[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Аверченко Аркадий Тимофеевич. Экспедиция в Западную Европу сатириконцев: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

  I. ВВЕДЕНИЕ

  1

  2

  ГЕРМАНИЯ ВООБЩЕ

  ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

  ТИРОЛЬ

  ВЕНЕЦИЯ

  2

ФЛОРЕНЦИЯ

  РИМ

  НЕАПОЛЬ

  2

  НА ПАРОХОДЕ ИЗ НЕАПОЛЯ В ГЕНУЮ

  ГЕНУЯ

  СТРАШНЫЙ ПУТЬ

  НИЦЦА

  ПАРИЖ

  Примечание

<< пред. <<   >> след. >>

     ФЛОРЕНЦИЯ
     
     
     Мнение путеводителя. — Испорченный механизм Мифасова. — Фьезоле. — Катанье в странном экипаже. — Человек, перещеголявший Сандерса. — Мы растерялись. — Поиски. — Остроумный плакал. — Опять Фьезоле
     
     
     В путеводителе — о Флоренции сказано:
      — Этот город можно назвать самым красивым из всех итальянских городов.
     А о Венеции в том же путеводителе сказано:
      — Этот город считается самым красивым из всех итальянских городов.
     К Риму составитель путеводителя относится так:
      — Рим можно назвать самым красивым из всех итальянских городов.
     Можно сказать с уверенностью, что жена составителя путеводителя в своей семейной жизни была не особенно счастлива. Каждую встретившуюся женщину увлекающийся супруг находил «лучше всех».
     Венеция — царица, а Флоренция — ее красивая фрейлина, поддерживающая царственный шлейф. В Венеции нужно наслаждаться жизнью, во Флоренции — отдыхать от жизни.
     Благородным спокойствием обвеяна Флоренция.
     Улицы без крика и гомона, роскошная зелень недвижно дремлет около белых дворцов, а солнце гораздо ласковее, нежнее, чем в пылкой Венеции.
     Едва мы умылись в гостинице и переоделись, я спросил:
      — Что хотел бы каждый из вас сейчас сделать?
      — Меня интересует, — нерешительно сказал Мифасов, — постановка их школьного дела.
     Крысаков пожал плечами и взглянул на часы:
      — Поздно! Они уже, наверно, кончили свои кружевные дела. Меня интересует — едят ли здесь что-нибудь? Я хочу есть.
      — А вы, Сандерс, чего хотите?
     Он вздохнул, поглядел в окно, передвинул ногой чемодан и сказал:
      — Я...
     Мы терпеливо подождали.
      — Ну, ладно! Выскажетесь по дороге. Некогда.
      — Надо, господа, ехать во Фьезоле, — предложил Мифасов. — Полчаса езды на трамвае. Там прекрасно. Красивое местоположение, зелень.
     Совет Мифасова поставил нас в затруднительное положение. За час перед этим я заглядывал в путеводитель и нашел такие сведения: «Фьезоле, полчаса езды от Флоренции в трамвае; прекрасное местоположение, масса зелени».
     Но раз это же самое утверждал Мифасов, я усомнился: нет ли ошибки в путеводителе? Потому что не было большего неудачника в подобных случаях, чем Мифасов. У него была прекрасная память, но какая-то негативная: все запоминалось наоборот.
      — Может быть, Фьезоле не около Флоренции, а около Рима? — спросил, колеблясь, я.
      — Нет, здесь.
      — Может быть, это какая-нибудь скверная дыра? Не спутал ли ты, Коленька... А? Ну-ка, вспомни.
      — Нет, там хорошо.
     И что же... Не успел трамвай доехать до места назначения, как мы убедились, что это Фьезоле и что оно действительно прекрасно.
      — Тут есть, господа, остатки древнего цирка. Можно взять лошадок и съездить посмотреть. Близко.
      — Коля, — осторожно сказал Крысаков, — может быть, это не цирк, а театр, а? И не старый, а новый? Ну-ка вспомни-ка. Может, до него далеко? Может, тут не лошадки возят, а мулы или верблюды?
     В механизме Мифасова что-то испортилось: цирк был действительно древний и находился он близехонько.
     Когда я сравниваю себя с товарищами, мне прежде всего бросается в глаза разница нашей духовной организации. Попробуйте спросить меня, что осталось в моей памяти от Флоренции и Нюрнберга? Я отвечу в первом случае: красивая грусть, которой проникнуто было все; во втором случае: идиллическое настроение на фоне суровых, тесно сдвинувшихся зданий, в окна которых, казалось, грозно глядят прошлые, серые века, закованные в латы и отягощенные доспехами. А спросите о Флоренции и Нюрнберге моих товарищей. От всего Нюрнберга уцелел толстый немец Герцог, хозяин кабачка, в котором нас угостили несравненными кровяными колбасами, брат-вурстом и изумительным пивом. Я до сих пор не могу забыть ни этих колбас, ни этого пива... Флоренция? Фьезоле? О, конечно, при этом слове у моих друзей засверкают глаза и польются воспоминания:
      — Помните кьянти? Нигде во всей Италии нам не давали такой прелести! А асти? Нигде нет такого! А мартаделла, а гарганзола!! А какая-то курица, приготовленная таинственно и чудесно. Ах, Фьезоле, Фьезоле!..
     Действительно, должен сознаться, что ни этого вина, ни этих чудесных кушаний забыть нельзя. Ах, Фьезоле, Фьезоле!
     После этого чудесного пира мы, ласковые и разнеженные, вышли из увитого зеленью дворика крохотного ресторана и бодро зашагали, полные искренней любви друг к другу. Крысаков не преминул снять с Сандерса шляпу и нежно поцеловать его в темя.
      — Почему? — спросил сонно Сандерс.
      — Славный вы человек. Дай Бог вам всего такого...
     Идя сзади под руку с Мифасовым, я шепнул ему:
      — В сущности, они хорошие ребята, не правда ли?
      — Превосходные. В них есть что-то такое... Он споткнулся, но я дружески поддержал его.
      — Стойте! — закричал Крысаков. — Экипаж! Поедем на нем. Эй, ты! Свободен?
     Это был большой, черный, поместительный экипаж, влекомый парой лошадей, которых вел под уздцы парень в грязном, темном костюме.
      — А флорентийцы, как и венецианцы, — люди одного вкуса. Все у них выдержано в черных тонах. Садитесь, господа! Фу ты, как неудобно...
     Кучер что-то закричал и стал прыгать и кривляться около экипажа.
      — Что он делает?
      — Наверное, какая-нибудь секта. Эти итальянцы, вообще...
      — Может быть, он занят? Спросите его по-французски.
     По-французски возница не понимал.
      — Свободен? — спросил Мифасов. — Либро? Э? Твоя экипажа свободна есть? Либро?
     Экипаж оказался свободен и, тем не менее, возница очень не хотел, чтобы мы садились. Он кричал и бесновался...
      — Покажите этому флорентийскому ослу пять лир. Может быть, это его успокоит.
     Мы показали смятую бумажку и победоносно полезли в экипаж.
     Возница застонал, всплеснул руками, вскочил на облучок, ударил по лошадям, — и экипаж поскакал, бешено подпрыгивая на каменистой мостовой.
     Прохожие, встречаясь с нами, взмахивали руками и кричали что-то нам вслед; мальчишки бежали за нами, приплясывая и оглашая воздух немолчными воплями.
      — Какое приветливое народонаселение, — сказал Мифасов удовлетворенно. — Вообще итальянцы всегда хорошо относятся к иностранцам.
      — А может быть, они принимают нас за каких-нибудь должностных лиц? — спросил честолюбивый Крысаков.
      — Ну, знаете... Мы больше смахиваем на конокрадов.
      — О, черт. Ударился головой о верх! Знаете, я думаю, этот экипаж не создан для быстрой езды.
     В справедливости слов Крысакова мы не замедлили убедиться через две минуты. Навстречу нам очень медленно подвигался такой же самый экипаж. Возница степенно вел четырех лошадей под уздцы, а сзади шагали погруженные в задумчивость люди. В экипаже был только один пассажир, и тот не сидел, а лежал, чинно сложив на груди руки.
      — Посмотрите-ка, что это?
      — Д-а-а... Гм!..
      — Знаете что? Тут уж нам недалеко; пройдемся пешком.
      — Идея! А то мы совсем без движения...
      — Растолстеешь, — согласился Крысаков, поспешно спрыгивая с нашего странного экипажа.
     Домой мы добрели молча. Говорить не хотелось.
     Уезжали на другой день утром. Во Флоренции нам удалось видеть самого медлительного человека в мире. Сандерс казался перед ним человеком-молнией.
     Наша гостиница была около самого вокзала, через дорогу. Портье сказал, что он довезет наши вещи на тележке; а мы можем пойти вперед, брать билеты. До поезда оставалось двадцать пять минут. Мы взяли билеты, просмотрели юмористические журналы; до поезда осталось десять минут. Выпили бутылку вина, проверили билеты, проверили время отхода — осталось три минуты.
      — Проклятое животное! Мы опоздали. Не украл ли он наши вещи?
      — Пусть кто-нибудь побежит за ним.
      — А вдруг он сейчас откуда-нибудь вынырнет?
      — Как же мы поедем без одного. Нам разлучаться нельзя.
      — Теперь уж не разлучимся.
      — Почему?
      — А вот... наш поезд... тронулся.
     Когда хвост поезда скрылся где-то за горизонтом, послышалось тихое пение, и портье, мурлыча популярную канцонетту и толкая впереди тележку с нашими вещами, показался из-за угла. Он подвигался популярным среди нас «шагом Сандерса» со скоростью десяти ругательств спутника в минуту.
     Остановился... Вытер лицо красным платком, закурил сигару, пожал руку знакомому факкино и, заметив в углу нашу молчаливую группу, благодушно спросил:
      — Опоздали? Поезд ушел?
      — Ушел.
      — Та-ак.
