенным и не нашелся, что ответить, даже когда Мапута, с которым я шел, и еще некоторые другие громко рассмеялись. Ничто не доставляет зулусам столько удовольствия, как если при них осадить выскочку.
     Два часа спустя, когда садилось солнце, я к своему удивлению увидел подходившего к моему фургону Садуко в сопровождении женщины, в которой я сразу признал его жену Нэнди. На руках она несла грудного ребенка, красивого мальчика. Я встал, поклонился Нэнди и предложил ей свой походный стул, но она подозрительно взглянула на него и предпочла сесть прямо на пол, на манер туземцев. Тогда я сам уселся на стул и только после этого протянул руку Садуко, который на этот раз был скромен и вежлив.
     Мы разговорились, и постепенно Садуко ознакомил меня со списком всех повышений и милостей, которыми угодно было королю осыпать его в течение последнего года. Список был действительно внушительный, и когда Садуко кончил перечислять все награды, он остановился, ожидая, очевидно, моих поздравлений. Но я ограничился только словами:
      — Клянусь небесами, мне очень жаль тебя, Садуко. Сколько врагов ты должен бы нажить за это время. И как высоко тебе придется падать! — Мое замечание заставило Нэнди тихонько засмеяться, и, мне кажется, ее смех еще менее понравился мужу, чем мой сарказм. — Но, — продолжал я, — я вижу, что за это время ты обзавелся ребенком. Вот это лучше всех твоих титулов. Могу я взглянуть на него, инкозазана?
     Нэнди была в восторге, и мы стали любоваться ребенком, которого она, по-видимому, любила больше всего на свете. В то время, как мы осматривали ребенка и болтали, неожиданно подошли к нам Мамина и ее толстый неуклюжий муж Мазапо.
      — О Макумазан, — проговорила Мамина, не замечая никого другого, — как я рада видеть тебя после целого долгого года.
     Я с удивлением уставился на нее и даже разинул рот. Затем я подумал, что, вероятно, она ошиблась и хотела сказать, что не видела меня целую неделю.
      — Двенадцать месяцев, — продолжала она, — и не было ни одного, в течение которого я несколько раз не вспомнила о тебе. Где ты был все это время?
      — Во многих местах, — ответил я, — и, между прочим, в Черном ущелье, где я посетил карлика Зикали и потерял там свое зеркало.
      — У нианги Зикали? Как часто мне хотелось видеть его! Но, конечно, я не могу пойти к нему — говорят, что он не принимает ни одной женщины!
      — Не знаю, — ответил я, — но ты можешь попробовать. Может быть, для тебя он сделает исключение?
      — Я попробую, Макумазан, — прошептала она, а я замолчал, подавленный ее лживостью.
     Придя немного в себя, я услышал, как Мамина горячо приветствовала Садуко и поздравила его с возвышением, которое, по ее словам, она всегда предвидела. Садуко был тоже, по-видимому, огорошен; он ничего не ответил, но я заметил, что он не мог отвести глаз от прекрасного лица Мамины. Но затем он будто в первый раз заметил Мазапо и тотчас весь изменился. Лицо его приняло гордое и даже страшное выражение. На приветствие Мазапо Садуко повернулся и сказал: — Как, предводитель амакобов, ты приветствуешь «подлого человека и паршивую гиену»? Почему же ты это делаешь? Не потому ли, что «подлый человек» сделался знатным и богатым и что «паршивая гиена» надела на тебя тигровую шкуру?.
     И он взглянул на него такими страшными глазами, как настоящий тигр.
     Я не мог уловить ответа Мазапо. Пробормотав какие-то невнятные слова, он повернулся, чтобы уйти, и при этом — совершенно неумышленно, я уверен — задел Нэнди и свалил ее ребенка. Ребенок выпал из ее рук и ударился головкой о камень довольно сильно, так что показалась кровь.
     Садуко подскочил к нему и ударил его изо всех сил по спине маленькой палкой, которую он держал в руке. На минуту Мазапо остановился, и я подумал, что он набросится на Садуко. Но если первоначально у него и было такое намерение, то потом он передумал и, не сказав ни слова, ушел и исчез в вечерних сумерках. Мамина громко рассмеялась.
      — Пфф! Мой муж большой и толстый, но не храбрый, — сказала она. — Но я не думаю, чтобы он умышленно хотел толкнуть тебя, женщина.
      — Ты это мне говоришь, жена Мазапо? — спросила Нэнди, поднявшись с земли и взяв на руки ушибленного ребенка. — Если так, то меня зовут инкозазана Нэнди, дочь Черного Владыки и жена предводителя Садуко.
      — Прости меня, — смиренно ответила Мамина. — Я не знала, кто ты, инкозазана.
      — Предположим, так, жена Мазапо. Макумазан, дай мне, пожалуйста, воды, чтобы обмыть головку моего ребенка.
     Вода была принесена, и ребенок скоро успокоился, так как оказалось, что он отделался только царапиной. Нэнди поблагодарила меня и ушла домой, с улыбкой сказав мужу, что нет надобности ее провожать, так как у ворот краля ее ожидали слуги. Садуко остался, и Мамина тоже. Он долго говорил со мной, потому что ему было много что рассказывать мне, но я все время чувствовал, что сердце его было с Маминой, которая сидела тут же, таинственно улыбаясь и только время от времени вставляя какое-нибудь слово.
     Наконец она встала и со вздохом сказала, что должна вернуться в лагерь амазомов, к своему мужу. Было уже совсем темно, но временами небо освещалось молнией, так как надвигалась гроза. Как я и ожидал, Садуко тоже встал, сказав, что придет ко мне завтра. Он ушел с Маминой, и шел он, как во сне.
     Несколько минут спустя мне пришлось выйти из фургона, чтобы пойти посмотреть одного из волов, который в тот день выказывал признаки какой-то болезни, а потому из предосторожности был привязан в некотором отдалении. По привычке охотника я двигался тихо и бесшумно. Как раз когда я достиг кустов мимозы, за которыми был привязан вол, широкая молния ярко осветила все кругом, и я увидел Садуко, державшего в своих объятиях Мамину и страстно целовавшего ее.
     Я повернулся и пошел обратно к фургонам еще тише и бесшумнее.
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft