| << пред. << >> след. >> ГЛАВА III
Через полчаса после этой сцены то окно гостиницы, которое прежде захлопнулось так шумно, осторожно растворилось. Из него выглянул молодой человек, посмотрел направо и налево и потом облокотился на подоконник. Ему было лет шестнадцать или восемнадцать; он был одет в черное платье с широкими манжетками, по тогдашней моде. Его маленькая и пухленькая рука нетерпеливо сжимала замшевые перчатки, вышитые по швам; светло-серая шляпа, с длинным голубым пером, прикрывала его длинные золотистые волосы, красиво обвивавшие овальное лицо, чрезвычайно белое, с розовыми губками и черными бровями. Но вся эта прелесть, благодаря которой юношу можно было считать первым красавцем, теперь исчезла под тенью дурного расположения духа. Оно происходило, вероятно, от бесполезного ожидания, потому что юноша жадными глазами осматривал дорогу, уже покрывавшуюся вечерним сумраком.
От нетерпения он похлопывал перчатками по левой руке. Услышав этот шум, Бискарро, все еще щипавший куропаток, поднял голову, снял фуражку и спросил:
— В котором часу угодно вам ужинать? Все готово, жду только вашего приказания.
— Вы знаете, что я один не стану ужинать и жду товарища. Когда увидите его, так можете подавать кушанье.
— Ах, милостивый государь, — сказал Бискарро, — не хочу порицать вашего товарища, он может приехать и не приехать, как ему угодно, но все-таки заставлять ждать себя — предурная привычка.
— Но у него нет этой привычки, и я удивляюсь, что он так долго не едет.
— А я более чем удивляюсь, я огорчаюсь его промедлением: жаркое пережарится.
— Так снимите его с вертела.
— Тогда оно остынет.
— Изжарьте новую куропатку.
— Она не дожарится. — В таком случае, друг мой, делайте, что вам угодно, — сказал молодой человек, невольно улыбаясь при виде отчаяния трактирщика. — Предоставляю решение вопроса вашей опытности и мудрости.
— Никакая мудрость на свете, — ответил трактирщик, — не сможет придать вкуса подогретому обеду.
Высказав эту великую и неоспоримую истину, которую лет через двадцать Буало переложит в стихи, Бискарро вошел в дом свой, печально покачивая головою.
И молодой человек, стараясь обмануть свое нетерпение, начал ходить по комнате; но услышав вдалеке топот лошадей, живо подбежал к окну.
— Вот он наконец! — закричал юноша.
Действительно, за рощицей, где пел соловей, которого вовсе не слушал юноша, занятый своими мыслями, показалась голова всадника; но, к величайшему удивлению молодого человека, всадник не выехал на большую дорогу, а повернул направо, въехал в рощу, и скоро шляпа его исчезла — это означало, что он сошел с лошади. Через минуту наблюдатель заметил сквозь ветви, осторожно раздвинутые, серый кафтан и отблеск лучей заходящего солнца на дуле ружья.
Юноша стоял у окна в раздумье: всадник, спрятавшийся в роще, очевидно, не его товарищ; нетерпение, выражавшееся на лице его, сменилось любопытством.
Скоро другая шляпа показалась на повороте дороги; молодой человек спрятался за окно.
Второй гость, тоже в сером кафтане и с мушкетом, сказал первому несколько слов, которых не мог расслышать наш юноша; получив какие-то сведения, он поехал в рощу по другую сторону дороги, спрятался за утес и ждал.
С высоты, из окна, юноша мог видеть шляпу через утес. Возле шляпы блистала светлая точка: то был конец дула мушкета.
Неопределенное чувство страха овладело юношей, он смотрел на эту сцену, все больше стараясь спрятаться.
— Ах, — сказал он, — уж не против ли меня и моей тысячи луидоров составился этот заговор? Нет! Не может быть! Если Ришон приедет и мне можно будет отправиться в дорогу сегодня вечером, то я поеду в Либурн, а не в Кюбзак, и, стало быть, не в ту сторону, где прячутся эти люди. Если б здесь был мой старый и верный Помпей, он мог бы дать мне совет. Но вот еще два человека, они едут к двум первым. Ой! Да это настоящая засада!
Юноша еще отодвинулся на шаг от окна.
Действительно, в эту минуту на дороге показались еще два всадника, на этот раз только один из них был в сером кафтане. Другой ехал на богатом черном коне, завернувшись в плащ, в шляпе, обшитой галуном и украшенной белым пером; из-под плаща, развеваемого вечерним ветром, блестело богатое шитье на его камзоле.
Солнце как будто нарочно не заходило и освещало эту сцену. Лучи его, вырвавшись из черных туч, вдруг осветили окна домика, стоявшего шагах в ста от реки. Без этого юноша не заметил бы его, потому что домик был прикрыт густыми ветвями деревьев. Стало очевидным, что взгляды шпионов постоянно обращались или к въезду в селение, или к домику с блестевшими стеклами. Серые кафтаны оказывали особенное уважение белому перу и, разговаривая с ним, снимали шляпы. Одно из освещенных окон растворилось, показалась дама, выглянула, как бы сама ожидая кого-то, и тотчас исчезла, боясь, чтобы ее не заметили.
Когда она скрылась, солнце опустилось за гору, и нижний этаж гостиницы погрузился в темноту.
Для умного человека во всей этой сцене было много приметного, а на этих наблюдениях можно было построить много догадок, весьма вероятных.
Возможно, что эти вооруженные люди присматривают за домиком, из которого показывалась дама. Еще вероятнее, что дама и эти люди ждут одного и того же человека, но с разными намерениями. Также вероятно, что ожидаемый гость должен проехать через село и, стало быть, мимо гостиницы, которая стоит у самой дороги. Наконец, вероятно, что человек с белым пером — начальник серых кафтанов; по усердию, с которым он приподнимался на стременах, можно было догадаться, что он ревнив и сторожил добычу именно для себя.
В ту минуту, как наш юноша думал об этом, дверь растворилась и вошел Бискарро.
— Любезный хозяин, — сказал юноша, не дав времени трактирщику произнести ни слова, — пожалуйте сюда и скажите мне, если только можете отвечать, кому принадлежит домик, который белеет там, между тополями?
Трактирщик посмотрел по направлению указательного пальца юноши и почесал затылок.
— Эх, он принадлежит то одному, то другому, — ответил он с улыбкою, стараясь придать ей как можно более выразительности. — Он может принадлежать даже вам, если вы ищете уединения по какой-нибудь причине, если захотите спрятаться сами или спрятать там кого-нибудь.
Юноша покраснел.
— Но теперь, — спросил он, — кто живет там?
— Молодая дама; она считается вдовой, но тень ее первого мужа, а иногда и тень второго мужа приходят навестить ее. Только надо сообщить вам одну деталь: должно быть, обе тени сговариваются о днях посещения, потому что никогда не сталкиваются.
— А давно ли, — спросил юноша с улыбкой, — прелестная вдова живет в домике, в котором могут являться привидения?
— Да уже месяца два. Впрочем, она живет очень скромно, и никто в продолжение этих двух месяцев не может похвастать, что видел ее: она выходит очень редко, а когда выходит, то закрывается вуалью. Хорошенькая горничная — да, прехорошенькая — приходит ко мне каждый день и заказывает обед. Кушанье относят к ним, она принимает его в передней, платит щедро и тотчас запирает дверь за мальчиком. Вот и сегодня там пир, и для нее приготовил я куропаток и перепелок, которых я щипал... вы изволили видеть?
— А кого угощает она ужином?
— Которую-нибудь из тех двух теней, о которых я вам говорил.
— А видели вы их?
— Да, но мимоходом, вечером, после заката, или утром, до рассвета.
— Однако, я уверен, что вы рассмотрели их, господин Бискарро, потому что из ваших слов видно, что вы тонкий наблюдатель. Скажите, заметили вы что-нибудь особенное в этих двух тенях?
— Одна принадлежит человеку лет шестидесяти или шестидесяти пяти; мне кажется, что это тень первого мужа, потому что она приходит, как тень, уверенная в законности своих прав. Другая — тень молодого человека лет двадцати шести или двадцати восьми; она, надобно признаться, более робкая и похожа на страждущую душу. Поэтому я готов поклясться, что это тень второго мужа.
— А в котором часу приказано вам прислать сегодня ужин?
— В восемь.
— Теперь половина восьмого, — сказал юноша, вынимая из кармана часы, на которые он смотрел уже несколько раз, — и вам никак нельзя терять времени.
— О! Ужин непременно поспеет, не беспокойтесь; я пришел только поговорить с вами о вашем ужине и доложить, что я начал готовить его снова. Потрудитесь постараться, чтобы ваш товарищ, который так опоздал, приехал через час.
— Послушайте, любезный хозяин, — сказал юноша с видом важного человека, вовсе не заботящегося об еде, — не волнуйтесь об ужине, если даже гость мой приедет, потому что мне нужно переговорить с ним. Если ужин не будет готов, мы переговорим перед ужином; если же, напротив, он будет готов, мы потолкуем после.
— Ах, милостивый государь, — отвечал трактирщик, — вы самый сговорчивый вельможа, и если вам угодно положиться на меня, вы будете совершенно довольны.
При этом Бискарро очень низко поклонился и вышел. Юноша кивнул ему.
— Теперь, — подумал юноша, становясь опять к окну, — я все понимаю. Дама ждет гостя, который должен приехать из Либурна, а вооруженные люди хотят встретить его прежде, чем он успеет постучаться в дверь.
В эту минуту, как бы в подтверждение догадок нашего умного наблюдателя, конский топот раздался слева от гостиницы. Быстро, как молния, глаза юноши устремились на рощу, к вооруженным серым кафтанам. Хотя сумерки мешали ему "видеть хорошо, однако ему показалось, что одни из этих людей осторожно отводили ветви деревьев, а другие приподнимались и смотрели из-за утесов; и те, и другие готовились к действиям, очень похожим на нападение. В то же время отрывистый стук, как будто взводили курок, три раза послышался юноше и заставил его вздрогнуть. Тут он повернулся к Либурну и старался увидеть того, кому грозил этот убийственный стук. Он увидел красивого молодого человека на красивой лошади, который ехал беспечно, с торжествующим видом, опираясь рукою на колено; с правого его плеча грациозно спускался маленький плащ, подбитый белым атласом. Издалека молодой человек казался ловким, полным счастья и радостной гордости. Вблизи наш юноша увидал тонкое лицо с ярким румянцем, огненными глазами, с полураскрытым от привычки улыбаться ртом, с черными красивыми усами, с мелкими белыми зубами. Вообще, всадник казался совершенным франтом по тому времени.
Шагах в пятидесяти сзади ехал лакей и управлял лошадью в соответствии с движениями своего господина, лакей важный и великолепный, который, казалось, занимает между лакеями такое же почетное место, какое господин его — между господами.
Красивый юноша, смотревший из окна гостиницы, не мог, по молодости лет, хладнокровно смотреть на готовившуюся сцену и невольно вздрогнул, подумав, что оба франта, подъезжавшие к гостинице с такой беспечностью и самоуверенностью, будут, вероятно, расстреляны, когда доедут до приготовленной для них засады.
В юноше началась сильная борьба между его детскою застенчивостью и любовью к ближнему. Наконец, великодушное чувство одержало победу; когда всадник проезжал мимо гостиницы, не соизволив даже взглянуть на нее, юноша покорился внезапному порыву, выглянул в окно и сказал прекрасному путешественнику:
— Милостивый государь! Остановитесь! Я должен сообщить вам весьма важное известие.
Услышав голос и слова эти, всадник поднял голову, увидел юношу в окне и остановил лошадь так мастерски, как сделал бы только отличный берейтор.
— Не останавливайтесь, милостивый государь, — продолжал юноша, — напротив, подъезжайте ко мне, как к старому знакомому, как можно спокойнее.
Сначала путешественник не решался, но рассмотрев юношу и увидев молодого и ловкого, красивого дворянина, он снял шляпу и подъехал к нему с приветливою улыбкой.
— Что вам угодно? — спросил он. — Готов служить вам.
— Подъезжайте еще ближе, милостивый государь, — отвечал юноша из окна, — нельзя громко сказать того, что я должен сообщить вам. Наденьте шляпу: это необходимо, пусть думают, что мы давно знакомы и что вы приехали б гостиницу для свиданья со мной.
— Но, милостивый государь, — возразил путешественник, — я ничего не понимаю.
— Вы сейчас все поймете, теперь только наденьте шляпу. Хорошо!.. Подъезжайте еще ближе, подайте мне руку... Очень рад видеть вас!.. Теперь извольте остановиться в гостинице, или вы погибли.
— Что такое? Право, вы пугаете меня, — сказал путешественник с улыбкой.
— Слушайте: вы едете в этот домик, где блестит огонек? Всадник вздрогнул.
— На дороге к этому домику, там; в роще, сидят четыре человека и ждут вас,
— Ого! — пробормотал путешественник, поглядывая на бледного юношу. — И вы уверены в этом?
— Я видел, как они приехали один за другим, как слезали с лошадей, как прятались, иные за деревья, другие за утесы. Наконец, в ту самую минуту, когда вы появились на дороге, я слышал, как они зарядили мушкеты.
— Хорошо! — сказал путешественник, начинавший в свою очередь беспокоиться.
— Да, милостивый государь, все это сущая правда, — продолжал юноша в серой шляпе, — если б было посветлее, вы, может быть, могли бы видеть и узнать их.
— Мне даже не нужно видеть их, — отвечал всадник, — я очень хорошо знаю, что это за люди. Но вам, милостивый государь, вам кто сказал, что я еду в этот домик, что меня стерегут на дороге?
— Я догадался...
— Вы премилый Эдип. Благодарю от всей души. Так меня хотят застрелить? А сколько их?
— Четверо; в том числе и их начальник.
— Начальник постарше всех, не так ли?
— Да, сколько я мог видеть отсюда.
— Сутуловат?
— Да, немножко, с белым пером, в шитом камзоле, в темном плаще...
— Точно так; это герцог д'Эпернон.
— Герцог д'Эпернон! — повторил юноша.
— Ах! Вот я и начал рассказывать вам мои тайны! — сказал всадник с улыбкой. — Это случается только со мною, но все равно: вы оказали мне такую важную услугу, что я не могу скрываться от вас. А товарищи его как одеты?
— В серых кафтанах.
— Именно так: это его оруженосцы.
— Которые именно сегодня носят оружие.
— В мою честь. Покорно благодарю. Знаете ли вы, что теперь надо бы сделать?
— Не знаю, но скажите ваше желание, — отвечал юноша, — и если могу быть вам полезен, то готов делать все, что вам угодно.
— У вас есть оружие?
— Да... шпага.
— Есть и лакей?
— Разумеется, но он уехал: я послал его встретить гостя, которого жду.
— Ну, вы должны помочь мне...
— Каким образом?
— Помочь мне напасть на этих мерзавцев и заставить их просить пощады и их начальника тоже.
— Вы с ума сошли! — закричал юноша таким голосом, который показывал, что он нимало не расположен принимать участие в таком деле.
— Ах, извините меня, — сказал путешественник, — я совсем забыл, что это дело не касается вас.
Потом он повернулся к своему лакею, который стоял позади его, и сказал:
— Касторин! Сюда!
И в то же время он ощупывал седло, как бы желая убедиться, что его пистолеты целы.
— Ах! — вскричал юноша, протягивая руки, как бы с намерением остановить его. — Ради неба, не рискуйте жизнью в таком деле. Лучше войти в гостиницу, чтобы не дать повода для подозрения тем, кто вас поджидает. Вспомните, что речь идет о чести женщины.
— Вы правы, — сказал всадник, — хотя в этом случае дело собственно не в чести, а в денежных выгодах. Касторин, — прибавил он, оборачиваясь к лакею, — сейчас мы не поедем дальше.
— Помилуйте! — вскричал удивленный лакей. — Что вы изволите говорить?
— Говорю, что Франсинетта сегодня вечером лишится удовольствия видеть тебя, потому что мы проведем ночь здесь, в гостинице "Золотой Телец". Ступай, закажи мне ужин и вели приготовить мне постель.
Всадник заметил, что Касторин намерен возражать, и потому к последним своим словам прибавил движение головою, которое не допускало возражений. Касторин исчез в воротах, повесив голову и не посмев сказать ни слова.
Путешественник следил за Касторином взглядом; потом немного подумал, решился, слез с лошади, вошел в ворота вслед за своим лакеем, отдал ему поводья лошади и тотчас взбежал в комнату юноши.
Юноша, услыхав, что дверь отворяется, невольно вздрогнул; но гость не мог заметить этого движения в темноте.
— Милостивый государь, — сказал путешественник, весело подходя к юноше и сжимая ему руку, которую тот не хотел подать, — я обязан вам жизнью.
— О, вы слишком преувеличиваете цену моей услуги, — отвечал юноша, отступая на шаг.
— К чему такая скромность? Вы действительно спасли мне жизнь. Я знаю герцога: он чертовски жесток. Что же касается вас, то вы образец догадливости, феникс христианского милосердия. Но вы, такой милый, такой любезный, неужели вы не послали известия туда?
— Куда?
— Туда, куда я ехал... туда, где меня ждут?
— Нет, — отвечал юноша, — я об этом не подумал, признаюсь вам; да если б и подумал, у меня не было возможности исполнить это. Я сам здесь только часа два и не знаю никого в гостинице.
— Черт возьми! — прошептал путешественник с заметным беспокойством. — Бедная Нанона! Дай Бог, чтобы с ней не случилось никакой беды!..
— Какая Нанона?.. Нанона де Лартиг? — закричал юноша с изумлением.
— Ба! Вы, верно, колдун? — спросил путешественник. — Вы видите вооруженных людей в засаде и тотчас догадываетесь, против кого они хотят действовать; я говорю вам имя, а вы тотчас угадываете фамилию. Объясните мне все это поскорее, или я донесу на вас, и парламент Бордо приговорит вас к костру.
— Ну, на этот раз немного было нужно ума, чтобы догадаться, в чем дело. Ведь вы уже сказали, что герцог д'Эпернон — ваш соперник; потом начали говорить о Наноне; стало быть, это та самая Нанона Лартиг, прелестная, богатая, умная, в которую до безумия влюблен герцог д'Эпернон и которая управляет его провинцией, за что ее ненавидят так же, как и самого герцога, во всей Гиени... И вы ехали к этой женщине? — прибавил юноша с упреком.
— Да, признаюсь... Если уж я назвал ее имя, так нельзя отказываться. К тому же, Наноны не знают, клевещут на нее. Она очаровательная женщина, верна своим обещаниям, пока они доставляют ей удовольствие; полностью предана любимому, пока любит его. Я должен был ужинать с нею сегодня вечером, но герцог опрокинул приборы. Хотите, я завтра представлю вас ей? Черт возьми! Ведь герцог, наконец, уедет же в Ажан!
— Благодарю, — сухо отвечал юноша. — Я знаю госпожу Лартиг только по имени и не желаю знать ее иначе.
— Напрасно, черт возьми, напрасно! Нанона — прелестная женщина, не мешает быть знакомым с нею во всех отношениях.
Юноша нахмурил брови.
— Ах, извините, — сказал удивленный путешественник. — Я думал, что в ваши лета...
— Разумеется, в мои лета обыкновенно принимают подобные предложения, — отвечал юноша, заметив, что его строгость производит дурное впечатление, — и я принял бы его охотно, если б не был обязан уехать отсюда в эту же ночь.
— О! Вы не уедете, пока я не узнаю, кто так великодушно спас мне жизнь!
Юноша с минуту не решался, потом ответил:
— Я виконт де Канб.
— Ага! — сказал путешественник. — Я много слыхал о хорошенькой виконтессе де Канб, у которой много владений около Бордо и которая очень дружна с принцессой.
— Она моя родственница, — живо отвечал юноша.
— Так поздравляю вас, виконт; говорят, она удивительно хороша. Надеюсь, что при удобном случае вы представите меня ей. Я барон де Каноль, капитан в Навайльском полку, и теперь пользуюсь отпуском, который дан мне герцогом д'Эперноном по просьбе госпожи Лартиг.
— Барон де Каноль! — вскричал виконт, пристально вглядываясь в барона с особенным любопытством, которое было вызвано именем человека, знаменитого тогда своими любовными похождениями.
— Так вы знаете меня?
— Только по репутации, — отвечал виконт.
— И по дурной репутации, не так ли? Что делать? Каждый покоряется своему характеру. Я люблю бурную жизнь.
— Вы имеете полное право жить, как вам угодно, милостивый государь. Однако, позвольте мне сделать вам одно замечание.
— Извольте.
— Вот, например, женщина пострадает из-за вас: герцог выместит на ней свою неудачу с вами.
— Неужели?
— Разумеется. Хотя госпожа Лартиг несколько... ветрена... однако, она все-таки женщина, и вы подвели ее; вы должны позаботиться о ее безопасности.
— Вы правы, совершенно правы, мой юный Нестор. Увлекшись вашим милым разговором, я совершенно забыл о моих обязанностях. Нас предали, и герцог, вероятно, знает все. Если б можно было предупредить Нанону... она так ловка... она, верно, выпросила бы мне прощение у герцога. Ну, молодой человек, знаете ли вы войну?
— Нет еще, — отвечал виконт с улыбкой, — но думаю, что научусь воевать там, куда еду.
— Хорошо; вот вам первый урок. Когда сила бесполезна, надо применить хитрость. Помогите ж мне схитрить.
— Готов. Говорите!
— В гостинице двое ворот.
— Не знаю.
— А я знаю; одни выходят на большую дорогу, другие ведут в поле. Выйду через ворота в поле, обойду кругом и постучусь у домика Наноны; там тоже двое ворот.
— Хорошо, а если вас захватят в этом домике? — вскричал виконт. — Нечего сказать! Славный вы тактик!
— Как захватят?
— Да очень просто. Герцог, устав ждать вас на дороге, отправится в домик.
— Но я только войду и тотчас убегу.
— Коли войдете... так уж не выйдете.
— Решительно, — сказал Каноль, — вы колдун.
— Вас захватят... может быть, убьют на ее глазах.
— Ба, — отвечал Каноль, — ведь у нее есть шкафы!..
— О! — прошептал виконт.
Это "о"! было произнесено так красноречиво, содержало столько скрытых упреков, столько чистой стыдливости, столько непритворной деликатности, что Каноль тотчас остановился и в темноте принялся пристально рассматривать юношу.
Виконт почувствовал всю тяжесть этого взгляда и весело продолжал:
— Впрочем, вы правы, барон, ступайте! Только спрячьтесь хорошенько, чтобы вас не узнали.
— Нет, я виноват, а вы правы, — отвечал Каноль. — Но как предупредить ее?
— Письмом...
— А кто доставит?
— Кажется, с вами ехал лакей. В подобных случаях лакеи почти ничем не рискуют, несколькими палочными ударами, а дворянин рискует жизнью.
— Право, я схожу с ума, — сказал Каноль. — Касторин превосходно исполнит поручение; я подозреваю даже, что у него есть там интрижка.
— Вы видите, что все может устроиться, — прибавил виконт.
— Да. Есть у вас бумага, чернила, перо?
— У меня нет, а все есть внизу.
— Извините, — сказал Каноль, — сам не знаю, что со мной сделалось сегодня: я беспрестанно делаю глупости, но все равно. Благодарю вас за добрые советы, виконт, и теперь же последую им.
Каноль, не спуская глаз с юноши, которого уже несколько минут рассматривал очень пристально, вышел в дверь и спустился по лестнице; между тем, виконт в смущении и беспокойстве шептал сам себе:
— Как он смотрит!.. Неужели он узнал меня?
Каноль сошел вниз и чрезвычайно печально посмотрел на перепелок, куропаток и прочие кушанья, которые сам Бискарро укладывал в корзину. Не Каноль, а другой кто-нибудь скушает все эти прекрасные вещи, хотя они предназначены именно для барона.
Он спросил, где комната, приготовленная Касторином, велел принести бумаги, перьев и чернил и написал Наноне следующее письмо:
"Несравненная моя,
если природа одарила прелестные ваши глаза способностью видеть во тьме, вы можете заметить шагах в ста от ваших ворот, в роще, герцога д'Эпернона; он поджидает меня, хочет меня застрелить и потом жестоко разделаться с вами. Я вовсе не хочу ни лишаться жизни, ни лишать вас спокойствия. В этом отношении не беспокойтесь. Я воспользуюсь отпуском, который вы мне выпросили, желая предоставить мне возможность видеться с вами. Куда я поеду, сам не знаю; даже не знаю, поеду ли я куда-нибудь. Что бы ни было, призовите изгнанника, когда буря пройдет. В гостинице "Золотой Телец" скажут вам, по какой дороге я поеду. Надеюсь, вы будете мне благодарны за такую жертву, но ваша выгода для меня дороже моих удовольствий. Говорю "моих удовольствий", потому что мне было бы очень приятно поколотить герцога д'Эпернона и его людей.
Верьте, моя бесценная, что я ваш преданнейший и самый верный друг".
Каноль подписал эту записку, написанную с гасконским фанфаронством, и знал, какое впечатление она произведет на гасконку Нанону; потом, позвав лакея, сказал ему:
— Скажи откровенно, Касторин, далеко ли ты зашел с Франсинеттой?
— Помилуйте, сударь, — отвечал лакей, удивленный вопросом, — не знаю, должен ли я...
— Успокойся, волокита, я не имею никаких видов на нее, и ты не удостоишься чести быть моим соперником. Я только уточняю.
— А! Это совсем другое дело; Франсинетта так умна, что умела оценить мои достоинства.
— Так ты с ней очень хорош, не так ли? Похвально! В таком случае возьми эту записку, обойди лугом...
— Я знаю дорогу, сударь, — отвечал Касторин с самодовольным видом.
— Хорошо. Постучись в задние ворота. Ты, вероятно, знаешь и эти ворота?
— Знаю.
— Еще лучше. Стало быть, ступай через луг, постучись в ворота и отдай это письмо Франсинетте.
— Так я могу?.. — начал Касторин с радостью.
— Можешь идти сию минуту; тебе дается десять минут на все путешествие, туда и обратно. Надо доставить письмо госпоже Лартиг сейчас же.
— Но, сударь, — возразил Касторин, догадывавшийся, что дело идет не совсем хорошо, — а если мне не отопрут?
— Не будь дураком: верно, у тебя есть какой-нибудь особый способ стучаться; употреби его, и тебя не оставят за воротами. Если нет, то я жалкий вельможа, потому что у меня в услужении такой растяпа.
— Да, у нас есть условный знак, — отвечал Касторин с торжествующим видом. — Я стучусь два раза, а потом через некоторое время прибавляю третий удар.
— Я не спрашиваю, как ты стучишься, это мне все равно; главное, чтобы тебя впустили. Ступай же; если тебя поймают, проглоти записку; знай, что я обрублю тебе уши, если ты не съешь ее.
Касторин полетел, как молния; но, спустившись с лестницы, остановился и вопреки всем приличиям засунул записку в сапог. Потом вышел через задние ворота, обежал весь луг, пробираясь сквозь кусты, как лисица, перепрыгивая через рвы, как гончая собака, и постучался в ворота домика тем особенным образом, который он старался объяснить своему господину. Стук подействовал так, что калитку тотчас открыли.
Через десять минут Касторин вернулся без всяких особенных приключений и уведомил барона, что записка уже находится в прелестных ручках Наноны.
