| << пред. << >> след. >> 3
Пиза. Дом Ломбарди. Множество гостей. Нестройный шум голосов. Иногда то тут, то там возникает молодой человек, тщательно одетый, всем улыбающийся — Белоглазов.
Пожилой гость. Верно ль, что так она хороша?
Дама с орлиным профилем. Принчипе, сейчас вы переживаете последние минуты покоя. Когда вы увидите ее, жизнь ваша вступит в опасную пору.
Дама в пелерине. Так она русская? Мой брат встречал ее в Лондоне, потом в Париже. Говорят, что она была причиною многих разорений.
Дама с мушкой. Вы знаете ль, кто этот венецианец, который неотлучно при ней? Его зовут Бониперти, не так ли?
Молодой гость. Право, я не берусь ответить — одни утверждают, что он ученый, другие, что он авантюрист, третьи, что то и другое вместе. Но он доверенное лицо, наперсник...
Дама с орлиным профилем. Скорее всего, любовник.
Молодой гость. Кто знает? Но так или иначе, хотел бы я быть на его месте.
Пожилой гость. Женщины ее ненавидят, это говорит в ее пользу. И мы толкуем о ней полчаса. Что само по себе удивительно.
Молодой гость. Во всяком случае, Ломбарди в восторге — в его доме в один и тот же вечер две женщины, привлекающие внимание. Будет еще певица Морелли, из-за которой Милан обезумел.
Белоглазов. Господа, когда человек так богат, жизнь идет навстречу во всем.
Молодой гость. Принчипе, позвольте вам представить моего друга, русского дворянина. Это господин Белоглазов.
Пожилой гость. Я ряд. Что привело вас в Италию?
Белоглазов. Завершаю образование, князь. Поверьте, Европа — великий гранильщик, незаменимый для нас, северян.
Молодой гость. Вот она, вот она, господа.
Входит Елизавета. Рядом с ней Пьетро Бониперти, невысокий смуглый человек, очень подвижной, с живыми, умными глазами.
Бониперти. Присядьте, мадонна. Здесь прохладно. Вы утомились. Принести вам мороженого?
Елизавета. Нет, не хочу. Да, здесь покойней.
Бониперти. Небо, как хороши вы сегодня. Эта толпа сошла с ума. Взгляните на этих жалких мужчин. Они вас раздевают глазами, они обсуждают каждый ваш шаг. Вас это веселит? У меня они вызывают отвращение. Невежественная, грубая свора... для них обладание выше молитвы.
Елизавета. Ты богомолен? Я не знала.
Бониперти. Я идолопоклонник, мадонна.
Елизавета. Бедный Пьетро...
Бониперти (поспешно). Идет капитан Снарк. Отнеситесь к нему серьезно.
Подходит плечистый англичанин с почти медным лицом. Елизавета протягивает ему руку, он почтительно ее целует.
Елизавета. Я много слышала о вас, капитан. Однажды в Лондоне господин Мэннинг сказал мне, что я почти наверно встречу вас в Италии.
Снарк. То же самое сказал он мне. Я был бы рад быть вам полезным.
Елизавета. Благодарю вас. Я безмерно нуждаюсь в друзьях. Я столько утрачивала в жизни, что стала спокойна к ее дарам, но всякий раз, когда друг уходит, сердце мое готово разбиться. Зато оно истинно ликует, когда я его нахожу. В Лондоне я встретила много расположения и в этом городе навек осталась моя душа. Что за люди! Они обычно немногословны, но в их сдержанности чувствуешь силу. Не правда ль, на них женщина может положиться, когда против нее судьба?
Снарк. Вы совершенно правы, миледи. Нас с детства учат ценить дружбу и не бросать друзей в беде.
Елизавета. Завидное свойство, но женщины также им обладают, и они умеют быть весьма благодарными. Я надеюсь, что мой секретарь синьор Бониперти сумеет найти вас?
Снарк. Так же, как в случае необходимости я сумею найти его. (Кланяется и уходит.)
Елизавета. Кому я еще должна улыбаться?
Бониперти. Зачем считать улыбки, мадонна? Они помогали до сей поры.
Елизавета. Но для этого иезуита я их придержу.
Бониперти (с живостью обернувшись). Падре Паоло? (Задумчиво.) Все-таки он сюда пришел...
Елизавета. Он обманывает меня, Пьетро. Я не верю ему, не верю.
Бониперти. Все обманывают всех, мадонна. Таков наш мир.
Елизавета. И ты его часть?
Бониперти. Вам я верен, и вы это знаете. Осторожнее с этим попом. Но — не забывайте при этом — благосклонность святого престола ныне главная ваша надежда. Капитан Снарк — человек достойный, но Альбион всегда и во всем склонен скорее выждать, чем действовать. (Отходит в сторону.)
Приближается Падре Паоло.
Елизавета. Не надеялась увидеть вас, падре.
Паоло. Зато я рассчитывал встретить вас, дочь моя.
Елизавета. Я решила, что вы от меня отступились. Я просила его святейшество об аудиенции. Мне ее не дали.
Паоло. Терпение и еще раз терпение. Римская церковь была и будет духовным щитом европейских держав. Бесспорно, нам было б отрадно видеть правительницу на вашей земле, способную удержать православие в естественных и разумных границах. Его святешейство знает о вас и молится о вашем благе.
Елизавета. Все молятся обо мне, мой падре. Но никто не хочет помочь мне делом. Никому не важны в этом свете ни истина, ни попранное право. Увы! Никого не волнует, что на русском троне сидит сам демон, покусившийся на жизнь супруга и моего кузена. Наш мир уважает силу и только ее. Но где же он видит эту силу? Два года в моей несчастной стране бушевал огонь возмущенья, и лишь чудо погасило пожар. Если б Европа мне помогла, когда враги мои изнемогали, я бы уже вернула то, что принадлежит мне по праву.
Паоло. Что делать, дитя мое. Каждый из нас должен ждать своего часа. Тем более благоприятный момент, по сути дела, вами упущен. Бесспорно, что было разумнее действовать в минувшем году, когда мятежники были недалеко от Москвы.
Елизавета. Вы знаете, падре, мое обращение к русскому флоту не встретило отклика. А католические державы сковала странная неподвижность.
Паоло. Будьте, однако же, справедливы. Ведь и турецкий полумесяц, чье несомненное угасанье, казалось, должно было побудить принять вас в расчет, мерцал так тускло! Но ободритесь — граф Орлов вновь появился под нашим небом.
Елизавета. Я слышала.
Паоло. Почему он здесь — вот что важно было бы знать. Затем, чтобы вновь поднять схизматиков? Дочь моя, вы могли б оказать большую услугу святому престолу.
(Пауза.)
Что было бы хорошо и для вас. (Медленно, наклонив голову, уходит.)
К Елизавете возвращается Бониперти. Окруженный гостями, входит Ломбарди.
Ломбарди. Какой вечер, моя принчипесса! Клянусь, этот дом видел людей, украсивших век, но сегодняшний день будет мне памятен до могилы. Вы — моя гостья, принчипесса. Морелли, волшебница, будет нам петь, граф Орлов обещался меня почтить, и, наконец, позвольте представить величайшего драматического писателя, графа Гоцци. Он много слышал о вашей божественной красоте, но истина на этот раз оказалась выше молвы.
Граф Карло Гоцци целует Елизавете руку. Ему примерно 55 лет. Порывистые движения плохо гармонируют с важностью взгляда.
Гоцци. Это так, принчипесса, наш хозяин прав, и я сейчас поистине счастлив.
Елизавета. Это я должна быть счастлива, граф. Человек, чье слово рождает страсти, не может не вызывать восхищения. Бог мой, сколько высокой радости вам должно было принести ваше призванье.
Гоцци. Радости? Право! О какой радости вы говорите? Принчипесса, вы можете мне поверить, ничего нет гнуснее судьбы драматурга. Вы можете тридцать лет писать, добиться восторгов, триумфов, славы, и все это не больше, чем облако, способное растаять от первой тучки. Годы труда, более мучительного, чем труд каторжника, годы волнений, которые могут превратить здоровяка в тень, не значат ничего ровным счетом. Толпа не ведает благодарности, она вам рада рукоплескать, но истинно счастлива лишь тогда, когда может освистать и отвергнуть. Вся моя жизнь подтверждение этому. Мне выпало жить в странном городе Венеции. Вы там бывали?
Елизавета. Мой секретарь синьор Бониперти — венецианец.
Гоцци. В таком случае — бойтесь его, он — предатель. Все венецианцы — предатели.
Бониперти. Ах, конте, — кроме меня.
