Ю. Данилин. Историко-литературная справка к 5 тому
-------------------------------------------------------------------
Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 5. МП "Аурика", 1994
Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, март 2007
-------------------------------------------------------------------
Настоящий том объединяет книги Мопассана, выходившие в 1885 и начале 1886 года. Роман "Милый друг" печатался фельетонами в "Жиль Блас" с 8 апреля по 30 мая 1885 года и был издан Аваром отдельной книгой еще до окончания печатания в газете, около 15 мая (см. запись в дневнике Ф. Тассара от 22 мая 1885 года). Сборник рассказов "Туан" был выпущен издателями Марпоном и Фламмарионом в виде иллюстрированного издания в начале 1886 года и в последующих прижизненных публикациях переиздавался без изменений своего состава; сборник этот, подобно "Сестрам Рондоли", состоит главным образом из юмористических рассказов, но со значительным нарастанием элементов горькой сатиры, и этот основной его тон оттеняется несколькими лирическими новеллами.
К работе над "Милым другом" Мопассан приступил, вероятно, уже в 1883 году, когда появились в печати некоторые рассказы и очерки с первоначальной разработкой сюжетных положений или эпизодов, вошедших впоследствии в роман.
Как бы первым наброском того социально-психологического типа, который представляют собою Дюруа и Ларош-Матье, является очерк "Мужчина-проститутка'' (см. в настоящем томе), напечатанный в "Жиль Блас" 13 марта 1883 года; не с этого ли времени и следует считать начало работы Мопассана над "Милым другом"? Нельзя согласиться с мнением Рене Дюмениля о том, что Мопассан якобы начал писать этот роман только тогда, когда закончил редактирование "Иветты" (см. предисловие к "Милому другу" в издании Oeuvres completes de Guy de Maupassant, Bel Ami, P. 1934, p. 1), то есть в июле или августе 1884 года. Ведь, по точному свидетельству Тассара, роман был закончен — в черновике — 26 октября 1884 года, и таким образом, если следовать Дюменилю, получается, что Мопассан написал книгу в 17 печатных листов за три — четыре месяца. В это поверить невозможно, даже зная редкую работоспособность автора "Милого друга".
Три другие новеллы 1883 года также повторяют некоторые сюжетные положения романа: это "Могила" (см. т. X), напечатанная 29 июля, "Мститель" (см. т. X), напечатанная 6 ноября, и "Награжден!" (см. т. III), напечатанная 13 ноября. В первой из них встречаются отдельные мысли из ночного монолога Норбера де Варена, вторая живо перекликается с концом II главы второй части романа, третья — с VII главой той же второй части. Следовательно, к концу 1883 года Мопассан думал уже о второй части романа и набрасывал отдельные ее эпизоды.
В 1884 году, когда работа над романом шла уже полным ходом, были напечатаны еще три связанные с ним новеллы: "Трус" (27 января), "Прогулка" (27 мая) и "Исповедь" (10 ноября; см. их в IV томе). Первая из них представляет собою новеллистическую разработку — с иным финалом — эпизода из VII главы первой части романа; во второй содержится описание гулянья в Булонском лесу, встречающееся во II главе второй части романа; третья имеет общее с ночным монологом Норбера де Варена.
Некоторые темы "Милого друга" затронуты и в "Иветте", тоже напечатанной в 1884 году. На это указывает Мениаль в одной из своих статей (см. у A. Lumbroso. Souvenirs sur Maupassant, Rome, 1905, p. 346), говоря, что в обоих произведениях речь идет о полусвете и богеме, что общество, принятое у маркизы Обарди — князь Кравалов, шевалье Вальреали, г-н де Бельвиль, — встречается: и в последней главе "Милого друга", что Иветте свойственна та же тяга к бродяжничеству, как и г-же де Марель. Мениаль добавляет "Сам Сервиньи обладает некоторыми чертами Жоржа Дюруа, и его приключение кажется эпизодом, выхваченным из "Милого друга".
В круг этого романа входит еще новелла "Неосторожность" (см. том VI), явно перекликающаяся со II главой второй его части, но напечатанная Мопассаном лишь 15 сентября 1885 года, уже после публикации "Милого друга".
Представление о лживости, беспринципности, продажности, вымогательствах и всех зоологических нравах буржуазной прессы сложилось у Мопассана еще в 70-х годах, и, конечно, не без влияния Флобера. Автор "Госпожи Бовари", немало натерпевшийся на своем веку от невежества, пошлых выходок и прямой травли буржуазных газет, заявлял без обиняков, что "ненависть к этим лавочкам есть начало любви к Прекрасному". Обстоятельства лишь прививали Мопассану и укрепляли в нем эту точку зрения Флобера.
Так, например, в 1876 году Мопассан написал статью о французской поэзии, чрезвычайно понравившуюся его учителю, и решил предложить ее газете "Насьон"; он стремился установить связи с журналистикой, чтобы хоть несколько улучшить свое материальное положение. Флобер не одобрял желания Мопассана стать журналистом, но скрепя сердце дал ему письмо к одному из видных сотрудников этой газеты, Раулю Дювалю, прося его помочь Мопассану устроиться. Тем не менее Мопассану не удалось войти в "Насьон", и в письме от 17 ноября 1876 года он подробно рассказал Флоберу о своих мытарствах. Сотрудничество в "Литературной республике" также приоткрыло перед Мопассаном кухню журналистики: он видел, как здесь из узкогруппировочных целей замалчивали Золя, как затем журнал получил в 1877 году большой доход от печатания романа Золя "Западня" и как впоследствии за этот же свой роман этим же журналом Золя был изруган. В письме к Флоберу от 5 декабря 1878 года Мопассан писал: "Прощайте, дорогой учитель, целую вас. Отомстите "Буваром и Пекюше" издателям, редакторам газет и прочим дуракам".
Когда Мопассан работал над "Милым другом", ему, без сомнения, нередко вспоминались слова Флобера о "ненависти к этим лавочкам". Создавая большое социальное полотно, посвященное изображению торжества газетных проходимцев, всеобщей проституции, распада всех духовных ценностей, Мопассан всему этому мог противопоставить только образ Норбера де Варена, патетического носителя великой старой культуры духа, презирающей пошлую и тлетворную буржуазную действительность 80-х годов.
В литературе о Мопассане нет еще ни одной работы, специально посвященной "Милому другу". Документация и исторические факты, лежащие в основе романа, его прототипы, его творческая история, его рукописи — все это пока остается неизученным. К отдельным существующим высказываниям о тех или иных сторонах романа следует поэтому относиться с крайней осторожностью. Так, например, утверждение издателя Конара о том, что рукопись "Милого друга" "не представляет особенного интереса в отношении исправлений, которые очень немногочисленны сравнительно с объемом произведения", способно лишь внушить неверную мысль, что имелась только одна эта рукопись, отражающая заключительную стадию работы. Но разве не могли быть, как в работе Мопассана над "Жизнью", и другие рукописи, более ранние? Только изучение всех рукописей "Милого друга", черновых и беловых, позволит установить, так ли уж немногочисленны и малоинтересны "исправления" Мопассана, а кстати, и выяснить ряд других вопросов: о развитии замысла романа, об изменениях начального плана, о вариантах и т. п.
Вопрос о прототипах романа тоже остается открытым, хотя известно, что они имелись. Мистификаторскому заявлению писателя, сделанному им в кругу своих знакомых: "Дюруа — это я!" — придавать значения, конечно, не следует. Зато удостоверено, что в некотором отношении прототипом Дюруа послужил Мопассану его брат Эрве. В воспоминаниях Шарля Лапьерра читаем: "Если он (Мопассан) и прошел через среду галантных газет, то для того, чтобы заполучить этот парижский тип смачно разлагающейся цивилизации — Милого друга, и тут его брат Эрве, бывший унтер-офицер с длинными белокурыми усами, который не был ни журналистом, ни булевардье, ни зятем еврейского банкира, послужил ему оригиналом, — разумеется, только с физической стороны". Лапьерр дальше намекает и на некоторые прототипы героинь романа; он пишет, что Мопассан "с жестоким удовольствием ввел в развитие романа двух женщин, более или менее флиртовавших с его рождающейся известностью" (A. Lumbroso, p. 614).
