| << пред. << >> след. >> ГЛАВА V
Свадьбу Топорковой и Мишеля, которую с таким нескрываемым нетерпением ждала Мария, опять перенесли на неопределенный срок. То ли на неделю, то ли на месяц. Причина одна: Мишель должен, соблюдая дипломатический этикет, сопровождать в поездке видных особ. Мишель никак не мог отказаться от поездки, так как хорошо знал русский язык. Один раз он сказал: приехал президент; в другой — премьер-министр. Что нисколько не снимало с него обязанностей сопровождать гостей.
Топоркова, сохранявшая внешнее спокойствие в то время, когда внутри у нее все клокотало и требовало прогнать Мишеля вместе с его свертками, подарками и любезностями подальше, сказала, что она ничего не понимает в таких делах, — веря, что свадьба может состояться в непредвиденный момент, то есть в любое незапланированное время, — и не удивится, если однажды ночью приедет Мишель и скажет: через час свадьба!
Так рассуждала Топоркова, но даже со стороны было видно, что она нервничает, а собственные подшучивания над отодвигающейся свадьбой стоят больших усилий. Дворцовой было жаль подругу, и она решила почаще заходить к ней, по поводу и без повода, благо дома их находились по соседству. Мария успокаивала Топоркову, как могла, хотя переживала не меньше, чем подруга, ведь свадьба хотя и не получила широкой огласки, но близкие друзья уже знали о ней, и поэтому очередной звонок по поводу свадьбы Аленки переживала драматически. Мария убирала квартиру, помогала шить распашонки, пеленки. Топоркова сосредоточенно молчала, но все-таки сдерживаться ей не всегда удавалось, и она говорила:
— Знаешь, я тебе правду скажу, не будь пуза, я бы плюнула на моего посла — и катись он! Никогда не выходи за дипломатов, Маня. Поверь моему опыту.
— Но он же тебя любит, Алена.
— Знаешь, любить не означает мучить человека, — признавалась Топоркова, не жалуясь, а произнося слова с какой-то накипевшей злостью. Мария не удивлялась словам подруги, вполне понимала ее положение.
Однажды, возвращаясь от Топорковой, Мария заметила у своего дома «Жигули». В автомобиле сидела Ирина с ребенком на руках.
— Маша, здравствуй, — закричала Ирина. — А мы тебя ищем. В гости, видишь, приехали.
— Кто у тебя!
— Угадай!
— Мальчик.
— Девочка, — обрадовалась Ирина, что сестра не угадала, радостно ворочаясь на поскрипывающем сиденье. — Два месяца моя крохотулька растет. А ты что ж на свадьбу не приехала? У нас все хорошо. У тебя? — спросила Ирина опять, просто так спросила, ответ ее не интересовал, так как она рада была встрече с Машей. И хотелось самой высказаться. — Девочка всегда хорошо. Девочка крепкая, спокойная, тихая, только ночью просыпается, будит, полуночница. Хуже то, что не с кем оставлять. Я, правда, пока не работаю, в отпуске. Но не вечно же сидеть. Если на работу пойду, с кем ее оставлять?
— А тетя Лариса?
— Мать? Ты что, мать не знаешь? Она мне сразу сообщила на официальном уровне, что гробить свою оставшуюся жизнь на пеленки не имеет права, а всю себя посвящает общественной деятельности. И речи не может быть. Общественная деятельность ее — охранять квартиру.
— А его родители?
— Что ты? Они оба профессора, им не до таких мелочей. Представь себе профессора с ребенком на руках? Смешно же. Они — потомственные из немногих оставшихся интеллигентов. Старички, еле-еле душа в теле.
— Разве мелочь то — человек? — спросила Мария, забирая ребенка к себе на руки. — Ух ты, масенькая ты моя деточка. Ирина, зайдем ко мне, посмотришь, как я живу.
В это время из подъезда легкой походкой вышел Оболоков и развел руками, но, увидев Марию, заулыбался, ласково с нею поздоровался, и они втроем направились в квартиру. Ирина сразу похвалила комнату, тахту и занавески.
— Уютненько, Марийка. А у нас с Оболоковым квартиры нет, — снимаем, — сказала Ирина с укором, видимо, Оболокову. — Снимаем! Семьдесят рубликов платим, плюс электричество и прочее, вообще, сто рублей набегает. Шутка ли! Мы, конечно, жили вначале у них. Но я же не домработница, институт заканчивала не для того, чтобы готовить, стряпать, стирать. Я так не могу жить. Просто не могу — и все. Лучше отдельно, тогда и семью сохранишь.
— А как же? — поразилась Мария. — Ты одна у тети Ларисы и — трехкомнатная квартира, он — один у родителей в четырехкомнатной квартире, а жилья нету. Как же? Чего-то тут не так. Если б у меня было вместо одного пятеро мужей, и то мать моя в свою однокомнатную квартиру пустила бы всех. Ты, Иринка, чего-то совсем не то. Вы, я вижу, перессорились со всеми, поручались, как последние дворники, поцапались.
— Все это называется чистейшей воды эгоизм, если отнести это к матери и его родителям. Я, конечно, могла бы у Оболокова жить, но, согласись, я не могу быть домработницей, к тому же я не хозяйка — раз, а потом опять же упирается, и это главное, в то, что не могу я обслуживать его родителей. Он это понимает, поэтому мы идем на такие жертвы, платим бешеные деньги за квартиру.
— Что называется — сознание определяется бытом, — проговорил Оболоков, шагая из угла в угол, занятый своими мыслями, и поддакнул он просто так, механически. Выглядел Оболоков устало, видно было, что нелегко давалась ему семейная жизнь и, что его особенно удручало, отвлекала от научной работы. Оболоков остановился, посмотрел на Марию, сказал: — Вы, Маша, скажу вам, отлично устроились. Я бы поменялся с вами своей жизнью.
— Вы согласились бы на мое место — дворника?
— Вы дворником? — поднял Оболоков на нее глаза.
— Я бухгалтером числюсь, но дворников нету, и вот исполняю роль дворника, — Мария спокойно поглядела на Оболокова.
— Нет, конечно, плохой работы не должно быть, но есть плохие исполнители, — отвечал он, чувствуя, что между ним и Машей идет какой-то скрытый поединок.
— Давайте-ка чайку попьем, — предложила Мария, спохватившись. — В ногах правды нет, говорят, давайте посидим.
— Нет, Марийка, побыли немного у тебя, посмотрели, заходи теперь ты к нам, запиши телефон, — заговорила нервно Ирина. — Заходи. Будем рады.
Проводив их, Мария направилась в продуктовый магазин, думая о встревоженном взгляде Оболокова. На обратном пути Мария на минутку остановилась в скверике. Наступала осень, ведь уж на земле обосновался сентябрь, как любила шутить Топоркова — последний месяц лета. Погода стояла теплая и тихая; солнце ласково ложилось на лицо и ноги, которые Мария тут же выставила навстречу солнечным лучам; там и сям в пространстве между деревьями виднелась прозрачная паутина. Мария следила за паутиной, медленно плывущей в теплую и мягкую белесость неба, уютно и благостно расположившегося над городом. В природе чувствовался покой, умиротворение; осенняя задумчивость обволокла землю, дома, деревья и маленькие облачка, плывущие в тихой завороженности по чистому небу. «Хоть бы у Аленки все обошлось», — беспокоилась Мария.
Такая погода продержалась до последних дней сентября, и даже в октябре, когда уже облетела листва, выпадали чудесненькие деньки; ночи стали бодряще прохладными. Тепло осеннее словно отраженный свет — ярко светит, да не греет.
* * *
Поздним октябрьским вечером к Алене Топорковой пришел пропавший было Мишель, нагруженный невероятным количеством коробок, с большим букетом белых роз, и, как только Топоркова открыла дверь, жених заявил:
— Аленушка моя Прекрасная, завтра загремит наша свадьба! Прости меня, милая, я принес тебе огорчение. Прости меня, милая моя Аленушка Прекрасная, любовь моя!
— Ты научился хорошо говорить по-русски, акцент почти незаметен, — холодно отвечала Топоркова, но до трепета в сердце довольная приходом надолго пропавшего Мишеля.
— Ради тебя старался, Прекрасная Алена, к тому же послы должны говорить на всех языках одинаково хорошо, — улыбался Мишель, обнимая Аленку. Казалось, он был рад, что снова попал в маленькую и уютненькую квартирку, где его ждала рассерженная, нарочито грубая с ним, любящая Аленка, и он говорил возбужденно, точно радостными словами пытался заслониться от еще живущих в нем недавних забот, слов, необходимых хлопот, и этим самым стремился уйти от навязчивой привязанности прошлого. Мишель отрастил бороду, и его не сразу узнала Мария.
— Где пропадал? — спросила Алена грубовато, все еще преследуемая мыслью наказать Мишеля подозрением, ревностью, хотя нужно сказать: именно сейчас Топоркова, как никогда, находилась далеко от такого желания.
— Я, моя Прекрасная Аленушка, не пропадал, я могу еще пропасть на долгое время, потому как Мишель — не тонет и не пропадает, но исчезает на время, сопровождая ответственную миссию, — отвечал, скрывая озабоченность, обычно сдержанный Мишель. Он открыл одну из принесенных коробок и вынимал оттуда чепчики, фартучки, распашонки. — Это моему ребеночку, моему наследнику! Еще и еще! Это и — еще! Это и — еще! Остальное — тебе, прекрасная моя королева! Все тебе! Маше — вот Маше. — Он протянул ей одну из коробок, в которой лежало штук двадцать распашонок. — Для твоих детей, милая Маша, они появятся у тебя. Не обижай, милая Маша, возьми мой подарок.
— Но у меня детей нету, — смутилась Мария.
— Будут. Это тебе говорит Мишель, Герцог де Саркофаг. Тебе дети сам бог даст, — засмеялся он. — А бог у нас есть. Верь ему, и он поверит тебе.
* * *
На сей раз Мишель ночевал у Аленки, договорившись утром пойти в загс расписаться. Но утром он заявил, что расписываться еще рано, так как ему, иностранцу, необходимо получить разрешение самого президента жениться на русской, разрешение обязательно дадут, чистая формальность протокола, но свадьбу не стоит откладывать из-за такого пустяка.
— Знаешь, получается, свадьба — первое дело, а расписываться — на время отложим! — возмутилась Топоркова, так как считала, что в ее положении важнее расписаться, чтобы новорожденному дать фамилию и имя, чем сыграть свадьбу, к которой она потеряла интерес. К тому же ведь и появляться на свадьбе с таким животом — неприлично. Но Мишель настоял на своем, убедив Аленку в том, что этикет не позволяет ему идти в загс и их зарегистрируют отдельно, к тому же, он добавил, что высшие интересы требуют того.
Мария застала их за этим разговори, прошла в кухню, слушая оттуда незлобивые их упреки друг другу. Топоркова капризничала, называя его бесчувственным эгоистом, равнодушным мужчиной, но все же согласилась праздновать свадьбу в ресторане «Прага», в котором Мишель снимал два зала на девяносто девять персон.
Вот тут и начались хлопоты. Выяснилось: сегодня к шести часам необходимо одеться. Марии это сделать ничего не стоило. Но нужно одеть Аленку таким образом, чтобы скрыть беременность, живот ее вырос, она с трудом ходила. Обзвонить всех близких людей — дело непростое; днем, как известно, сделать подобное не так-то просто, если учесть, что не все знакомые имели телефоны на работе. Но самые муки начались именно в тот момент., когда Мария начала одевать невесту: ни одно платье, ни новое, ни старое, ни одно из многих десятков, которые ей надарил Мишель, не подходили Алене в данный момент. Пришлось спешно перекраивать два французских платья с кружевными оборками. С жалостью Мария резала, кроила, уродовала замечательные вещи. Ведь после свадьбы эдакое роскошество пришлось бы выбрасывать или пустить на пеленки. Но как бы то ни было — к трем часам все было готово. Аленка устала от волнений, прилегла отдохнуть.
Вскоре появился лихорадочно возбужденный Мишель в сопровождении двух своих советников. Советники имели серьезные, значительные лица, твердое выражение глаз и решительный вид. Мария помнила — они как-то приносили коробки с вещами. Советники одеты в черные элегантные костюмы с жилетами, ослепительно белые голландские рубашки, оба с усами и с привязанной улыбочкой на губах. Они держались прямо, точно аршин проглотили, и в глубине глаз — настороженность. Пришедшие кивнули и сели на предложенные стулья, одинаково закинув нога на ногу, молча и сурово уставясь перед собою.