Гоцци. Это вы? Ну, все равно, я рад случаю быть откровенным хоть однажды. О, этот город похож на женщину, он таинствен, он изменчив, непостижим, он способен все поглотить, как воды, на которых он плавает. Когда-нибудь он пойдет ко дну, в чем и будет высшая справедливость. Принчипесса, я отдал этому городу весь свой дар, скажу больше, я его образовал, хотя он этого и не стоил. Вы знаете ль некоего Карла Гольдони, он тоже писал пьесы и был кумиром публики. Он льстил искусно ее наклонностям, грубым, плотским, лишенным духа. Не хочу отрицать его дарования, но его заигрывание с залом унижало наше искусство. Вот тогда я вступил в сражение. Основал академию, стал писать для театра. Я вернул зрителям их историю, их мифы. Я доказал, что стоит народу забыть свою поэзию, и он становится толпой, бессмысленной толпой. Это был подвиг, принчипесса, но не думайте, что Гольдони умолк. О, нет, началась борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. На каждую его комедию я сразу же отвечал своей фьябой. Он же на каждую мою фьябу отвечал своею комедией. И все же он был обречен, принчипесса! Я поставил «Любовь к трем апельсинам», успех был немыслимый, верьте слову! А за этой прелестной фьябой последовали девять других. Девять ударов, девять петард, девять пороховых бочек! Не стану их перечислять; вы их знаете: «Ворон», «Король Олень», наконец «Принцесса Турандот». О, «Турандот»! Моя жемчужина! Любимейшее мое дитя! Венец моих бессонных ночей! Клянусь вам, публика обезумела, театр «Сан Самуэле» не вмещал желающих, стены дрожали от криков восторга. Упрямец сдался, бежал из Венеции, которая принадлежала мне.
Ну что ж, принчипесса, вы полагаете, теперь я мог предаваться счастью? Всего лишь несколько дней, не больше. Спуск начинается на вершине. Театральный зал ждет новизны, он стал зевать на моих фьябах, и я должен был приняться за драмы, забыв о музыке стиха, и потакать этим новым вкусам, хотя мудрее было бросить перо. Но что делать, я этим злом отравлен и охотнее жарюсь на этом огне, чем вкушаю покой, мною заслуженный. Можете меня презирать, принчипесса! А кроме того, есть синьора Риччи, эта женщина лишит меня остатков разума, чем-то она похожа на вас. Представьте, я пишу пьесу за пьесой, чтоб она могла показывать всем достоинства, предназначенные для меня одного! С моей стороны это безумие, но таков уж театр — кто в него попадет, тот навсегда теряет рассудок.
Ломбарди. Ах, триумфаторы, что за люди, они никогда не бывают довольны. Не правда ли, принчипесса?
Елизавета. Не знаю. Я только завидую синьоре Риччи.
Гоцци. Вы слишком добры. Слишком добры.
Ломбарди. Господа, идемте, сейчас будет петь явившаяся с неба Морелли. Преступление пропустить хоть звук.
Елизавета, Гоцци, Бониперти следуют за хозяином. Внезапно среди гостей легкий шум и движение.
Боже мой, мой конте, я счастлив!
Навстречу Ломбарди идут Алексей Орлов и Кустов, строгий, торжественный, принаряженный. Елизавета остановилась, внимательно оглядела Орлова, затем со своими спутниками прошла в зал.
Алексей. Мое почтение, любезный хозяин. Сей господин, пришедший со мной, — знаменитейший российский поэт. Фамилия ему Кустов, и вам она, конечно, знакома.
Ломбарди. Кто же не слышал столь славное имя?
Алексей. И я так думаю.
Ломбарди. Ах, конте, я благодарен вам вдвойне. Но бог мой, как вовремя вы явились, Морелли уже начинает петь. Клянусь вам, вас ждет наслажденье.
Алексей. Верю.
Ломбарди, Алексей, Кустов и прочие господа проходят в соседний зал. Спустя несколько мгновений оттуда доносится пение. Показывается Белоглазов, останавливается в глубине, слушает. Появляются Алексей и Кустов.
Алексей. Насилу избавился от хозяина. Вот уж Сахар Медович, во рту даже сладко. (Слушая пение.) Хорошо хоть, женщина поет, а то тут всюду кастраты воют. Их голоса здесь в большой цене.
Кустов. Отменно поет госпожа певица.
Алексей. Мотай на ус, господин пиит, в такой компании ты сроду не был. Это тебе не кабак у заставы, хотя сволочи и тут предовольно. Стало быть, Кустов, не робей.
Кустов. В одной берлоге с медведем живучи, кого мне робеть, ваше сиятельство?
Алексей. Это я, выходит, медведь? Коли хвалишь, так мутно. Хвала хороша, когда она ясная, как слезинка. Или од никогда не писал?
Кустов. Какой российский пиит не писал их? Сам покойник Барков их писал. Его сиятельству, вашему брату.
Алексей. Вот тебе призанять бы чужого ума. А угощаться начнешь, гляди — содержи себя в строгости. Дома напьешься. (Вдруг мрачнея.) Это кто еще?
Белоглазов. Честь имею представиться, ваше сиятельство — дворянин Белоглазов.
Алексей. Откуда взялся, господин Белоглазов?
Белоглазов. Обучаюсь наукам в чужих краях.
Алексей. Дело доброе, молодой человек. России ученые люди надобны. Вот, кстати, и господин пиит — зело учен. Слыхал про Кустова?
Белоглазов. Ваше сиятельство, не довелось.
Алексей. Что ж ты? Чай, иноземных всех сочтешь. Нехорошо. (Кивнув вокруг.) Здесь-то часто бываешь?
Белоглазов. Не так чтоб часто, но приходилось. Дом любопытный, кого не встретишь. Всем лестно — хозяин больно богат.
Алексей. Я гляжу, ты малый — не промах. (Внезапно.) Пройдите в зал, господа земляки. Послушайте пение.
Белоглазов. Как прикажете.
Показываются Елизавета и Бониперти.
Кустов (остановившись, потрясенно). Господи, женщина-то какая...
Алексей (негромко, внушительно). Шевелись, господин пиит, шевелись.
Кустов и Белоглазов уходят. Алексей отступает в глубину.
Елизавета (садится). Я его другим представляла.
Бониперти. Бойтесь его, мадонна, бойтесь. Верьте, мне было достаточно взгляда, чтобы понять, сколь он опасен.
Елизавета. Он неспроста явился, я знаю. Отчего-то мне и тревожно, и радостно. Я предчувствую в своей судьбе долгожданную перемену.
Бониперти. Прислушайтесь лучше к моим словам.
Елизавета. О чем ты? Или звезды мне лгут? Или ты им больше не веришь?
Бониперти. Мадонна, судьбу нельзя искушать.
К ним приближается Алексей.
Алексей. Я мог просить, чтоб меня представили, но рассудил, что представлюсь сам.
Елизавета. Вам нет нужды представляться, граф. Средь русских вряд ли есть хоть один, кто бы не знал своей же славы.
Алексей. Благодарствую. Хоть и не заслужил... (Запнулся.)
Елизавета (живо). Не знаете, как ко мне обратиться? Я вас выведу из затруднения — можете звать меня княжной.
Алексей. Изрядно сказано, хоть и впервой помогают мне. Весь свой век я, княжна, помогал прочим.
Елизавета. Эти слова вселяют надежду. Мой секретарь — синьор Бониперти.
Бониперти. Граф, к вашим услугам.
Алексей (с еле уловимой интонацией). Весьма рад. Мне очень это знакомство лестно.
Елизавета (обратясь к Бониперти). Вот теперь мне душно. Принесите мороженого.
Бониперти. Слушаюсь, мадонна. Иду. (Медленно уходит.)
Алексей. Сколь могу судить, господин преловкий.
Елизавета. Я услала его, полагая, что вдруг вам неприятен любой свидетель. Вы столь верный слуга государыни вашей...
Алексей. Благодарю, княжна, за заботу. Мы, Орловы, в своих поступках вольны и отчета в них не даем.
Елизавета. Но когда я писала вам, вы не ответили. Или, может быть, не решились ответить?
Алексей. Зачем вам письмо мое? Я сам явился.
Короткая пауза.
А свидетели мне и впрямь не нужны. Нам без свидетелей лучше будет.
Елизавета. Я живу на виа Кондоти, граф. Вы мой дом просто найдете.
Алексей. Не сомневайтесь, княжна, найду. (Как бы слушая пенье, внимательно глядят друг на друга.) Много слышал я, сколь вы совершенны. Однако ж не мог и вообразить.
Елизавета. Граф, перед вами несчастная женщина.
Алексей. Княжна, кто счастье другим дарит, сам счастлив редко бывает. Но и тут фортуны можно дождаться. Страшен черт, да милостив бог.
Елизавета. В эту минуту я счастлива, граф.
Алексей (чуть помедлив). Я так же, княжна, — как давно уже не был.
Пение обрывается. Звучат аплодисменты, восторженные голоса.
<< пред. << >> след. >> |