[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Бернар Клавель. В чужом доме.

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  Часть вторая

  19

  20

  21

  22

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  Часть третья

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

44

  45

  46

  Часть четвертая

  48

  49

  50

  51

  52

  53

  54

  55

  56

  57

  58

  Часть пятая

  60

  61

  62

  63

  64

  65

  66

  67

<< пред. <<   >> след. >>

     44
     
     Родители Жюльена приехали в Доль в день похорон. Отец пришел в кондитерскую, и господин Петьо привел его в цех.
      — Работа у нас в самом разгаре, — сказал хозяин, — уж вы-то понимаете, что это значит.
      — Конечно, понимаю, — ответил господин Дюбуа.
     Жюльен стоял возле плиты, помешивая длинной деревянной лопаточкой яблочный компот, варившийся в тазу.
      — Ну как, привыкает он к делу? — спросил отец.
      — Помаленьку, помаленьку, — сказал господин Петьо.
     Мастер улыбался. Жюльен заметил, что он подмигнул отцу. Хозяин вынимал из печи противни с пирожными. Продолжая следить за компотом, Жюльен время от времени бросал взгляд на отца — старик стоял возле двери, сжимая своими большими темными пальцами погасшую сигарету. На нем был мешковатый черный костюм. Сверкающий крахмальный воротничок белой сорочки был также слишком широк для худой шеи с набухшими венами и сухожилиями. На голове у него красовалась мягкая шляпа с широкими полями и очень высокой тульей. Потертый черный фетр слегка отливал зеленым. Поверх жилета шла массивная серебряная цепочка: она начиналась у верхней петлицы и заканчивалась возле карманчика. Он старался держаться прямо, но все-таки немного горбился. Жюльен нашел, что отец постарел и, главное, похудел.
      — Ваш свояк умер неожиданно, — сказал господин Петьо. — А какой крепкий был человек. Сколько ему исполнилось?
      — Между нами разница в четыре года. Я призыва девяносто третьего, а он девяносто седьмого. Так что ему исполнился шестьдесят один год.
      — Немного.
      — Славный был человек, — вставил мастер.
      — Здесь все его очень любили, — подхватил господин Петьо. — Он был весельчак, умел пошутить.
      — Надо сказать, что для такого человека, как он, крепкого, но нервного, который и минуты не сидел на месте, это хорошая смерть, — заявил отец Жюльена. — Уж лучше помереть сразу, чем годами лежать прикованным к постели и влачить жалкое существование.
     Все согласились с ним. Жюльен думал о доме дяди Пьера, о тетушке Эжени, о Диане, о реке Ду, которая медленно катит свои воды мимо большой липы. «Хорошая смерть... Хорошая смерть». Слова эти звучали у него в голове.
     Освободив печь, хозяин положил лопату и обернулся.
      — Найдется у вас свободная минутка, чтоб выпить со мною стаканчик? — спросил отец.
      — Именно это я и хотел вам предложить, — со смехом ответил господин Петьо.
      — Может, и мастер пойдет с нами?
      — Разумеется, — сказал хозяин.
      — Только ненадолго, — отозвался Андре. — Вы ступайте, я вас догоню.
     Хозяин вышел в сопровождении отца Жюльена.
      — А твой отец, видать, славный, — сказал мастер.
      — Если бы здесь был Дени, — вмешался Виктор, — он сказал бы, что господин Дюбуа совсем не похож на хозяйчика.
     Мастер кончил украшать торт, выдавил остаток сливочного крема из воронки в миску, ополоснул руки в баке для мытья посуды и быстро вышел из цеха. Отсутствовал он всего несколько минут. А возвратившись, объявил:
      — Нынче утром мы хозяина больше не увидим. Он теперь толкует о войне четырнадцатого года с отцом Жюльена и владельцем кафе.
     Через минуту госпожа Петьо позвала Жюльена:
      — Пойдите сюда, голубчик. Тут ваша матушка. Мать ожидала в столовой. Она была в черном. Старомодная шляпа закрывала часть лба и уши.
      — Госпожа Петьо тебя отпускает, — сказала она. — Я хочу купить тебе костюм. Ты из всего вырос.
      — Да, он и впрямь сильно вырос. Не знаю, в чем дело, может быть, сытная еда, но со всеми нашими учениками происходит одно и то же: когда они возвращаются к себе, родители их не узнают — до такой степени мальчики поправляются и мужают.
     Выйдя из дому, Жюльен с матерью направился в центр города. Некоторое время они молчали, потом мать спросила:
      — Ты видел дядю Пьера?
      — Я там был. И видел тетю Эжени... Но в спальню к дяде зайти не решился.
     Мать замедлила шаг и посмотрела на него.
      — Почему? Не надо бояться покойников.
     Жюльен пожал плечами.
      — Не знаю... — пробормотал он.
      — Надо было проститься с дядей Пьером. Ведь ты очень его любил. Он был чудесный человек. И всегда тебя баловал.
      — Все это так, только не знаю... Я не мог.
      — Надо было это сделать ради тети Эжени. Она, верно, сильно огорчилась.
      — Нет. Она сказала, что я прав — лучше, если я сохраню его в памяти живым.
     Он говорил тихо, подбирая слова.
     Они вошли в магазин одежды. Жюльен примерил несколько курток, потом одни брюки, другие. Мать обсуждала качество ткани, внимательно разглядывала ее, щупала своими жесткими негнущимися пальцами. Иногда она подходила к самой двери и, стоя на пороге, разглядывала расцветку ткани на свету, потом возвращалась и просила показать что-нибудь еще. Приказчик был очень высокого роста, и всякий раз, когда он говорил, мать, которой мешала шляпа, приподнимала голову и поворачивалась в его сторону.