К пяти тридцати все было готово. Только тут Мария вспомнила: хотела пригласить на свадьбу Коровкина и из-за суматохи забыла позвонить. Пришлось звонить, но дозвониться до него на работу не смогла, дозвонилась только до Шуриной и Веры, которые обещали приехать в «Прагу».
Аленка Топоркова чувствовала себя неважно, прилегла перед дорогой, а Мишель отправил своих молчаливых советников посидеть на кухне. Без десяти шесть вышли из дома и сели в черный «мерседес», зеркально поблескивающий под случайными лучами кое-где пробивающегося сквозь деревья солнца. Машина плавно тронулась и понесла счастливую Алену Топоркову к центру города. В своем пышном платье она словно клуша уселась на переднем сиденье. От нее пахло тонкими французскими духами, лицо сияло. Мария сидела между двумя мужчинами и чувствовала себя неловко. Советники хмуро молчали, не проявляя никакого желания говорить, возможно, и не владели русским. Топоркова то и дело оглядывалась на Марию, чувствуя всем своим существом, что ближе и роднее человека у нее нет, и за это благодарно и облегченно улыбалась подруге. Мишель сидел позади Аленки и задумчиво глядел прямо перед собою, и по его лицу Мария определила, что жениха гложут мысли не о свадьбе, а о чем-то другом.
На Арбате, куда вынес скоростной автомобиль, недалеко от ювелирного магазина, свернули в переулок и остановились. Мишель торопливо выбрался из автомобиля, кивнув шоферу, за ним выскочили молчаливые советники и направились в узкую подворотню, каких много в переулках старого Арбата.
— Ой, Алена, счастливая ты? — говорила Мария.
— Знаешь, у меня в животе тянет, будто кто ручонками схватил вот здесь за пупок и тянет слабенько пока, а я, дуреха, увлеклась свадьбой. Ох, обойдется свадьба мне, скажи! Как схватит на свадьбе...
— Алена, раз в жизни такое, терпи, — успокоила ее Мария. — Терпи, милая.
Из подворотни вышел Мишель, за ним советники со значительными лицами, и тут Мария впервые обратила внимание, что они одеты одинаково, в их походке, взглядах чувствовалась скрытая и неразгаданная сила; уверенность двигала ими. У Мишеля в руках появился большой коричневой кожи чемоданчик — «дипломат». Они сели в автомобиль, не сказали шоферу ни слова, но тот, прекрасно зная свое дело, плавно тронул автомобиль. Возле «Праги» «мерседес» лихо развернулся. Мишель торопливо открыл «дипломат», не глядя ни на кого, выхватил оттуда несколько пачек денег, сунул одну шоферу, по две — советникам. В пачках — Мария широко раскрыла глаза — были сторублевые купюры, перехваченные банковскими бумажными крестами. Советники, не торопясь, рассовали их по карманам.
Когда вышли из автомобиля, Мария покосилась на мужчин:
— Потерпи малость, Алена.
— Терплю, послать бы его к чертовой матери с его свадьбой. Ох, чертенок, тянет все же, ох, боюсь, как схватит, — отвечала Аленка, беря под руки молчаливых мужчин, которые помогли ей подняться. В вестибюле ресторана их ждали Шурина и Вера.
* * *
По представлению Марии, девяносто девять человек — не так уж много. Но когда вошла в зал, просто остолбенела от большого количества людей. Одни сидели молча, другие говорили, стояли, ходили, разглядывая лепку на потолке или делая вид, что разглядывают, ждали своих знакомых или близких. В залах покоился сдержанный гул. Этот гул сразу уловила Мария, понимая, что они приехали, видимо, самыми последними. Мужчины-советники провели Аленку и посадили во главу стола, оставив место для жениха. Аленка в пышном платье вызывала внимание, и, зная это, старалась вести себя свободно, независимо, улыбаться, то и дело обращалась к Марии, которая села от нее по правую руку. В первое мгновение Мария обалдело смотрела на тесно уставленный стол. Чего только не было на столе — всевозможные балыки, свежесоленый омуль, красная и белая рыба, заливные языки, сыр и сало, зелень, особый хлеб и еще многое, от чего Мария почувствовала себя неловко, так как на столах стояло великое множество блюд, названия которых она не знала и о существовании не догадывалась. А были еще коньяки, посольская водка, французское шампанское, португальское вино. Плотно стояли тарелки с разнообразной икрой, красная икра, отливающая загадочным светом, отражала в каждой зернинке свисающую с потолка хрустальную люстру, паюсная же отливала мягким полусветом, как бы приглашая отведать себя, а потом уж сравнить ее с кетовой.
