| << пред. << >> след. >> XIV
Нежная заботливость Хармионы. — Выздоровление Гармахиса. — Флот Клеопатры отплывает в Киликию. - Разговор Бренна с Гармахисом
Клеопатра ушла, я лежал молча, собираясь с силами, чтобы заговорить.
Хармиона стояла надо мной. Вдруг я почувствовал, что крупная слеза упала из ее темных глаз на мое лицо. Так падает первая тяжелая капля дождя из набежавшей тучки.
— Ты умираешь, — прошептала она, — ты уходишь туда, куда я не могу последовать за тобой. О Гармахис, как охотно отдала бы я мою жизнь за тебя!
Я открыл глаза и сказал громко, насколько мог:
— Удержи твою скорбь, дорогой друг, я жив еще и, по правде, чувствую, как новая жизнь загорается в моей груди!
Хармиона радостно вскрикнула. Я никогда не видел столь прекрасным ее изменившееся, омоченное слезами лицо.
— Ты жив! — вскричала она, бросаясь на колени перед моим ложем. — Ты жив! А я думала, что ты умер! Ты вернулся ко мне! Что я говорю? Как безумно сердце женщины! Все это — бессонные ночи! Нет, спи и отдыхай, Гармахис! Что ты хочешь сказать? Ни одного слова более, я строго приказываю тебе! Где же питье, оставленное тебе этим длиннобородым дураком? Нет, тебе не нужно питья! Спи, Гармахис, спи!
Она прижалась ко мне и, положив свою холодную руку на мой лоб, шептала: спи, спи!
Когда я проснулся, Хармиона была около меня, хотя рассвет пробирался уже в мое окно. Она все еще стояла на коленях, одна ее рука лежала на моем лбу, голова с беспорядочно распустившимися локонами покоилась на другой протянутой руке.
— Хармиона, — прошептал я, — я спал?
Она сейчас же проснулась и смотрела на меня нежными глазами.
— Да, ты спал, Гармахис!
— Долго я спал?
— Девять часов!
— И ты стояла тут, рядом со мной, все эти девять часов?
— Это ничего. Я тоже уснула — я боялась разбудить тебя, если пошевельнусь!
— Иди, отдыхай, — сказал я, — мне стыдно подумать, как ты измучена! Иди же, отдохни, Хармиона!
— Не беспокойся! — отвечала она. — Я прикажу рабу позаботиться о тебе и разбудить меня, если понадобится, я сплю рядом, тут, в комнате. Успокойся, я иду!
Она хотела встать, но от слабости упала навзничь на пол.
Я не могу выразить, какое чувство стыда охватило меня, когда я увидел ее на полу! А я не мог пошевелиться, чтобы помочь ей!
— Ничего, — сказала она, — не двигайся, у меня просто подвернулась нога! — Она встала и снова упала. — Проклятая неловкость! Да, мне надо выспаться. Тебе лучше теперь. Я пошлю раба! — И она ушла, пошатываясь, как пьяная.
После этого я заснул еще, а когда проснулся после полудня, то попросил есть. Хармиона принесла мне, и я поел.
— Так я не умираю! — сказал я.
— Нет, — отвечала она, кивнув головой, — ты будешь жить! По правде, я истратила всю мою жалость на тебя!
— И твоя жалость спасла мне жизнь! — сказал я уныло, припомнив все.
— Это пустяки! — отвечала Хармиона сухо, — Ты мой двоюродный брат, потом, я люблю ухаживать — это обязанность женщины! Я сделала бы то же и для больного раба! Ну, теперь опасность прошла, и я покидаю тебя!
— Ты лучше бы сделала, если бы дала мне умереть, Хармиона, — сказал я, помолчав, — жизнь для меня теперь сплошной позор! Скажи мне, когда поедет Клеопатра в Киликию?
— Через двенадцать дней она отплывет с таким блеском и роскошью, каких Египет никогда не видал! Право, я не могу даже понять, где она нашла средства для такой роскоши. Словно хлебопашец собрал ей золотую жатву!
Но я, очень хорошо зная, откуда взялось богатство, горько вздохнул.
— Ты поедешь с ней, Хармиона?
— Да, я и весь двор. Ты также поедешь!
— Я поеду? Зачем это нужно?
— Потому, что ты раб Клеопатры и должен следовать в золотых цепях за ее колесницей, потому что она боится оставить тебя здесь, в Кеми, потому что она так хочет, — и все тут!
— Хармиона, не могу ли я бежать?
— Бежать тебе, бедный, больной человек? Как можешь ты бежать? Теперь тебя будут сторожить еще тщательнее. Если даже ты убежишь, куда пойдешь ты? В Египте нет ни одного честного человека, который не плюнул бы на тебя с презрением!