      — Ну, что новенького в Риме? — спросил, сдерживая себя, Крысаков.
      — О, я, синьоры, к сожалению, не был там.
      — Неужели? Я думал, вы сейчас туда заезжали по дороге. Благополучно ли вы переправились через неприступное ущелье, отделяющее гостиницу от вокзала?
      — О, синьоры, дорога совершенно прямая.
      — Знаете, кто вы такой, синьор портье? Идиот, грязное животное, негодяй и бригант!
     К французскому языку он относился совершенно равнодушно, что было видно из того, что лицо его оставалось сонным, и под градом ругательств он сладко затягивался отвратительной сигарой.
      — По-итальянски бы его, — свирепо сказал я.
      — Ладно. Кто будет?
      — Говорите вы. А мы будем составлять фразы.
     Каждый из нас знал по несколько итальянских ругательств, но это было плохое, разрозненное издание. Приходилось собирать у каждого по несколько слов, систематизировать и потом уже в готовом виде подносить их Крысакову для передачи по адресу.
     Мы расселись на своих чемоданах, и фабрика заработала. Мы с Мифасовым произносили слова, Сандерс их склеивал, а Крысаков громовым голосом бросал уже готовый фабрикат в лицо обвиняемому.
     Обвиняемый присел на пустую тележку, надвинул шапчонку на глаза и закрыл лицо руками.
     Когда мы с Мифасовым опустошили себя, оказалось, что негодяй заснул.
      — Пойдем жаловаться хозяину гостиницы.
     Они ушли, а я остался около вещей. Прошло очень много времени; я видел, как ушел второй поезд на Рим, и узнал, что следующий уходит только через три часа. Велел факкино отнести вещи в багаж, а сам пошел бродить по городу, чтобы протянуть время до поезда. Обиженный, покинутый, плотно позавтракал. За час до отхода поезда вернулся на вокзал. Никого не было. Потом оказалось, что Сандерс, Крысаков и Мифасов пришли после моего ухода на вокзал. Увидели, что меня нет, и отправились искать меня по городу. Зашли по дороге в альберго, хорошо позавтракали. Потом опять искали. А я пришел на вокзал, никого не нашел и, встревоженный, отправился на поиски. Искал долго, устал... Зашел в ресторан пообедать. В это время потерянные друзья опять навестили вокзал, не нашли меня и снова пустились в поиски; заглядывали в рестораны, остерии; в одной решили пообедать. А поезда приходили из Рима, уходили в Рим, сновали туда и сюда, не дожидаясь несчастной, расползшейся по всему городу компании. Группа «Мифасов, Сандерс и Крысаков» устроила заседание, по поводу потерявшейся группы «Южакин», и решила поставить поиски на самую широкую ногу: город был разбит на районы; на углах улиц поставлена была цепь сторожевых (Мифасов); член этой человеколюбивой экспедиции Сандерс был командирован на вокзал со специальным поручением: наклеить в багажном отделении на мой чемодан глубокомысленный плакат:
     «Если вы придете на вокзал, забирайте вещи и идите в гостиницу «Палермо», где мы ночуем. А если не придете на вокзал, мы вечером — в шантанчике у Рынка Свиньи, туда прямо и идите».
     Ниже приписка карандашом:
     «Впрочем, что я за дурак: если вы не придете на вокзал, как же вы узнаете, что мы вечером у Рынка Свиньи? Тогда, ведь, вы не будете знать, где мы. В таком случае, поезжайте в «Палермо» и вечером просто ложитесь спать. Крысаков кланяется».
      — А, ну вас, — подумал я. — Не люблю людей, делающих ложные шаги. К черту ваш Рынок Свиньи! Поеду-ка я лучше на Фьезоле, в этот милый кабачок.
     Потом я выяснил, что мои спутники к концу вечера растеряли друг друга и каждый очутился в одиночестве. Это произошло потому, что Крысаков, вместо того, чтобы ждать Сандерса в условленном месте, решил пойти ему навстречу; Сандерс, наоборот, решил зайти по дороге за Мифасовым, а Мифасов отправился к Крысакову, не нашел его, полетел на вокзал, — и четыре человека весь день бродили в одиночестве по флорентийским улицам. Каждый из них был раздражен глупостью других и, не желая их видеть, решил провести вечер в одиночестве.
     Поэтому, Крысаков был чрезвычайно изумлен, обнаружив меня на Фьезоле, в излюбленном ресторанчике, а Сандерс и Мифасов, появившиеся почти в одно время за нашими спинами, сочли это каким-то колдовством.
     Сначала, усевшись, мы сделали кое-какую попытку разобраться в происшедшем, но это оказалось таким сложным, что все махнули рукой, дали клятву не разлучаться и... курица по-итальянски, выплывшая из ароматной струи асти, смягчила ожесточившиеся сердца.
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft