| << пред. << >> след. >> ГЛАВА XI
Если, если мы последуем за принцессами Конде к месту их изгнания, в Шантильи, о котором Ришон говорил барону Канолю с таким отвращением, вот что мы увидим.
На аллеях, под красивыми каштанами, усыпанными, как снегом, белыми цветами, на зеленых лугах, лежащих около синих прудов, гуляет беспрестанно толпа, смеется, разговаривает и поет. Кое-где в высокой траве появляются фигуры людей, любящих чтение, фигуры, утопающие в зелени, из которой выглядывают только невинные книжки: "Клеопатра" Вальпренеда, "Астрея" д'Юрже или "Великий Кир" девицы Скрюдери. В беседках из роз и жасминов раздаются звуки лютни и невидимых голосов. Наконец, по большой аллее, которая ведет к замку, иногда несется с быстротою молнии всадник, доставляющий какое-нибудь приказание.
В это самое время на террасе три дамы, одетые в шелковые платья, с молчаливыми и почтительными шталмейстерами, медленно прогуливаются, с надменностью и величием.
В средине группы самая старшая дама, лет пятидесяти семи, важно рассуждает о государственных делах; справа высокая молодая женщина с важным видом слушает, нахмурив брови, ученую теорию своей соседки; слева другая старуха, менее всех знаменитая, говорит, слушает и размышляет в одно время.
В середине группы находится вдовствующая принцесса Конде, мать того Конде, который остался победителем при Локруа, Нордлингене и Лане и которого начинают со времени гонений называть Великим, именем, которое будет оставлено за ним потомством. Эта принцесса, в которой можно еще видеть красавицу, пленившую Генриха IV, недавно была побеждена, и как мать, и как гордая женщина, одним итальянским facchino, которого звали Мазарини, когда он был слугою у кардинала Бентивольо, и которого зовут кардиналом Мазарини с тех пор, как он подружился с Анной Австрийской и стал первым министром Франции.
Он-то осмелился посадить Великого Конде в тюрьму и сослал в Шантильи мать и жену благородного пленника.
Другая дама, помоложе, была Клара Клеменция де Малье, принцесса Конде, которую по аристократической привычке того времени называли просто принцессой. Она всегда была горда, но с тех пор, как ее стали преследовать, ее гордость еще возросла, и принцесса стала надменною. С тех пор, как Конде в тюрьме, она стала героиней, вызывала жалость более сильную, чем вдова, а сын ее, герцог Энгиенский, которому скоро будет семь лет, вызывал сострадание более всякого сироты. На нее все смотрят, и если б она не боялась насмешек, то надела бы траур. С той минуты, как Анна Австрийская отправила обеих принцесс в ссылку, пронзительные крики их превратились в глухие угрозы: из угнетенных они скоро превратятся в непокорных. У принцессы, у этого Фемистокла в чепце, есть свой Мильтиад в юбке; и успехи герцогини Лонгвиль, некоторое время владевшей Парижем, мешают ей спать.
Дама с левой стороны — маркиза Турвиль; она не смеет писать романов, но сочиняет в политике. Она не сражалась лично, как храбрый Помпей, и, подобно ему, не получала раны в битве при Корбии; зато муж ее, довольно уважаемый полководец, был ранен при Ларошели и убит при Фрибуре. Получив в наследство его родовое имение, маркиза Турвиль воображала, что в это же время получила в наследство его военный гений. С тех пор, как она приехала к принцессам в Шантильи, она составила уже три плана кампании, которые поочередно возбудили восторг в придворных дамах и были не то что брошены, а так сказать отложены до той минуты, когда обнажат шпагу и бросят ножны. Маркиза Турвиль не смеет надеть мундир мужа, хотя ей очень хочется этого; но его меч висит в ее комнате над изголовьем ее постели, и иногда, когда маркиза бывает одна, она вынимает его из ножен с самым воинственным видом.
Шантильи, несмотря на свой внешний вид, может оказаться на самом-то деле огромной казармой; если поискать хорошенько, то найдешь там порох в погребах и штыки в чаще деревьев.
Все три дамы во время печальной прогулки на каждом повороте подходят к главным воротам и, кажется, поджидают появления какого-то важного посыльного; уже несколько раз вдовствующая принцесса сказала, покачивая головою и вздыхая:
— Им не будет удачи, дочь моя; мы только осрамим себя.
— Надобно хоть чем-нибудь платить за великую славу, — возразила маркиза Турвиль своим обычным неприятным тоном. — Нет победы без борьбы!
— Если нам не удастся, если мы будем побеждены, — сказала молодая принцесса, — мы отомстим за себя.
— Никто ничего не пишет нам, — продолжала вдовствующая принцесса, — ни Тюренн, ни Ларошфуко, ни Бульон! Все замолкли разом!
— Нет и денег! — прибавила маркиза Турвиль.
— И на кого надеяться, — сказала принцесса, — если даже Клара забыла нас?
— Да кто же сказал вам, дочь моя, что виконтесса де Канб забыла вас?
— Она не едет!
— Может быть, ее задержали; на всех дорогах рассеяна армия господин де Сент-Эньяна; вы сами это знаете.
— Так она могла бы написать.
— Как может доверить она бумаге такую важную тайну: переход такого большого города, как Бордо, на сторону принцев!.. Нет, не это беспокоит меня более всего.
— К тому же, — прибавила маркиза, — в одном из трех планов, которые я имела счастье представить на рассмотрение вашего высочества, предполагалось возмутить всю Гиень.
— Да, да, и мы воспользуемся им, если будет нужно, — отвечала принцесса. — Но я соглашаюсь с мнением матушки и начинаю думать, что с Кларой что-нибудь случилось; иначе она была бы уже здесь. Может быть, ее фермеры не сдержали слова; эти дрянные люди всегда пользуются случаем не платить денег, когда случай представляется сам собою. К тому же, как знать, что сделали гиенцы, несмотря на все свои обещания?.. Ведь они гасконцы!
— Болтуны! — прибавила маркиза Турвиль. — Лично они очень храбры, это правда, но скверные солдаты, годные только на то, чтобы кричать: "Да здравствует принц!", когда они боятся испанца...
— Однако, они очень ненавидели герцога д'Эпернона, — сказала вдовствующая принцесса. — Они повесили портрет его в Ажане и обещали повесить его особу в Бордо, если он туда вернется.
— А он, верно, вернулся и повесил их самих, — возразила принцесса с досадой.
— И во всем этом виноват, — прибавила маркиза, — господин Лене, этот упрямый советник, которого вам непременно угодно держать при себе, а он только мешает исполнению наших намерений. Если б он не отверг второго моего плана, который имел целью, как вы изволите помнить, внезапное занятие замка Вер, острова Сен-Жорж и крепости Бле, то мы держали бы теперь Бордо в осаде, и город принужден был бы сдаться.
— А, по-моему, будет гораздо лучше, если Бордо сам отдаст себя в наше распоряжение, — сказал позади маркизы Турвиль голос, в котором уважение смешивалось с иронией. — Капитулирующий город уступает мне и ничем не обязывает себя; город, который сдается добровольно, должен поневоле быть верным до конца тому, на чью сторону перешел.
Все три дамы обернулись и увидели Пьера Лене, который подошел к ним сзади, когда они шли к главным воротам. Слова маркизы Турвиль были отчасти справедливы. Пьер Лене, советник принца Конде, человек холодный, ученый и серьезный, получил от заключенного принца поручение наблюдать за друзьями и врагами; и, надобно признаться, ему было труднее удерживать безрассудное усердие приверженцев принца, чем отражать злые замыслы врагов его. Но он был ловок и предусмотрителен, как адвокат, привык к приказным крючкам и хитростям; он обыкновенно побеждал их каким-нибудь ловким обманом или своею непоколебимою твердостью. Впрочем, лучшие и упорнейшие битвы приходилось ему выдерживать в самом Шантильи. Самолюбие маркизы Турвиль, нетерпение принцессы равнялись с хитростью Мазарини, с хитростью и с нерешительностью парламента.
Лене, которому принцы поручили вей корреспонденцию, принял за правило сообщать принцессам новости только в случае необходимости и назначил себя самого судьею этой необходимости. Несколько планов Лене были выболтаны друзьями его врагам, потому что женская дипломатия не всегда основана на тайне, на первейшем правиле дипломатии мужчин.
Обе принцессы, признававшие усердие и особенно пользу Пьера Лене, несмотря на частые его возражения, встретили советника дружеским жестом. На устах старшей показалась даже улыбка.
— Ну, любезный Лене, — сказала она, — вы слышали, маркиза Турвиль жаловалась или, лучше сказать, жалела нас: все идет у нас хуже и хуже... Ах! Наши дела, любезный Лене, наши дела!
— Обстоятельства представляются мне не такими мрачными, как кажутся вашему высочеству, — отвечал Лене. — Я очень надеюсь на время и на удачу. Вы изволите знать поговорку: "Кто умеет ждать, к тому все приходит вовремя".
— Время, удача — все это философия, Лене, а не политика, — сказала принцесса.
Лене улыбнулся.
— Философия всегда и везде полезна, — отвечал он, — и особенно в политике. Она учит не гордиться при успехе и не падать духом в беде.
— Все равно, — возразила маркиза Турвиль, — по-моему, лучше бы видеть курьера, чем слушать ваши истины. Не так ли, ваше высочество?
— Да, согласна.
— Так ваше высочество будет довольно, потому что увидит сегодня трех посыльных, — сказал Пьер Лене с прежним хладнокровием.
— Как? Трех!
— Точно так, ваше высочество. Первого видели на дороге из Бордо, второй едет от Стене, а третий от Ларошфуко.
Обе принцессы вскрикнули от радостного удивления. Маркиза закусила губы.
— Мне кажется, любезный господин Лене, — сказала она с ужимками, желая скрыть досаду и смягчить колкие слова свои, — такой искусный колдун, как вы, не должен останавливаться на половине пути; сказав нам, что курьеры скачут, он должен был бы в то же время рассказать нам, что содержится в депешах.
— Мое колдовство, — скромно отвечал он, — не простирается так далеко и ограничивается желанием служить усердно. Я докладываю, но не угадываю.
В ту же минуту (как будто какой-то дух служил Пьеру Лене) показалось два всадника, скакавшие около решетки сада. Тотчас толпа любопытных, оставив цветники и луга, бросилась к решеткам, чтобы получить свою долю новостей.
Оба всадника сошли с лошадей. Первый, бросив поводья лошади второму, который казался его лакеем, подбежал к принцессам, шедшим навстречу.
— Клара! — вскричала принцесса.
— Да, я, ваше высочество, позвольте поцеловать вашу руку.
Упав на колени, всадник хотел почтительно взять руку супруги Конде.
— Нет! Нет! В мои объятия, милая виконтесса! В мои объятия! — восклицала принцесса, поднимая Клару.
Когда принцесса расцеловала всадника, он с величайшим почтением повернулся к вдовствующей принцессе и низко поклонился ей.
— Говорите скорей, милая Клара, — сказала она.
— Да, говори, — прибавила принцесса Конде. — Виделась ли ты с Ришоном?
— Виделась, и он дал мне поручение к вашему высочеству.
— Приятное?
— Сама не знаю; всего два слова.
— Что такое? Скорей, скорей!
Самое живое любопытство выразилось на лицах обеих принцесс.
— Бордо. Да! — произнесла Клара в смущении, не зная, какое действие произведут слова ее.
Но она скоро успокоилась: на эти два слова принцессы отвечали радостным криком. Услышав его, Лене тотчас прибежал.
— Лене! Лене! Подите сюда! — кричала молодая принцесса. — Вы не знаете, какую новость привезла нам наша добрая Клара?
— Знаю, — отвечал Лене, улыбаясь, — знаю; вот почему я не спешил сюда.
— Как! Вы знали?
— Бордо. Да! Не правда ли, вот ответ? — сказал Лене.
— Ну, вы в самом деле колдун! — вскричала вдовствующая принцесса.
— Но если вы знали эту новость, Лене, — сказала молодая принцесса с упреком, — почему же вы не вывели нас из томительного беспокойства этими двумя словами?
— Я хотел оставить виконтессе де Канб награду за ее труды, — отвечал Лене, кланяясь взволнованной Кларе. — К тому же, я боялся, что на террасе вы станете радоваться при всех.
— Вы всегда правы, всегда правы, мой добрый Пьер, — сказала принцесса. — Довольно об этом.
— И всем этим обязаны мы верному Ришону, — начала вдовствующая принцесса. — Вы довольны им, он превосходно действовал, не так ли, кум?
Старуха употребляла слово "кум" как ласковое обращение; она выучилась этому слову от Генриха IV, который очень часто употреблял его.
— Ришон — человек умный и притом в высшей степени исполнительный, — отвечал Лене. — Верьте мне, ваше высочество, если б я не был уверен в нем, как в самом себе, то не рекомендовал бы вам его.
— Чем наградить его? — спросила принцесса.
— Надо назначить его на какое-нибудь важное место, — отвечала старуха.
— Важное место! — повторила маркиза Турвиль. — Помилуйте, ваше высочество, Ришон не дворянин.
— Да ведь и я тоже не дворянин, — возразил Лене, — а все-таки принц оказывал мне полное доверие. Разумеется, я особенно уважаю французское дворянство, но бывают обстоятельства, в которых, я осмелюсь сказать, великая душа лучше старого герба.
— А почему сам он не приехал с этой дорогой новостью? — спросила принцесса.
— Он остался в Гиени с целью набрать несколько сот человек. Он говорил мне, что может уже надеяться на триста солдат, только они, из-за недостатка времени, будут плохие рекруты, и ему хотелось бы получить место коменданта какой-нибудь крепости, например, в Вере или на острове Сен-Жорж. "Там, — говорил он мне, — я уверен, что буду полезен их высочествам".
— Но каким образом исполнить его желание? — спросила принцесса. — Нас так не любят при дворе, что мы никого не можем рекомендовать, а если кого порекомендуем, то он в ту же минуту станет человеком подозрительным.
— Может быть, — сказала виконтесса, — есть средство, о котором говорил мне сам Ришон?
— Какое?
Виконтесса отвечала, покраснев:
— Герцог д'Эпернон, говорят, влюблен в какую-то даму.
— Да, в красавицу Нанону, — перебила принцесса с нетерпением, — мы это знаем.
— Говорят, что герцог д'Эпернон ни в чем не отказывает этой женщине, а эта женщина продает все, что угодно. Нельзя ли купить у нее место для Ришона?
— Это были бы не потерянные деньги, — сказал Лене.
— Да, правда, но наша касса пуста, вы это знаете, господин советник, — заметила маркиза Турвиль.
Лене с улыбкою повернулся к Кларе.
— Теперь вы можете, виконтесса, показать их высочествам, что вы обо всем позаботились.
— Что вы хотите сказать, Лене?
— Вот что хочет он сказать: я так счастлива, что могу предложить вашему высочеству небольшую сумму, которую я с трудом добыла у моих фермеров; приношение очень скромное, но я не могла достать больше. Двадцать тысяч ливров! — прибавила виконтесса нерешительно, покраснев и стыдясь, что предлагает такую небольшую сумму, первым дамам после королевы.
— Двадцать тысяч! — повторили обе принцессы.
— Но это просто богатство в наше время! — продолжала старуха с радостью.
— Милая Клара! — вскричала молодая принцесса. — Как мы заплатим тебе за усердие... чем?
— Ваше высочество подумает об этом после.
— А где деньги? — спросила маркиза Турвиль.
— В комнате ее высочества, куда отнес их верный слуга мой Помпей.
— Лене, — сказала принцесса, — вы не забудете, что мы должны двадцать тысяч ливров виконтессе де Канб?
— Они уже записаны между нашими долгами, — отвечал Лене, вынимая записную книжку и показывая, что эти 20.000 ливров стоят уже в длинном ряду цифр, который, вероятно, несколько испугал бы принцесс, если б они вздумали сложить его.
— Но как могла ты пробраться сюда? — спросила принцесса у Клары. — Здесь говорят, что Сент-Эньян занял дорогу, осматривает людей и вещи, как таможенный сторож.
— Благодаря благоразумию моего Помпея, мы избегли этой опасности; мы пустились в объезд, это задержало нас в дороге лишних полтора дня, но обеспечило нашу безопасность. Если бы не объезд, я уже вчера имела бы счастье видеть ваше высочество.
— Успокойтесь, виконтесса, время не потеряно; стоит только хорошенько использовать нынешний день и завтрашний. Сегодня, извольте не забыть, мы ждем трех курьеров. Один приехал, остаются еще два.
— А нельзя ли узнать имена этих двух курьеров? — спросила маркиза Турвиль, надеясь как-нибудь поймать советника, с которым она воевала, хотя между ними не было явной распри.
— Прежде, если расчеты не обманут меня, — отвечал Лене, — приедет Гурвиль, от герцога Ларошфуко.
— То есть от князя Марсильяка, хотите вы сказать? — перебила маркиза.
— Князь Марсильяк теперь называется герцогом Ларошфуко.
— Стало быть, отец его умер?
— Уже с неделю.
— Где?
— В Версале.
— А второй курьер? — спросила принцесса.
— Второй курьер — капитан телохранителей принца господин Бланшфор. Он приедет из Стене, его пришлет маршал Тюренн.
— В таком случае, думаю, — сказала маркиза Турвиль, — чтобы не терять времени, можно исполнить первый мой план, на случай покорения Бордо и соединения господ Тюренна и Марсильяка.
Лене улыбнулся по обыкновению.
— Извините, маркиза, — сказал он чрезвычайно учтиво, — но планы, составленные принцем, теперь исполняются и обещают полный успех.
— Планы, составленные принцем! — грубо повторила маркиза Турвиль. — Принцем!.. Когда он сидит в Венсенской тюрьме и ни с кем не может говорить!
— А вот приказания его высочества, подписанные его собственною рукою и подписанные вчера, — возразил Лене, вынимая из кармана письмо принца Конде. — Я получил его сегодня утром. Мы находимся в постоянной переписке.
Обе принцессы почти вырвали бумагу из рук советника и прочли со слезами радости все, что было на ней написано.
— О, в карманах Лене найдешь всю Францию! — сказала с улыбкой вдовствующая принцесса.
— Нет еще, ваше высочество, нет еще, — отвечал советник, — но с Божьей помощью, может статься, так и будет. А теперь, — прибавил он, значительно указывая на виконтессу Клару, — теперь виконтесса, верно, нуждается в покое...
Виконтесса поняла, что Лене хочет остаться наедине с принцессами, и, увидев на лице принцессы улыбку, которая это подтверждала, поклонилась и вышла.
Маркиза Турвиль осталась и ожидала целый запас самых свежих известий; но вдовствующая принцесса подала знак молодой, и обе в одно время церемонно поклонились по всем правилам этикета, что и показало маркизе Турвиль, что уже кончилось политическое совещание, к которому ее приглашали.
Маркиза, любительница теорий, очень хорошо поняла значение этих поклонов, поклонилась еще ниже и еще преданнее и ушла, про себя рассуждая о неблагодарности обеих принцесс.
Между тем, старуха и молодая принцесса прошли в свой рабочий кабинет.
Лене вошел за ними.
Убедившись, что дверь крепко заперта, он начал:
— Если вашим высочествам угодно принять Гурвиля, то я сообщаю, что он сейчас приехал и теперь переодевается, потому что не смеет показаться в дорожном платье.
— А что он привез?
— Важное известие: герцог Ларошфуко будет здесь завтра или, может быть, даже сегодня вечером с пятьюстами дворянами. — С пятьюстами дворянами! — вскричала принцесса. — Да это целая армия.
— Однако, это затруднит нам путь. По-моему, лучше человек пять-шесть, чем вся эта толпа. Мы легче бы скрылись от проницательного Сент-Эньяна. Теперь почти невозможно выехать в южную Францию без неприятностей.
— Тем лучше, тем лучше, пусть беспокоят нас! — вскричала принцесса Конде. — Если станут беспокоить нас, то мы будем сражаться и останемся, верно, победителями: дух принца Конде будет вести нас.
Лене взглянул на вдовствующую принцессу, как бы желая знать ее мнение; но она, воспитанная междоусобными войнами царствования Людовика XIII, она, видевшая столько голов на эшафоте, потому что они не хотели нагнуться, печально провела рукою по лбу, отягченному самыми горькими воспоминаниями.
— Да, — сказала она, — вот до чего мы доведены: скрываться или сражаться... Страшное дело! Мы жили спокойно, со славою, которую Господь Бог послал нашему дому; мы хотели — надеюсь, что никто из нас не имел другого намерения — мы хотели только оставаться на том месте, где мы родились; и вот... вот события принуждают нас сражаться против общего нашего властителя...
— О, я не так горько смотрю на эту необходимость! — возразила молодая принцесса Конде. — Мой муж и мой брат в заточении без всякой причины, а мой муж и мой брат — ваши дети; кроме того, ваша дочь в плену. Вот чем извиняются все наши замыслы, все, на какие мы вздумаем решиться.
— Да, — отвечала старуха с печалью, полной покорности судьбе, — да, я переношу бедствие лучше, чем вы, принцесса; но, кажется, дам всегда на роду написано быть пленниками или изгнанниками. Едва вышла я замуж за отца вашего мужа, как мне пришлось бежать из Франции, потому что меня преследовала любовь Генриха IV. Едва успели мы возвратиться, как нас заключили в Венсен, из ненависти, которую питал к нам Ришелье. Сын мой, который теперь сидит в тюрьме, через тридцать два года только мог увидеть ту самую комнату, в которой родился. Отец вашего мужа недаром сказал после победы при Рокруа, глядя на залу, украшенную испанскими знаменами: "Не могу выразить, сколь я радуюсь этой победе сына моего, но только помните слова мои: чем более дом наш приобретет славы, тем более подвергнется гонению. Если б я не пользовался гербом Франции, которого бросать не намерен, я взял бы в герб свой ястреба с колокольчиками, которые везде извещают о нем и в то же время помогают ловить его; с ястребом взял бы я и девиз "Fama nocet". Мы слишком много наделали шуму, дочь моя, и это вредит нам. Не согласны ли вы со мной, Лене?
— Ваше высочество правы, — отвечал Лене, опечаленный воспоминаниями, которые пробудила в нем старая принцесса, — но мы зашли так далеко, что теперь не можем вернуться назад. Скажу более: в таком положении, каково наше, надобно решиться на что-нибудь как можно скорее; не нужно скрывать опасности. Мы свободны только внешне: королева следит за нами, а Сент-Эньян держит нас в блокаде. В чем же дело? Надо выехать из Шантильи, не взирая на присмотр королевы и на блокаду Сент-Эньяна.
— Уедем из Шантильи, но открыто! — вскричала молодая принцесса.
— Я согласна с этим предложением, — прибавила старая. — Принцы Конде не испанцы и не умеют обманывать; они не итальянцы и не умеют хитрить; они действуют открыто, при дневном свете.
— Ваше высочество, — возразил Лене с убежденностью, — Богом свидетельствую, что я первый готов исполнить всякое приказание ваше; но чтобы выехать из Шантильи, как вам угодно, надобно сражаться. Вы, вероятно, в день битвы не окажетесь простыми женщинами, вы пойдете впереди ваших приверженцев и станете ободрять воинов своим голосом. Но вы забываете, что возле ваших бесценных особ есть особа, не менее бесценная: герцог Энгиенский, ваш сын, ваш внучек; неужели вы решитесь сложить в одну могилу и настоящее, и будущее вашей фамилии? Неужели вы думаете, что Мазарини не отомстит отцу за то, что будут предпринимать в пользу сына? Разве вы не знаете страшных тайн Венсенского замка, печально испытанных господином Вандомом, маршалом Орнано и Пюи-Лораном? Разве вы забыли эту комнату, которая стоит приема мышьяка, как говорит госпожа Рамбулье? Нет, ваше высочество, — продолжал Лене, сложив руки, — нет, вы послушаете совета вашего старого слуги, вы уедете из Шантильи, как следует женщинам, которых преследуют. Не забывайте, что самое сильное ваше оружие — ваша слабость: сын, лишенный отца, супруга, лишенная сына, бегут, как могут, от угрожающей опасности. Чтобы действовать и говорить открыто, погодите до тех пор, пока вырветесь из рук врага. Пока вы в плену, приверженцы ваши немы; когда вы освободитесь, они заговорят, перестанут бояться, что им предложат тяжкие условия за ваш выкуп. План наш составлен с помощью Гурвиля. Мы уверены, что у нас будет довольно большой конвой, он защитит нас во время пути. Ведь теперь двадцать различных партий овладели дорогою и живут, собирая дань с друзей и с врагов. Согласитесь на мое предложение; все готово.
— Уехать тайком! Бежать, как преступники! — вскричала молодая принцесса. — О, что скажет принц, когда узнает, что его мать, жена и сын перенесли такой стыд и позор?
— Не знаю, что он скажет, но если вы будете действовать с успехом, он будет обязан вам своим освобождением. Если побег не удастся, вы не истощите своих средств, а главное, не поставите себя в такое затруднение, как при войне.
Старшая принцесса подумала с минуту и сказала с задумчивой грустью:
— Любезный Лене, убедите дочь мою, потому что я вынуждена остаться здесь. Я до сих пор крепилась, но, наконец, изнемогаю. Болезнь, которую я скрываю, чтобы не отнять последней бодрости у наших приверженцев, уложит меня на одре страдания, где я, может быть, умру... Но вы сказали правду: прежде всего надобно спасти имя Конде. Дочь моя и внук мой уедут из Шантильи и, надеюсь, будут так умны, что станут следовать вашим советам, скажу более, вашим приказаниям. Приказывайте, добрый Лене, все будет исполнено!
— Как вы побледнели! — вскричал Лене, поддерживая старуху.
Принцесса, раньше заметив ее бледность, уже приняла ее в свои объятия.
— Да, — сказала старуха, все более и более ослабевая, — да, добрые сегодняшние известия поразили меня сильнее, чем все, что мы сносили в последнее время. Чувствую жестокую лихорадку. Но скроем мое положение. Такое открытие могло бы очень повредить нам в теперешнюю минуту.
— Нездоровье вашею высочества, — сказал Лене, — было бы небесною милостью, если б только вы не страдали. Не вставайте с постели, расскажите всем, что вы больны. А вы, — прибавил он, обращаясь к молодой принцессе, — прикажите послать за вашим доктором Бурдло. Нам понадобятся экипажи и лошади, поэтому извольте объявить, что вы намерены повеселить нас травлей оленей. Таким образом, никто не удивится, если увидит большое движение людей, оружия и лошадей.
— Распорядитесь сами, Лене. Но как вы, осторожный человек, не предусмотрели, что всякий невольно удивится этой странной охоте, назначенной именно в ту минуту, как матушка почувствовала себя нездоровою?
— Все предусмотрено, ваше высочество. Послезавтра герцогу Энгиенскому минет семь лет; в этот день женщины должны сдать его на руки мужчинам.
— Так.
— Мы скажем, что охота назначается по случаю перехода маленького принца с дамской половины на мужскую, и что ее высочество настояли, чтобы болезнь ее не служила препятствием празднику: мы должны были покориться ее желанию.
— Бесподобная мысль! — вскричала старуха в восторге от того, что ее внучек становится уже взрослым человеком. — Да, предлог превосходно придуман, и вы, Лене, удивительный советник.
— Но во время охоты герцог Энгиенский будет сидеть в карете? — спросила принцесса.
— Нет, он поедет верхом. О, не извольте пугаться! Я изобрел маленькое седло; Виалас, шталмейстер герцога, прикрепит к своему седлу это маленькое; таким образом, все могут видеть герцога, и вечером мы можем ехать: никто не обеспокоит нас. Подумайте, в карете его остановят при первом препятствии, а верхом он везде проедет, не так ли?
— Так вы хотите ехать?
— Послезавтра вечером, если вашему высочеству не нужно откладывать отъезда.
— О, нет, нет! Убежим из нашей тюрьмы как можно скорее, Лене.
— А что вы станете делать, выбравшись из Шантильи? — спросила вдовствующая принцесса.
— Мы проберемся сквозь армию господина Сент-Эньяна и найдем средство отвести ему глаза. Соединимся с Ларошфуко и с его конвоем и приедем в Бордо, где нас ждут. Когда мы будем во второй столице королевства, в столице южной Франции, мы можем воевать или вести переговоры о мире, как угодно будет вашим высочествам; впрочем, имею честь уведомить вас, что даже и в Бордо мы продержимся весьма недолго, если не будет близко от нас какой-нибудь крепости, которая отвлечет внимание врагов наших. Две такие крепости для нас чрезвычайно важны: одна, Вер, владычествует над Дордонью и пропускает съестные припасы в Бордо; другая — остров Сен-Жорж, на который даже жители Бордо смотрят, как на ключ своего города. Но мы подумаем об этом после, в настоящую минуту нам надобно думать только о выезде отсюда.
— Это дело очень легкое, — сказала молодая принцесса. — Все-таки мы здесь одни и полные хозяева, что бы вы ни говорили.
— Не надейтесь ни на что, пока мы не будем в Бордо. Нет ничего верного с дьявольским умом Мазарини; например, я ждал, пока мы останемся наедине, чтобы сообщить вам план мой, но эта предосторожность ничего не значит, я предпринял ее так, для очистки совести: даже в эту минуту я боюсь за мой план, за план, изобретенный моею собственной головой и сообщенный только вам. Мазарини не узнает новостей, а угадывает их.
— О, пусть попробует помешать нам, — возразила молодая принцесса. — Но поможем матушке дойти до ее спальни. Сегодня же я стану рассказывать, что послезавтра у нас праздник и охота. Не забудьте написать приглашения, Лене.
— Не забуду.
Старшая принцесса пришла в свою спальню и слегла в постель. Тотчас позвали доктора принцев Конде и учителя герцога Энгиенского. Весть об этой неожиданной болезни в ту же минуту распространилась по Шантильи, и через четверть часа боскеты, галереи, цветники — все опустело; гости спешили в приемную комнату узнать о здоровье вдовствующей принцессы.
Лене провел весь день за письменным столом, и в тот же вечер курьеры развезли более пятидесяти приглашений различным лицам и в различные стороны.
<< пред. << >> след. >> |