     В конце концов она остановилась на синем костюме в белую полоску.
     Купила также белую сорочку и синий галстук. Приказчик сложил все это в большую картонную коробку, и мать направилась к кассе.
      — Вы должны мне сколько-нибудь уступить, — сказала она.
     Кассир произвел подсчет и сбросил два франка. Жюльен и мать вышли из магазина.
      — Терпения у них хватает, — заметил мальчик.
      — Это их обязанность. Если б деньги доставались нам легче, я бы столько не торговалась, можешь не сомневаться.
     Они шли теперь по Безансонской улице.
      — А башмаки? — спросила мать. — Они еще впору?
      — Сандалии пока хороши. А вся остальная обувь жмет.
      — Гогда надо купить и башмаки. Пойдем.
     Они двинулись к площади Насьональ. Дойдя до церкви, мать внезапно остановилась и посмотрела на Жюльена.
      — Я очень расстроена, — пожаловалась она.
     Он подумал, что она говорит о смерти дяди Пьера.
      — Еще бы! — сказал он. — Я тоже.
     Она опустила голову, потом вновь посмотрела на сына.
      — Мы так редко видимся, — промолвила она. — А в письмах не обо всем напишешь. Хочу воспользоваться тем, что я здесь, и поговорить с тобою. Знаешь, ты сильно огорчил меня.
     Жюльен нахмурился. Мать колебалась. Мимо шли люди. Она некоторое время провожала их глазами, потом снова заговорила:
      — Когда ты приезжал в Лон, то ходил к брату. Его, помнится, не было, и ты видел Мишлину?
      — Да. Ну и что?
      — Так вот, дня через два после этого мы оказались с ней с глазу на глаз. Пора тебе знать, что есть вещи, о которых матери слышать не очень-то приятно.
      — Не понимаю, — буркнул Жюльен.
     Она вздохнула.
      — Ты не слишком рассудителен, сынок. Словом, ты отлично знаешь, что... что... — Она умолкла, немного подумала, потом прибавила: — Ты отлично знаешь, Мишлина меня недолюбливает. И она была очень рада мне досадить. Когда мы встретились, она спросила: «Ну как, есть вести от вашего коммуниста?» Неужели ты думаешь, мне приятно выслушивать такие слова?
      — Но... Но я никогда ей ничего такого не говорил...
      — Разве ты не рассказывал ей о профсоюзе, о конфедерации труда и уж не знаю о чем еще?
     Жюльен покачал головой.
      — Неужели ты думаешь, что умно поступил? — настаивала мать.
      — Не думаю, что я поступил неправильно. К тому же она как будто одобряла меня.
      — Ох, сынок, да она что хочешь скажет, только бы развязать тебе язык!
      — А потом, все это ее не касается.
     Мать помолчала. Лицо ее приняло горестное выражение.
      — Ну, а мне? — спросила она. — Почему ты мне ничего не сказал?
      — Просто в голову не пришло.
      — Не хитри. Ты ничего не сказал потому, что великолепно понимал: меня это не обрадует. Зачем ты дал себя уговорить?
      — Никто меня не уговаривал.
      — Не самому же тебе пришла в голову мысль записаться в члены конфедерации? Разве до приезда в Доль ты когда-нибудь слышал о ней?
      — Не знаю... Созвали собрание, все пошли туда.
     У матери был смущенный вид.
      — Надо выйти из этого профсоюза, — сказал она. — Не хочу, чтобы ты оказался в руках всяких проходимцев.
      — Они вовсе не проходимцы, мама.
      — Ты их не знаешь.
     Жюльен поколебался и посмотрел на мать: в глазах ее застыла мольба.
      — Это ты их не знаешь, мама, — прошептал он.
      — Ох, сынок, если только отец узнает!..
      — Надеюсь, ты ему не сказала?
      — И ты еще спрашиваешь, дрянной мальчишка! Я взяла слово с Мишлины, что она тоже ничего ему не скажет. Не думаю, что она посмеет... Она мне обещала.
     Перед мысленным взором Жюльена возникла маленькая контора и Мишлина, сидящая в кресле. Он сжал кулаки.
      — Не то что я ей очень верю, — продолжала мать, — но думаю, она не посмеет. В свою очередь, я обещала ей хорошенько пробрать тебя. Объяснить, что представляют собой эти люди.
     Она остановилась. На лице ее появилось напряженное выражение: она размышляла. Длинные морщины протянулись от глаз к впалым щекам, другие морщинки обозначились в углах рта.
      — Не делай глупостей, милый. Не надо. Я так беспокоюсь о тебе.
     Жюльен покачал головой.
      — Я-то хорошо знала, что ты еще слишком мал, что тебе рано уезжать из дому.
     Мать произнесла эти слова очень медленно, тихим, дрожащим голосом. Потом прибавила со вздохом:
      — Ох, сынок, сынок... Совсем-то ты еще не разбираешься в людях.
     Они двинулись дальше. Несколько раз мать повторяла, что он должен остерегаться; потом, после долгой паузы, снова сказала:
      — Теперь ты уже достаточно взрослый, можешь понять. Ты ведь знаешь, Поль мне не родной сын. Он меня недолюбливает, но особенно надо остерегаться Мишлины.
     Она прошла несколько шагов в молчании, остановилась возле витрины обувного магазина, с минуту смотрела на нее, потом прошептала:
      — Как подумаешь, до чего все бренно на земле, невольно спрашиваешь себя, что за радость людям быть такими злыми?
     Взявшись за дверную ручку, она обернулась и спросила:
      — Носки-то у тебя хоть чистые?
      — Да, я надел их только сегодня, — сказал Жюльен.
     Они вошли в магазин.
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft