| << пред. << >> след. >> 30
Когда мать окликнула Жюльена, в комнате было совсем темно. Открыв глаза, он различил фигуру матери — она стояла в проеме двери, как это бывало в детстве, когда она будила его по утрам, торопя в школу. Прошло несколько секунд, пока он понял, что уже семь часов вечера и ему пора ехать.
— Ну как, тебе лучше? — спросила мать.
— Да, да, все хорошо.
— Смотри, а то я схожу за доктором, и он продлит твой отпуск.
Слова эти будто подстегнули Жюльена, и он разом сел в кровати.
— Я себя отлично чувствую, — сказал он.
Мать вздохнула и медленно пошла к себе, бормоча:
— Никогда-то ты не слушаешься, никогда не покроешь голову.
Жюльен еще несколько минут сидел не шевелясь, вперив взгляд в слуховое оконце. Потом прислушался. На улице шел дождь. Он вспомнил обратную дорогу из Фребюана. Перед глазами у него опять возникла кухня, возникла мать, с беспокойством спросившая, что с ним такое. Затем кровать, на которую он повалился не раздеваясь. И Одетта. Господи, ему теперь уже никогда не забыть этот вопль раненого животного, ее помертвевшее лицо, холод, которым на него пахнуло из комнаты, куда она бросилась, чтобы спастись от него. А какой, должно быть, леденящий мрак окутывает теперь ее душу!
Значит, в тот самый час, когда она отдалась ему в прачечной, в тот самый час, когда они испытали такое острое наслаждение, погиб человек. «Чудесный малый, трудолюбивый, серьезный...» Одетта тоже думала об этом. И твердила: «Я кругом виновата... В тот вечер...» Она считала себя за все в ответе. Она, верно, думает, что это они убили ее мужа, убили на расстоянии, только потому, что испытали миг счастья. И тем самым обокрали его. Обокрали, а потому убили. Если Одетта так считает, значит, она верит в высшую силу, в таинственную силу, которая убила мужа, чтобы наказать ее, Одетту...
Жюльен слишком утомлен, чтобы трезво рассуждать. Когда он спускается в столовую, мать спрашивает:
— Слышал, какая была гроза?
— Нет.
— А ведь сильно грохотало. Это можно было предвидеть, слишком уж пекло солнце. Потому ты так и устал... Собери свои вещи, а потом перекусишь перед дорогой.
— Я не голоден.
Мать настаивает, но Жюльен не в силах проглотить ни крошки.
— Тогда возьмешь из чемодана, у тебя там еды хватит.
На столе стоит большой чемодан с откинутой крышкой. Жюльен с удивлением смотрит на него.
— Да ведь это не мой чемодан, — говорит он.
— Не твой. Его оставил у нас на хранение паренек из Домбаля, помнишь, тот, что был ранен и уехал вместе с тобой в дни отступления.
— Но ведь чемодан был заперт, он чужой.
— Прошло уже больше двух лет, он бы давно за ним приехал, если б мог.
Они глядят друг на друга. Лицо матери выражает глубокую печаль и покорность. Она медленно поднимает руки и тут же бессильно роняет их.
— Верно, его убили, беднягу. А потом, знаешь, у него рана-то была плохая, полна гноя, да и лихорадка его трепала.
— Все это так, но не могу я пользоваться его чемоданом.
Ничего не ответив, мать идет к стулу в глубине комнаты. Снимает висящую на спинке серую куртку, протягивает ее сыну и говорит:
— Там только и было путного, что эта куртка, боюсь только, она тебе мала. Вот досада, материя-то ведь добротная.
Жюльен пятится. Мать делает шаг вперед.
— Нет! Не хочу я примерять одежду покойника! — кричит он.
Мать слегка смущена, на ее лице появляется какая-то жалкая улыбка, но все же она берет куртку за рукава и подходит вплотную к Жюльену:
— Дай я только прикину ширину плеч.
Он отступает к дверям кухни и снова кричит:
— Нет! Нет! Не хочу к ней даже прикасаться!
Этот крик напоминает ему самому крик Одетты. Он видит, что мать ничего не понимает, и старается взять себя в руки. Чувствует, что со стороны все это кажется нелепым. И с деланным смехом произносит:
— Избавь меня, ради бога, от этого савана, хватит и того, что я увожу его чемодан.
...Гроза сменилась небольшим дождиком, время от времени эта влажная завеса колебалась от порыва ветра. Жюльен отправился на вокзал пешком, взвалив на плечо чемодан. Чемодан, принадлежавший пареньку из Домбаля, пропавшему в потоке отступления. Он лишь смутно помнил его лицо, одно из множества лиц, обезумевших, искаженных от страха. В памяти у него осталось только, что юноша был светловолос, худощав и что из-за раны в плече он не мог прямо сидеть на велосипеде, Жюльен помогал ему держаться в седле до самого Лиона. К этому времени паренек вконец обессилел, и его пришлось оставить в больнице.
Может, мать права? И юноша уже давно умер?
Жюльен остановился возле церкви святого Дисидерия. Свежий дождь приятно холодил лицо. Так он постоял немного, опустив чемодан на тротуар, по которому торопливо шли прохожие. При свете фонарей все блестело — дождевые струи и струйки воды, бежавшие по мостовой.
После кончины дяди Пьера Жюльен нередко думал о смерти. В свое время ему казалось, что смерть ожидает всех людей, всех, кроме него. Он не мог бы сказать, как это получится, но он, Жюльен Дюбуа, ни в коем случае не умрет. Возможности своей смерти он не допускал. Он не мог вообразить себя мертвым. Понятно, он знал, что покамест все умирают, но ведь ему-то до старости еще далеко, а к тому времени, должно быть, изобретут нужное лекарство и человек станет бессмертным. Главное — продержаться до тех пор. А уж тогда он сможет жить вечно. Но что такое вечность? Он старался представить это себе. Ну, пройдет, скажем, сто лет, потом еще столько же, и еще, еще... Но тут в его воображении возникало что-то неопределенное, какой-то текучий, безбрежный мрак. Мрак без звезд, без единого луча света, мрак, в котором не за что ухватиться. Теперь же, думая о смерти, Жюльен ловил себя совсем на другой мысли, и мысль эта неотвязно жила у него в голове: он все время думал о тех покойниках, которых сам хорошо знал. Неужели всем людям, с которыми его близко сталкивала судьба, суждено умирать? Дядя Пьер был не молод, но вполне мог прожить еще лет двадцать, а то и все тридцать. Ну а мастер? А Гернезер? Правда, ничто не указывало на то, что Гернезер умер. Нет, указывало: его молчание. Как и молчание паренька из Домбаля. Если бы Гернезер добрался домой, уж он непременно черкнул бы несколько слов. Прислал бы «межзональную» открытку, — из таких открыток люди по крайней мере узнают, что отправитель жив. И потом еще этот военнопленный, муж Одетты. Трудолюбивый, серьезный малый, которого он, Жюльен, даже в глаза не видал и не знал, как его зовут. Он ведь тоже умер. Умер в тот самый час, когда его жена и Жюльен...
Жюльен закрыл глаза. Только что он в ужасе отступил перед одеждой, перед курткой, принадлежавшей покойнику. Неужели и впрямь смерть повсюду, неужели она неотделима от него, неужели она подстерегает каждого, к кому он приближается?
— Сильвия!
Он вдруг отдал себе отчет в том, что выкрикнул это имя. Огляделся по сторонам. Видимо, никто не обратил внимания. Тем не менее Жюльен поспешно поднял чемодан — чемодан покойника — и вновь пустился в путь под усилившимся дождем.
<< пред. << >> след. >> |