— Он директор магазина? — спросила Шурина у Марии, сидевшей за столом, уверенно, как будто каждый день ходила в ресторан.
— Посол, а не директор, — гордо отвечала Мария, окидывая взглядом столы, ломившиеся от еды, то и дело поглядывая на Аленку. Мария отметила, что Аленка сейчас такая некрасивая, в то же время такая дорогая для нее, и так ей почему-то стало жаль подругу. Мария погладила Аленку по руке и сказала:
— Не волнуйся.
— Хотя бы быстрее тосты — да домой, — промямлила Топоркова, в тоске оглядывая столы и прикидывая, сколько же Мишель затратил денег, чтобы накормить такую ораву.
Прошло с полчаса: все ожидали жениха, то и дело оглядываясь на входную дверь. Кое-кто не смог дождаться и принялся потихоньку налегать на закуску, за разговорами делали себе маленькие бутерброды с икрою и уплетали за обе щеки. Кое-кто уж и коньяку отведал рюмочку и смотрел повеселевшими глазами на стол, только сейчас по достоинству оценивая возможности жениха. Прошло еще с полчаса, многие из тех, кто разглядывал на потолках лепку, уселись за столы и откровенно принялись за закуску. Маше было неприятно смотреть на это, и она, стараясь отвлечь себя и саркастически настроенную Шурину, принялась расспрашивать подругу о работе, о личных делах.
Вдруг взгляд ее остановился на советниках, строго сидевших за столом. Советники, как по команде, взяли ложки и стали есть икру. Один из них внезапно, словно поймав себя на тайной мысли, озабоченно встал и вышел из зала, но вскоре вернулся, проговорил что-то второму; второй не дослушал первого, бросил ложку на стол, положил себе на грудь руку, проверяя будто что-то на груди. «Деньги щупает», — подумала Мария, всматриваясь в его лицо. Этот второй поднялся, глянул на Аленку, и Мария подумала, он сейчас подойдет к ней, но советник только минутку задержал на ней взгляд и направился за первым, быстро пробиравшимся к выходу.
Примерно через час Топоркова попросила Марию сходить за Мишелем, сказать, что ей дурно и, если он через десять минут не придет, она не сможет больше здесь оставаться и уйдет. Мария дважды обежала все залы в поисках Мишеля, но напрасно. Тогда спустилась к подъезду посмотреть, стоит ли автомобиль, на котором они приехали, но черного «мерседеса» и след простыл, хотя чуть поодаль стояло несколько таких же автомашин. Вернувшись в ресторан, Мария обошла все этажи еще раз, заглянула даже на кухню, но Мишель как в воду канул. Вернувшись в зал, увидела: Аленка, откинувшись на стул, бледная, потная, отрывисто дышала, а подошедший к ней незнакомый мужчина подавал ей стакан с водой. Топорковой стало лучше, и через некоторое время она поднялась, с трудом выбралась из-за столов и, поддерживаемая Машей, направилась из зала. В коридоре у Топорковой начались острые боли в животе. Она села в кресло, причем Мария держала ее голову. Когда боли утихли, Топоркова спустилась на лифте, остановила такси.
— Ты куда? — испугалась Мария. — Куда? С ума сойти!
— Не умирать же мне на столе с едой, — отвечала Топоркова, с трудом переводя дыхание. Мария села с ней в такси. По дороге у Аленки Топорковой начались такие боли в животе, что она не в силах была сдержаться, кусала губы до крови, начала кричать. Шофер повернул в роддом. В приемном покое Топоркову приняли, положили на носилки и унесли, а Мария, растерянная и смятенная, просидела в приемном покое часа три, думая, что Аленку отпустят, так как у нее еще не наступили сроки, но вышедшая сестра сказала: «Топоркову положили рожать».
Ничего не понимая из случившегося, но в то же время чувствуя за собой вину — в несостоявшемся свадебном вечере, в том, что Аленка раньше времени легла в роддом, Мария поздно ночью направилась домой. Она остановилась возле своего дома и заплакала. Аленка, только что радостная и счастливая женщина, теперь самый несчастный человек в городе. Мария ругала себя за то, что не отговорила Аленку от свадебного вечера, на котором подруга с таким трудом сдерживалась, чтобы не закричать во время приступов. Мария вспоминала большой зал в ресторане «Прага» и полукруглую арку двери, ведущую во второй зал, где сдержанно играл ансамбль, как бы приглашая потанцевать и обещая маленькие радости гостям, невероятное количество закусок, официантов, скользящих по паркету с белоснежными полотенцами через левую руку, и густой гул в зале, от которого, казалось, поднимался потолок, — ей стало больно и обидно за Аленку, за Мишеля, оставившего их на долгое время.
Мария медленно пошла к подъезду и со страхом попятилась, заметив шагнувшего навстречу человека. Лампочка не горела, свет, проникавший со второго этажа, был слабым, и лица шагнувшего навстречу мужчины Мария сразу не разглядела.
— Кто? — спросила она так тихо, что сама не услышала свой голос. — Ой, кто?
Мария никак бы не смогла объяснить пришедшую мысль: уж не один ли это из молчаливых советников.
— Маша, Маша! Я, Алеша Коровкин, — испугался ее шепота в свою очередь Коровкин, останавливаясь и боясь подойти к ней.
— Господи, он поздней ночью здесь шастает, — со слезами проговорила Мария, не имея сил оправиться от испуга, чувствуя охватившую ее слабость.
— А я тут. Я жду.
— Господи, он ждет! Да кого ты ждешь, мастер? Ты меня просто испугал. Я прямо отдышаться с испугу не могу. Ночью в подъезде, как какой-нибудь разбойник. Ну как тебе не совестно, — говорила Мария, вдруг плача и не понимая, отчего плачет: то ли от жалости к Аленке, то ли от страха и слабости, то ли от жалости к себе, наволновавшейся за сегодняшний день. — Ой, Алеша! Ой, Алеша, ты меня насмерть испугал, ой, не продохнуть мне, и сердце зашлось. До свидания, Алеша. — Мария поднялась на свою лестничную площадку и оглянулась. — Слушай, а кого ты тут поджидаешь?
Алеша Коровкин взбежал вслед за нею и остановился рядом, ничего не говоря и глядя на нее открытыми, взволнованными глазами.
— А давно ожидаешь? — спросила все понявшая Мария, открывая ключом дверь, и тут ее удивило, что мастер молчит, оглянулась и спросила: — А ведь меня ждешь, Алеша?
— Да, — решительно отвечал Коровкин в тон ее голосу, не предвещающему ничего плохого, голосу, от звука которого его душевные силы вознеслись на немыслимую высоту. — А ты меня, Машенька, оставляешь в коридоре?
— Заходи, раз пришел.
— А где ж так поздно? У подруги? — осмелев, спрашивал Коровкин, ощущая, как внутри у него неслыханно дерзкая мысль распрямляет свои лепестки, наливаясь желанием зазвенеть упругим, замечательным словом.
— Давно ждешь? — спросила торопливо Мария, занятая своими мыслями.
— Как закончилась работа, с шести.
— С шести! — воскликнула она. — Бедненький ты мой, я заставила ждать. А я хотела тебя пригласить, да слава богу, что не нашла тебя, так мне неприятно после всего. Посол-то сегодня объявил свадьбу. Заходи, я тебе сейчас расскажу. О, то просто конец света. Такое случается раз в сто лет. Собралось, говорят, человек двести, а по мне — больше тысячи! А Мишеля нет. Еще полчаса, еще полчаса — с Аленкой дурно, а Мишеля — нет, представь себе. У нее предродовые колики, и мы — на такси, а с ней схватки начались. И пришлось в роддом. Таксист хороший попался, завез в роддом. Но главное, мы уехали, а Мишеля — нет. Шурина приехала и Вера со своим прапорщиком-красавцем прибыла, а вот такое случилось.
— А Мишель не вернулся? — спросил Коровкин осторожно.
— Я не знаю. При мне — нет. Надо сходить к Аленке на квартиру, может, паразит, вернулся к ней, ведь у него ключи от квартиры. Давай сходим, а то я одна ни за что не пойду, боюсь.
Мария суетливо посмотрела на Коровкина, готового идти хоть куда. Они направились к квартире Топорковой. Звонила Мария долго, но никто не открывал. Тогда она всплеснула руками, вспомнив, что у Топорковой есть в квартире телефон, позвонила по телефону.
— Извини меня, Машенька, но капиталисты есть империалисты, что и говорить, они бездушны! — разошелся Коровкин и начал искренне возмущаться поведением и полной невоспитанностью посла, его самоуверенностью, роскошью, которую он наверняка своим трудом не заработал. Особенно Коровкина приводили в негодование дорогие костюмы Мишеля, галстук, черт возьми, сорочки кружевные и куртки кожаные, туфли лакированные, а его привычка держаться непринужденно была расценена Коровкиным как пренебрежение к людям, таким, как он сам, Коровкин, и другим. — Нацепил галстук и думает: он — пуп земли! Черта с два! Он всего лишь маленькая песчинка, которую, куда захочет в историческом аспекте, туда и бросит его хозяин. Он думает, что он что-то значит! Ничего не значит! Ничегошеньки! С каких это пор такой человек значил что-то? Смешно. Ничего он не значит, твой Саркофаг! Герцог!
— Нет, Алеша, он Аленку любит, — сказала Мария, желая понять и разобраться во всем. — Он сам стремился к свадьбе. Стол заказал за десять тысяч рублей, не меньше. С такими деньгами не шутят. Сам понимаешь, что другой бы на такое не согласился.
— Да что ему стоит, Машенька! — воскликнул Коровкин с неподдельным возмущением. — У них этих денег — куры не клюют! Не свои они! Все это курам под хвост! Так всегда бывает.
— Если ее не любил, зачем к ней ходил, подарки носил, настаивал на ребенке? Ведь Аленка-то ребенка не хотела иметь, а он — настаивал. В том-то и дело, настаивал.
Они вернулись, присели на кухне и стали ждать утра. Мария поняла, что прилечь не придется, вскипятила чай и начала подробно рассказывать, чем был уставлен стол в ресторане «Прага», описывая в тонкостях каждое блюдо. Коровкин вслед за ней говорил:
— Это я ел. Это я ел. Это пробовал. Это в мусор не выбросишь.
Когда Мария вернулась вновь к тому, как они с Аленкой ехали в такси и как подруге стало плохо, как она кричала от предродовых схваток, то на нее вновь навалилась такая жалость, что Мария не выдержала, обняла Коровкина и сказала:
— Алеша, я чего-то боюсь. Какой ты молодец, пришел в такой момент, а то я бы умерла со страху со своими боязнями. Мне страшно.
— А я знал, что тебе буду нужен, — отвечал Коровкин, чувствуя сейчас в себе необыкновенную твердость и рассудительность.
— Ой, я все равно боюсь, Алеша.
— Я с тобой рядом, Машенька.
— Она так кричала, так переживала! Тьфу-тьфу! Умереть можно! Столько на нее свалилось в тот день горя, не каждый выдержит. Аленка хоть и хорохорится, а сама слабая женщина, как и все женщины, Алеша.
— Женщина создана природой рожать, — спокойно заметил Коровкин, которого не покидала способность быть философом.
— Да не от родов, Алеша, от переживаний! — воскликнула Мария. — Господи, я просто места не нахожу, а ты спокойный. Да скорее бы утро!
Коровкин пристально посмотрел на нее, обнял и поцеловал, а Мария, погруженная в переживания, предчувствия, даже не заметила поцелуя Коровкина, зримо представляя страдания подруги, ее волнения. Мария думала о том, как Топоркова не хотела уже никакой свадьбы, словно предвидела несчастье, и как с нею упрямо не соглашался Мишель. Вспомнила Мария и о своем предчувствии, и как она, не желая прислушаться к предчувствию, повторяла как попугай: «Раз в жизни бывает такое, потерпи».
В пять часов утра Мария прилегла на тахту и уснула; и во сне переживала происшедшее и вину свою чувствовала особенно остро.
<< пред. << >> след. >> |