Каноль в эти десять минут разобрал свой чемоданчик, приготовил себе халат и велел принести ужин. С видимым удовольствием выслушал он донесение Касторина, вышел в кухню, громко отдал приказания на всю ночь и беспощадно зевал, как человек, с нетерпением ожидающий минуты, когда ему можно будет лечь спать. Весь этот маневр нужен был, чтобы показать герцогу (если герцог станет наблюдать за ним), что барон никуда не намеревался ехать далее гостиницы, где он хотел, как простой и скромный путешественник, попросить ужин и ночлег. Действительно, маневр этот произвел именно то впечатление, которого желал барон: какой-то поселянин, сидевший за бутылкою вина в самом темном углу залы, позвал слугу, расплатился, встал и вышел тихо, напевая песню. Каноль пошел за ним до ворот и видел, как он вошел в рощу; минут через десять послышался конский топот. Серые кафтаны уехали.
Барон вернулся в комнаты и, успокоившись за Нанону, начал думать, как бы повеселее провести вечер. Он приказал Касторину приготовить карты и кости и, все приготовив, идти к виконту и спросить, может ли виконт принять его.
Касторин повиновался; на пороге комнаты виконта его встретил старый, седой конюх, который, полурастворив двери, отвечал на его приветствие и просьбу грубым голосом:
— Теперь никак нельзя: виконт занят делами.
— Очень хорошо, — сказал Каноль, услыхав этот ответ, — я подожду.
В кухне послышался страшный шум. С целью убить время барон пошел посмотреть, что происходит в этом важном месте гостиницы.
Шум наделал поваренок, носивший ужин к Наноне. На повороте дороги его остановили четыре человека и спрашивали о цели его ночной прогулки. Узнав, что он несет ужин хозяйке уединенного домика, они сняли с него фуражку, белую куртку и фартук; самый молодой из этих четырех человек надел платье поваренка, поставил корзину на голову и вместо посыльного пошел к домику. Через несколько минут он воротился и начал толковать потихоньку с тем, кто казался начальником шайки. Потом поваренку отдали фуражку, белую куртку и фартук, поставили ему на голову корзину и толкнули ногою, чтобы он знал, куда идти. Мальчику только этого и хотелось. Он бросился бежать и от страха почти без чувств упал на пороге гостиницы, где и подняли его.
Это приключение казалось непонятным всем, кроме Каноля; но барону не было выгоды объяснять его, и он предоставил трактирщику, слугам и служанкам теряться в догадках и, пока они недоумевали, отправился к виконту. Думая, что первая просьба, уже посланная через Касторина, избавляет его от второй, барон без церемонии отворил дверь и вошел.
Посередине комнаты стоял стол со свечами и двумя приборами, не хватало только кушанья. Каноль заметил число приборов и вывел из этого благоприятное для себя заключение.
Однако, увидав его, виконт вскочил: ясно было, что не для барона поставлен второй прибор.
Все разрешилось с первыми словами виконта.
— Могу ли я узнать, барон, — спросил юноша очень церемонно, — чему я обязан новым вашим посещением?
— Самому простому случаю, — ответил Каноль, несколько пораженный неласковым вопросом виконта. — Мне захотелось есть. Я подумал, что и вы, вероятно, тоже хотите кушать. Вы один, и я один, и я хотел предложить вам поужинать со мною.
Виконт взглянул на Каноля с заметной недоверчивостью и, казалось, затруднялся с ответом.
— Клянусь честью, — продолжал Каноль с улыбкой, — вы как будто боитесь меня. Уж не мальтийский ли вы кавалер? Не идете ли вы в монахи, или, может быть, почтенные ваши родители воспитали вас в отвращении к баронам де Каноль?.. Помилуйте, я не погублю вас, если мы просидим час за одним столом.
— Не могу идти к вам, барон.
— Так и не спускайтесь ко мне... Но я поднялся к вам...
— Это еще невозможнее. Я жду гостя. На этот раз Каноль растерялся.
— А, вы ждете гостя?
— Да, жду.
— Послушайте, — сказал Каноль, помолчав немного, — уж лучше бы вы не останавливали меня, пусть бы со мною что-нибудь случилось... А то теперь вы портите вашу услугу отвращением ко мне... услугу, за которую я не успел еще достаточно вас отблагодарить.
Юноша покраснел и подошел к Канолю.
— Простите меня, барон, — произнес он дрожащим голосом, — вижу, что я очень неучтив. Если б не важные дела, дела семейные, о которых я должен переговорить с гостем, то я за счастье и за удовольствие почел бы ужинать с вами, хотя...
— Договаривайте, — сказал Каноль, — я решил не сердиться на вас, что бы вы ни сказали мне.
— Хотя, — продолжал юноша, — знакомство наше — дело случая, нечаянная встреча, минутная...
— Почему же? — спросил Каноль. — Напротив, именно на таких случаях основывается самая прочная и откровенная дружба; особенно когда сам рок...
— Сам рок, — отвечал виконт с улыбкой, — хочет, чтобы я уехал отсюда через два часа, и не по той дороге, по которой вы поедете. Примите мое сожаление, что я не могу воспользоваться дружбой, которую вы предлагаете мне так мило и которой я знаю цену.
— Ну, — сказал Каноль, — вы решительно престранный человек, первый порыв вашего великодушия внушил мне сначала совсем другие мысли о вашем характере. Но пусть будет по-вашему, я не имею права быть взыскательным, потому что я вам обязан и вы сделали для меня гораздо больше того, на что я мог надеяться от незнакомого человека. Пойду и поужинаю один, но признаюсь вам, виконт, я об этом очень сожалею: я не очень привык к монологам.
И в самом деле, несмотря на свое обещание и на свою решимость уйти, Каноль не уходил; что-то удерживало его на месте, хоть он и не мог дать себе отчета в этой притягательной силе, что-то неотразимо влекло его к виконту.
Юноша взял свечу, подошел к Канолю, с прелестною улыбкой пожал ему руку и сказал:
— Милостивый государь, хотя наше знакомство совсем поверхностное, я чрезвычайно рад, что мог быть вам полезным.
Каноль в этих словах услышал только комплимент; он схватил руку, ему предложенную, но виконт, не отвечая на его сильное пожатие, отдернул свою горячую и дрожащую ладонь. Тут барон понял, что юноша просит его выйти вон самым учтивым образом, раскланялся и вышел с досадой, задумавшись.
В дверях он встретил беззубую улыбку лакея, который взял свечу из рук виконта, церемонно довел Каноля до его комнаты и тотчас возвратился к своему господину.
— Что? — спросил виконт потихоньку.
— Кажется, он решил ужинать один, — ответил Помпей.
— Так он уже не придет?
— Кажется, не придет.
— Вели приготовить лошадей, Помпей, таким образом мы все-таки выиграем время. Но, — прибавил виконт, прислушиваясь, — что это за шум? Кажется, голос Ришона.
— И голос Каноля.
— Они ссорятся.
— Нет, узнают друг друга, извольте слушать.
— Ах! что, если Ришон проговорится!
— Помилуйте, нечего бояться, он человек очень осторожный.
— Тише!
Оба замолчали, и послышался голос Каноля.
— Давайте два прибора, Бискарро, — кричал барон, — скорей два прибора! Господин Ришон ужинает со мною.
— Нет, позвольте, — отвечал Ришон, — никак нельзя.
— Что такое? Вы хотите ужинать один, как тот господин? — Какой господин?
— Там, наверху.
— Кто он?
— Виконт де Канб.
— Так вы знаете виконта?
— Как же! он спас мне жизнь.
— Он спас?..
— Да, он!
— Каким образом?
— Ужинайте со мной, и я все расскажу вам за ужином.
— Не могу, я ужинаю у него.
— Правда, он кого-то ждет.
— Он ждет; я уже опоздал, и потому вы позволите мне, барон, пожелать вам доброй ночи?
— Нет, черт возьми! Не позволяю, не позволяю! — кричал Каноль. — Я задумал ужинать в веселой компании, так вы отужинаете со мною, или я буду ужинать с вами. Бискарро, два прибора.
Но пока Каноль отвернулся и наблюдал за исполнением этого приказания, Ришон побежал по лестнице. На последней ступеньке его встретила мягкая ручка виконта, втянула его в комнату, затворила дверь и задвинула, к величайшему его удивлению, обе задвижки.
— Черт возьми! — шептал Каноль, отыскивая глазами исчезнувшего Ришона и садясь в одиночестве за стол, — не знаю, почему все против меня в этом проклятом месте: одни гоняются за мною и хотят убить; другие бегут от меня, как будто я зачумлен. Черт возьми! Аппетит проходит, чувствую, что становлюсь скучным; я готов сегодня напиться допьяна, как лакей. Эй, Касторин! Поди сюда, я поколочу тебя!.. Они заперлись там наверху, как для заговора. Ах! Какой я глупец! Они в самом деле составляют заговор, точно, этим все объясняется. Но вот вопрос, в чью пользу они составляют заговор? В пользу коадъютора? Или принцев? Или парламента? Или короля? Королевы? А может быть, в пользу кардинала Мазарини? Бог с ними, пусть себе замышляют против кого им угодно, это мне совершенно безразлично: аппетит мой вернулся. Касторин, вели давать ужин. Я тебя прощаю.
Каноль философски принялся за первый ужин, приготовленный для виконта де Канба; за неимением свежей провизии, Бискарро по необходимости подал барону подогретый ужин.
Пока барон Каноль тщетно ищет товарища для ужина и после бесплодных попыток решается ужинать один, посмотрим, что делается у Наноны.
<< пред. << >> след. >> |