| << пред. << >> след. >> ГЛАВА XVI
В ту минуту, как принцесса и сын ее показались на балконе, встреченные радостными криками толпы, вдруг раздались в отдалении звуки флейты и барабанов.
В ту же секунду шумная толпа, осаждавшая дом, где жила принцесса, повернулась в ту сторону, откуда неслись звуки барабанов, и, не заботясь о законах приличия, пошла по направлению к этой музыке. Это было очень понятно. Жители Бордо уже десять, двадцать, сто раз видели принцессу, а барабаны обещали им что-нибудь новенькое.
— Они, по крайней мере, откровенны, — сказал с улыбкою Лене, стоявший за раздраженною принцессой. — Но что значат эти крики и эта музыка? Признаюсь, так же, как и этим плохим льстецам, мне хочется узнать...
— Так бросьте меня и вы, — отвечала принцесса, — и извольте бежать по улице. — Тотчас бы это сделал, если б был уверен, что принесу вашему высочеству радостную весть.
— О, я уже и не жду радостных вестей, — сказала принцесса, подняв печальный взор к светлому небу, которое расстилалось над ее головою. — Нам везде не везет.
— Вы знаете, — отвечал Лене, — что я не привык обманывать себя надеждами; однако, я почти уверен, что этот шум предвещает нам счастливое событие.
Действительно, все более и более приближавшийся шум, рукоплескания густой толпы, которая поднимала руки и махала платками, убедили даже принцессу, что новость должна быть хорошая. Она начала прислушиваться так внимательно, что даже забыла обиду, нанесенную ей чернью.
Она услышала, что кричали:
— Пленник, пленник! Комендант Брона!
— Ага! — сказал Лене. — Комендант Брона у нас в плену! Дело хорошее! Он будет у нас порукою за Ришона.
— Да разве у нас нет уже коменданта Сен-Жоржа?
— Я очень счастлива, — сказала маркиза де Турвиль, — что план мой насчет Брона так удался.
— Маркиза, — отвечал Лене, — не будем льстить себе такою полною победою; случай играет планами мужчин, а иногда и планами женщин.
— Однако, милостивый государь, — возразила маркиза с обыкновенною своею самоуверенностью, — если комендант взят, то взята и крепость.
— Ну, это еще не совсем верно, маркиза! Но успокойтесь: если мы вам обязаны этим двойным успехом, так я первый, как и всегда, поздравляю вас.
— Одно удивляет меня, — сказала принцесса, ища в этом счастливом событии той стороны, которая могла обидеть ее аристократическую гордость, — как я первая не узнала об этой новости? Это непростительная неучтивость, и герцог де Ларошфуко всегда так делает.
— Ах, ваше высочество, у нас так мало солдат, а вы хотите, чтобы мы еще рассылали их гонцами. Нельзя требовать слишком многого; когда получают добрую весть, следует принимать ее с радостью, не заботясь, каким образом она к нам доходит.
Тем временем толпа увеличивалась, потому что все отдельные группы сливались с нею, как ручейки сливаются с рекою. Посреди этой толпы, состоявшей из нескольких тысяч человек, шло тридцать солдат, а посреди солдат шел пленник, которого, как казалось, солдаты защищали от народной ярости.
— Смерть! Смерть ему! — кричала толпа. — Смерть коменданту Брона.
— Ага, — сказала принцесса, улыбаясь с торжеством, — действительно, есть пленник, и, кажется, к тому же комендант Брона.
— Точно так, ваше высочество, — отвечал Лене, — и притом, кажется, пленник находится в страшной опасности. Слышите угрозы? Видите, какое бешенство? Ах, ваше высочество, они растолкают солдат и разорвут его на куски! О, тигры! Они чуют кровь и хотят упиться ею.
— Пускай они делают, что хотят! — вскричала принцесса с кровожадностью, свойственной женщинам, когда они предаются дурным наклонностям. — Оставьте их! Ведь это кровь врага!
— Но, ваше высочество, — возразил Лене, — враг этот находится под прикрытием принца Конде, подумайте об этом. К тому же, может быть, Ришон, наш храбрый Ришон, подвергается точно такой же участи? Ах, они отобьют солдат! Если они доберутся до него, он погиб!
Лене обернулся и закричал: — Отправить двадцать человек на помощь солдатам, двадцать человек решительных и смелых! Если дотронутся до пленника, то вы ответите мне вашими головами; ступайте!
Тотчас двадцать мушкетеров из городской милиции, принадлежавшие к лучшим семействам жителей Бордо, спустились, как поток, по лестнице, пробились сквозь толпу и присоединились к отряду. Они едва не опоздали: несколько рук, подлиннее и порешительнее прочих, успели уже оборвать фалды у синего мундира пленного коменданта.
— Благодарю вас, господа, — сказал он, — вы вырываете меня из челюстей каннибалов. Это очень хорошо с вашей стороны. Ну, если они всегда так едят людей, то скушают всю королевскую армию в сыром виде, когда она придет осаждать город.
Он засмеялся и пожал плечами.
— Какой храбрец! — сказали в толпе, увидев спокойствие пленника, может быть, несколько притворное, и повторяя его манеру. — Да он настоящий храбрец! Он ничего не боится! Да здравствует комендант!
— Пожалуй, извольте, — отвечал пленный, — да здравствует комендант Брона! Мне было бы очень хорошо, если б он здравствовал.
Бешенство народа тотчас превратилось в удивление, и это удивление тотчас разразилось в энергичных выражениях. Вместо мучительной смерти коменданту, то есть нашему другу Ковиньяку, досталось торжество.
Читатель, вероятно, уже догадался, что это был Ковиньяк, так печально вступивший в Бордо под громким званием коменданта Брона.
Под прикрытием солдат и под защитою своей неустрашимости пленник добрался до дома принцессы; половина стражи осталась у ворот для охраны их, а другая половина повела его к принцессе.
Ковиньяк гордо и спокойно вошел в комнату; но надо признаться, что под геройскою наружностью сердце его сильно билось.
Его узнали при первом взгляде, хотя толпа порядочно попортила ему синий мундир, золотые галуны и перо на шляпе.
— Ковиньяк! — вскричал Лене.
— Господин Ковиньяк — комендант в Броне! — сказала принцесса. — Да это просто измена!
— Что вы изволите говорить, ваше высочество? — спросил Ковиньяк, понимая, что настала минута, когда ему понадобится все его хладнокровие и особенно весь его ум. — Мне кажется, вы изволили что-то сказать про измену?
— Да, тут измена. С каким титулом осмелились вы явиться передо мною?
— С титулом коменданта Брона.
— Так вы сами видите измену. Кто дал вам звание коменданта?
— Мазарини.
— Измена ещё хуже, говорю вам. Вы комендант Брона, и ваша рота предала Вер. Вы получили звание за ваш подвиг!
При этих словах самое естественное удивление выразилось на лице Ковиньяка. Он осмотрелся, как бы отыскивая человека, к которому могут относиться эти странные слова; но, убедившись, что обвинение падает действительно на него, он опустил руки по швам с непритворным отчаянием.
— Моя рота предала Вер? — повторил он. — И вы упрекаете меня этим?
— Да, я; притворяйтесь, что вы этого не знаете; притворяйтесь удивленным. Да, вы, кажется, хороший актер; но меня не обманут ни ваши слова, ни ваши гримасы, как бы они превосходно ни согласовались.
— Я вовсе не притворяюсь, — отвечал Ковиньяк, — как могу я знать, что происходит в Вере, когда я там ни разу не был?
— Неправда! Неправда!
— Мне нечего отвечать на подобные обвинения; вижу только, что вы изволите гневаться на меня... Припишите откровенности моего характера то, что я защищаюсь так свободно. Я думал, напротив, что могу пожаловаться на вас.
— На меня! — вскричала принцесса Конде, удивленная такою дерзостью.
— Разумеется, ваше высочество, — отвечал Ковиньяк, не смущаясь. — Основываясь на вашем честном слове и на слове господина Лене, который теперь здесь, я собрал роту храбрых людей, и мои обещания им тем священнее, что все они были основаны тоже на моем честном слове. Потом я пришел просить у вашей светлости обещанных денег... самую безделицу... тридцать или сорок тысяч ливров... Да и деньги-то следовали не мне, а храбрым воинам, которых я доставил партии господ принцев. И что же?.. Ваше высочество отказали мне... Да, отказали!.. Ссылаюсь на господина Лене.
— Правда, — сказал Лене, — когда господин Ковиньяк приходил, у нас не было денег.
— А разве вы не могли подождать? Разве верность ваша и ваших людей рассчитана была по часам?
— Я ждал столько времени, сколько назначил мне сам герцог де Ларошфуко, то есть целую неделю. Через неделю я опять явился: в этот раз мне решительно отказали. Ссылаюсь на господина Лене.
Принцесса повернулась к советнику; губы ее были сжаты, брови нахмурены, глаза горели.
— К несчастью, — сказал Лене, — я должен признаться, что господин Ковиньяк говорит правду.
Ковиньяк гордо поднял голову.
— И что же, ваше высочество? — продолжал он. — Что сделал бы интриган в подобном случае? Интриган продал бы королеве себя и своих солдат. Но я... я терпеть не могу интриг и потому распустил всех моих людей, возвратив каждому из них его честное слово. Оставшись совершенно один, я сделал то, что советует мудрый в случае сомнения: я ни в чем не принимал участия.
— А ваши солдаты! А ваши солдаты! — закричала принцесса с гневом.
— Я не король и не принц, — отвечал Ковиньяк, — а простой капитан; у меня нет ни подданных, ни вассалов, и потому я называю моими солдатами только тех, кому я плачу жалованье; а раз мои солдаты равно ничего не получили, что подтверждает господин Лене, то и получили свободу. Тогда-то, вероятно, они восстали против нового своего начальника. Как тут помочь? Признаюсь, что не знаю.
— Но вы сами вступили в партию короля? Что вы на это скажете? Что ваше бездействие надоело вам?
— Нет, ваше высочество; но мое бездействие, самое невинное, показалось подозрительным королеве. Меня вдруг арестовали в гостинице "Золотой Телец", на Либурнской дороге, и представили ее величеству.
— И тут-то вы вступили в переговоры?
— Ваше высочество, в сердце деликатного человека много струн, за которые можно затронуть его. Душа моя была уязвлена; меня оттолкнули от партии, в которую я бросился со слепою доверчивостью, со всем жаром, со всем пылом юности. Меня привели к королеве два солдата, готовые убить меня; я ждал упреков, оскорблений, смерти: ведь все-таки я хоть мысленно, но служил делу принцев. Но случилось противное тому, чего я ждал... Меня не наказали, не лишили меня свободы, не послали в тюрьму, не возвели на эшафот... Напротив, великая королева сказала мне:
"Храбрый и обманутый юноша, я могу одним словом лишить тебя жизни; но, ты видишь, там были тебе неблагодарны, а здесь будут признательны. Теперь ты будешь между моими приверженцами. Господа, — сказала она, обращаясь к моим стражам, — уважайте этого офицера, я оценила его достоинства и назначаю его вашим начальником. А вас, — прибавила она, поворачиваясь ко мне, — вас назначаю я комендантом в Брон: вот, как мстит французская королева".
— Что мог я возражать? — продолжал Ковиньяк своим обыкновенным голосом, переставая передразнивать Анну Австрийскую полукомическим и полусентиментальным тоном. — Что мог я возражать? Ровно ничего! Я был обманут в самых сладких надеждах; я был обижен за бескорыстное усердие мое к вам, которой я имел случай — с радостью вспоминаю об этом — оказать маленькую услугу в Шантильи.
Эта речь, произнесенная драматическим голосом и с величественными жестами, произвела большой эффект на слушателей. Ковиньяк заметил свое торжество, потому что принцесса побледнела.
— Наконец, позвольте же узнать, кому вы верны?
— Тем, кто ценит деликатность моего поведения, — отвечал Ковиньяк.
— Хорошо. Вы мой пленник.
— Имею честь быть вашим пленником, но надеюсь, что вы будете обращаться со мною, как с дворянином. Я взят в плен, это правда, но я не сражался против вас; я ехал в свою крепость, как вдруг попал на отряд ваших солдат, и они захватили меня. Я ни одну секунду не скрывал ни звания, ни мнения своего. Повторяю: прошу, чтобы со мной обращались не только, как с дворянином, но и как с комендантом.
— Хорошо, — отвечала принцесса. — Тюрьмою вам назначается весь город; только поклянитесь честью, что вы не будете искать случая бежать.
— Поклянусь во всем, в чем угодно вашему высочеству.
— Хорошо, Лене, дайте пленнику формулу присяги; мы примем его клятву.
Лене продиктовал присягу Ковиньяку.
Ковиньяк поднял руку и торжественно поклялся не выходить из Бордо, пока сама принцесса не снимет с него клятвы.
— Теперь можете идти, — сказала принцесса, — мы верим вашему дворянскому прямодушию и вашей чести воина.
Ковиньяк не заставил повторять этих слов два раза, поклонился и вышел; но, уходя, он успел заметить жест Лене, который значил:
— Он прав, а виноваты мы; вот, что значит скупиться в политике.
Дело в том, что Лене, умевший ценить людей, понял всю тонкость характера Ковиньяка; и именно потому, что не обманывал себя доводами, высказанными Ковиньяком, удивлялся, что он так ловко выпутался из самого затруднительного положения, в котором может оказаться изменник.
Ковиньяк сошел с лестницы в раздумье, потирая подбородок, и рассуждал:
— Ну, теперь надо продать им моих людей тысяч за сто, и это вполне возможно, потому что честный и умный Фергюзон выговорил себе и своим людям полную свободу. Ну, рано или поздно мне это удастся. Увидим, — прибавил Ковиньяк, совершенно успокаиваясь, — мне кажется, я неплохо сделал, что отдался им в руки.
<< пред. << >> след. >> |