Еще раз я мысленно застонал и, так как был слаб, почувствовал, что слезы потекли по моим щекам.
— Не плачь! — сказала она поспешно, отвернувшись. — Будь мужчиной и презирай все эти горести! Ты пожинаешь то, что посеял. Но после жатвы вода поднимается и смывает гниющие корни, и снова почва годна для нового посева!
Может быть, там, в Киликии, найдется возможность бежать, когда ты будешь посильнее, если ты можешь прожить вдали от улыбки Клеопатры! Где-нибудь в далекой стране, где ты будешь жить, все это понемногу забудется. Теперь дело мое кончено, прощай! Иногда я буду навещать тебя, чтобы посмотреть, не нуждаешься ли ты в чем! Прощай!
Она ушла. С этой минуты за мной стали искусно ухаживать врач и две женщины-невольницы.
Рана моя заживала, силы возвращались сначала медленно, потом все быстрее. Через четыре дня я встал с ложа, а еще через три мог уже гулять по часу в дворцовом саду. Прошла еще неделя, я мог уже читать и думать, хотя не появлялся при дворе. Наконец однажды после полудня Хармиона передала мне приказание готовиться в путь, так как через два дня наш флот должен был отплыть сначала в Сирию, в Исский залив, а потом в Киликию.
В назначенный день меня снесли на маленьких носилках в лодку, и вместе с воином, который ранил меня, военачальником Бренном, и его отрядом (в сущности, их приставили сторожить меня) мы подплыли к кораблю, который стоял на якоре вместе с остальным флотом. Клеопатра собиралась в путешествие с большой пышностью, в сопровождении целого флота. Ее галера, выстроенная, подобно дому, из кедрового ореха, обитая внутри шелком, была великолепна. Я никогда не видал ничего богаче и роскошнее. По счастью для меня, я не был на этом корабле и не видел Клеопатры и Хармионы, пока мы не пристали к устью реки Кидна.
Подали сигнал. Флот отплыл. С попутным ветром мы прибыли в Ионну вечером на другой день. Затем начался противный ветер, мы медленно плыли к Сирии, миновав Цезарию, Птоломею, Тир, Бейрут, прошли Ливан с его белым челом, увенчанным высокими кедрами, Гераклею и через Исский залив вошли в устье Кидна. Во время путешествия свежее дыхание моря возвратило мне здоровье, так что скоро, кроме белого шрама на голове, ничто не напоминало о моей долгой болезни. Однажды ночью, когда мы приближались к Кидну, я и Бренн сидели на палубе. Он нечаянно заметил белый шрам на моей голове, сделанный его мечом, и сейчас же произнес клятву, призывая своих страшных богов.
— Если бы ты умер, друг, — сказал он, — мне кажется, я никогда не осмелился бы поднять головы и взглянуть в глаза людям. О, это был низкий удар, мне стыдно подумать, что я нанес его тебе сзади, когда ты лежал на полу! Знаешь ли, пока ты лежал между жизнью и смертью, я каждый день ходил справляться о тебе! Клянусь Таранисом, если бы ты умер, я бросил бы всю эту придворную роскошь и вернулся бы на милый север!
— Не беспокойся, Бренн, — отвечал я. — Ты исполнял свою обязанность!
— Может быть! Но есть обязанности, которых честный человек не может исполнить даже по приказанию царицы, да правит она долго Египтом! Твой удар помутил мой разум, иначе я не ударил бы тебя! Но что такое, друг мой? Ты не в ладах с нашей царицей? Зачем тебя тащат пленником на эту увеселительную прогулку? Знаешь ли, нам сказано, что если ты убежишь от нас, то мы поплатимся жизнью!
— Да, не в ладах, друг, — отвечал я, — не спрашивай меня больше!
— Могу поклясться, что в твои лета... эта женщина не без того... может быть, я груб и глуп, но умею отгадывать. Послушай, дружище! Я устал на службе у Клеопатры, мне надоела эта жаркая страна пустынь и безумной роскоши, что истощает силы человека и опустошает его карманы. Так думают многие другие, которых я знаю! Что ты скажешь? Возьмем один из этих кораблей и уплывем на север! Ты увидишь нашу страну, лучшую, чем Египет, — страну озер, гор, больших лесов, с сладким за пахом сосны. Я найду тебе в жены девушку — мою собственную племянницу, — высокую, сильную девушку с большими синими глазами, длинными, прекрасными волосами и с такими сильными руками, которые могут сломать тебе ребра, если ей вздумается покрепче приласкать тебя! Что скажешь на это? Забудь все прошлое, поедем на милый север, и будь моим сыном!
На минуту я задумался, потом печально покачал головой. Меня сильно искушала мысль уйти отсюда, но я знал, что моя судьба в Египте и что я не могу избежать ее.
— Этого нельзя, Бренн; я так хотел бы, но прикован цепью судьбы, которую не могу разорвать! Я должен жить и умереть в Египте!
— Как хочешь, друг, — сказал старый воин, — мне хотелось бы поженить тебя в среде моего народа и сделать тебя своим сыном! В конце концов, помни, пока я здесь, ты имеешь в Бренне верного друга! Еще вот что: остерегайся прекрасной царицы, клянусь Таранисом, может наступить час, когда она порешит, что ты знаешь слишком много, и тогда... — Он провел рукой по горлу. — А теперь спокойной ночи! Чаша вина, а потом спать, потому что завтра дурачества...
(Здесь некоторая часть второго свитка папируса так изломана, что нельзя ничего разобрать. Надо полагать, что она содержит в себе описание путешествия Клеопатры по Кидну в город Таре.)
Для тех, кто находит наслаждение (с этих слов опять можно разбирать) в таких видах, наше путешествие представляло много интересного. Корма нашей галеры была покрыта листами чистейшего золота, паруса были сделаны из ярко-красного тирского пурпура, и серебряные весла ударяли по воде в такт музыке. В центре корабля, под золототканым балдахином, лежала Клеопатра, как римская Венера (вероятно, сама Венера не была прекраснее ее), в одежде из тонкого, белого как снег шелка, перетянутая под грудью драгоценным поясом, на котором были выгравированы сцены любви. Около нее стояли маленькие розовые мальчики, выбранные ею за необыкновенную красоту, совсем голые, с крыльями за плечами и луком с колчаном за спиной. Они обмахивали ее страусовыми опахалами. На палубе корабля вместо матросов стояли, держа шелковые снасти, прекраснейшие женщины в одежде Граций и Нереид — вернее, совсем неодетые, прикрытые только своими роскошными волосами. Они пели под звуки арф, в такт ударам весел. Позади ложа Клеопатры с обнаженным мечом стоял Бренн в блестящей золотой кольчуге, в крылатом золотом шлеме. Среди других богато разодетых лиц ее свиты находился и я, я — настоящий раб! На корме в жаровнях курились благовония, и их одуряющий аромат клубился над нашими головами, как облако.
Среди этой роскоши, словно в волшебном сне, сопровождаемые целым флотом кораблей, скользили мы по воде к лесистым склонам Тавра, у подножия которого лежит древний город Тарзис. Пока мы ехали, народ собирался на берегах и кричал: "Венера встала из волн морских! Венера идет посетить Бахуса!" А когда мы приблизились к городу, весь народ — все, кто мог идти или ехать, — тысячами толпился на пристани, с ним явилось все войско Антония, так что в конце концов триумвир остался один на своем судейском кресле.
Фальшивый Деллий явился, кланяясь и улыбаясь, и от имени Антония приветствовал "царицу красоты", прося ее на пир, приготовленный Антонием.
Она ответила ему гордо и высокомерно:
— Надлежит Антонию прийти к нам, а не нам идти к Антонию! Попроси благородного Антония к нашему бедному столу сегодня ночью, иначе мы будем обедать одни!
Деллий ушел, кланяясь до земли. Пир был готов. Наконец я увидал Антония. Он пришел, одетый в пурпуровую одежду, высокий и красивый на вид, в полном расцвете сил, с блестящими синими глазами, вьющимися волосами и строгими чертами греческого типа, мощно сложенный, с царственным видом, с открытым лицом, на котором ясно были написаны его мысли. Только мягкие очертания рта смягчали некоторую суровость его могучего чела. Он явился, сопровождаемый военачальниками, и, когда подошел к ложу Клеопатры, остановился в изумлении, смотря на нее широко раскрытыми глазами. Она также серьезно взглянула на него. Я видел, как кровь переливалась под ее тонкой кожей, и муки ревности охватили мое сердце.
Хармиона видела все из-под своих опущенных ресниц и улыбнулась.
Клеопатра не сказала ни слова, только протянула свою прекрасную руку Антонию для поцелуя. Он также молча взял ее руку и поцеловал.
— Смотри, благородный Антоний, — сказала она на конец своим музыкальным голосом, — ты позвал меня, и я пришла!
— Сама Венера пришла ко мне, — отвечал он низкими нотами звучного голоса, все еще пристально смотря в ее лицо, — я звал женщину, а из глубины моря явилась божественная Венера!
— И нашла бога, который приветствует ее на своей земле! — ответила она готовой остротой и засмеялась. — Но довольно любезностей: на земле и Венера чувствует голод! Твою руку, благородный Антоний!
Зазвучали трубы. Клеопатра под руку с Антонием в сопровождении свиты прошла через склонившуюся перед ней толпу на пир...
(Здесь папирус опять изломан.)
<< пред. << >> след. >> |