Это почти все, что пока известно французским биографам Мопассана о прототипах романа. Андре Виаль говорит еще о том, что в некоторых отношениях прототипом Вальтера послужил Артюр Мейер, издатель "Голуа", но что Мопассан, сохранив характерные качества Мейера как циничного торговца газетной строкой, как ловкого дельца, умело спекулирующего на политической ситуации, "пренебрег монархической и католической позой своей модели" и вдобавок сделал Вальтера, в отличие от его прототипа, депутатом, принадлежащим к парламентскому "левому центру". "Все те черты, которые создавали загадочный облик этого человека, — пишет Виаль об Артюре Мейере, — вовсе не проявляются целиком в лице Вальтера, а все черты Вальтера вовсе не идут от него" (Andre Vial. Guy de Maupassant et l'art du roman, P. 1954, p. 394). В этом нет ничего удивительного, потому что Мопассан, в соответствии со своим реалистическим методом, брал от прототипов лишь то, что было необходимо для создаваемого им типического образа.
В отдельных эпизодах и ситуациях романа Мопассан точно так же исходил от впечатлений современной действительности (например, высказывания Жоржа Дюруа по колониальному вопросу основаны на личных наблюдениях писателя, сделанных им во время путешествия по Алжиру в 1881 году и вошедших в его книгу "Под солнцем"), от изучения подлинных исторических фактов и событий; но он изменял и перерабатывал эти факты и события так, чтобы ситуация романа оказывалась опять-таки типической.
Взять, например, эпизод с картиной Марковича. Описывая салон Вальтера, Мопассан перечисляет ряд картин действительно живших тогда художников (в том числе многих своих приятелей). Но венгерского художника Карла Марковича, картина которого приобретена тем же Вальтером, на свете не существовало. В чем тут дело, позволяет разобраться дневник Марии Башкирцевой. Запись Башкирцевой от 29 января 1884 года: "Я ездила смотреть картину Мункачи "Христос на кресте". Отель счастливого Мункачи — настоящее чудо. Что же касается его картины... она написана широко, колорит прекрасен, чувствуется движение, экспрессия лиц и одежд богатая, тона чудные... Христос — среди двух разбойников, вокруг много людей, черное небо, светлые, ярко выделяющиеся фигуры... Картиной Мункачи восхищаются все" (М. Башкирцева. Неизданный дневник. Ялта, 1904, стр. 205 — 206). Мункачи — известный венгерский художник. Предыдущая его картина "Христос перед Пилатом", написанная им в 1881 году, действительно была продана художником в Америку за сто двадцать тысяч долларов. Таким образом, Мопассан изменил фамилию художника и несколько переиначил сюжет картины, но основа реального события парижской культурной жизни 1884 года в романе осталась.
Так же точно поступает Мопассан и в другом эпизоде романа, представляющем гораздо более крупный интерес: мы говорим о "танжерской экспедиции".
Никакой танжерской экспедиции в описываемые Мопассаном 70 — 80-е годы не было. Оккупация же Марокко Францией (совместно с Испанией) произошла лишь в 1912 году.
В изображении этой экспедиции, описанной Мопассаном с таким обилием реалистических деталей (обман общественного мнения и палаты депутатов, лживая кампания печати, грязная биржевая спекуляция, приводящая к обогащению кучки финансовых дельцов, министра и издателя официозной газеты), снова раскрывается творческий метод Мопассана. Он создал реалистическое предвидение, основываясь на некоторых аналогичных событиях начала 80-х годов, связанных с оккупацией Туниса Францией в 1881 году.
Тунисский бей на первых порах не препятствовал проникновению французского капитала в Тунис. В 70-х годах, под влиянием интриг со стороны Италии, отношения бея с Францией начали ухудшаться. А после того как одна французская компания построила в 1873 — 1880 годах железную дорогу, соединившую Тунис с Алжиром, облегчая этим дальнейшую колониальную экспансию со стороны Франции, в Тунисе началось восстание. В апреле 1881 года в Тунис вступили французские войска, быстро подавившие мятеж.
12 мая 1881 года Жюль Ферри, председатель кабинета министров, огласил в обеих палатах следующую декларацию: "Предпринимая эту экспедицию, Французская республика заявляет, что она не имеет каких-либо аннексионистских намерений". В этот же самый день бея принудили подписать договор о признании им протектората Франции. Восстание возобновилось с еще большей ожесточенностью и было разгромлено лишь в конце 1881 года.
Фактически в Тунисе шла война, вызывавшая большое недовольство во Франции. Памфлетист Анри Рошфор, известный автор "Фонаря", выступил 27 сентября 1881 года в "Энтранзижан" с разоблачениями: он утверждал, что всю эту войну и посылку французских войск подстроили Гамбетта, президент Французской республики, и Рустан, французский консул в Тунисе, и что целью их была биржевая игра.
"Гг. Гамбетта и Рустан образовали ассоциацию, — писал Рошфор, — задачей которой было обесценить облигации тунисского долга, а затем выкупить их за гроши. Так как у бея никогда не нашлось бы нужных двухсот миллионов для возмещения долга, оба приятеля побудили французское правительство принять участие в управлении Тунисом и взять на себя оплату облигаций, которые в этом случае будут выкуплены из расчета сто франков за три. Г-н Гамбетта и г-н Рустан обменяли бы тогда груду своих бумажонок на ренту в сумме свыше 100 миллионов" (Henri Rochefort. Les aventures de ma vie, t. IV, P. s. a., p. 246).
Жюль Ферри немедленно распорядился привлечь Рошфора к суду. Готовясь к защите, Рошфор перепечатывал финансовые статьи из "Французской республики", основанной и руководимой Гамбеттой, доказывая, что в этой газете "прибегали ко всем приемам, чтобы добиться понижения тунисских бумаг" (Н. Rochefort, р. 247). Рошфор установил также, что кучка французских финансистов основала в Тунисе жульническое общество "Земельный кредит". Судебный процесс завершился полным оправданием Рошфора. Министерство Ферри пало.
Для Мопассана было ясно, что после оккупации Туниса станет на очередь и оккупация Марокко. Предсказать, что и с этой оккупацией будет связана новая грандиозная биржевая афера, тоже не стоило большого труда, так как в 1884 году правительство Третьей республики все-таки гарантировало долг Туниса, против чего так боролся Рошфор. И если Ларош-Матье скрывает от палаты и даже от многих своих подручных затеянную экспедицию, заверяя, что ее не будет, то и здесь Мопассан мог писать прямо с натуры, руководясь действиями того же Жюля Ферри, снова ставшего в феврале 1883 года председателем кабинета. Ведя в 1881 году войну с Тунисом без разрешения парламента, явочным порядком, Ферри точно так же поступал в 1883 году относительно Тонкина: он убеждал палату, что правительство и не думает об оккупации Тонкина, что это бесполезная затея, а в то же время война там уже велась, и кончилась она лишь в 1885 году. Кабинет "тонкинца" Ферри, политика которого вызывала единодушное возмущение палаты и всей страны, был свергнут 30 марта 1885 года. Всего девять дней спустя, 8 апреля, начинает печататься "Милый друг".
Таким образом, несомненно, что в основе изображения танжерской экспедиции "Милого друга" лежат события колониальных экспедиций министерства Ферри. Придет время, когда будет доказано, что и многие другие эпизоды этого романа были в 1885 году полны острых, злободневных намеков.
Танжерская экспедиция и весь круг связанных с нею сюжетных положений романа усиливают значение "Милого друга" как романа-памфлета, как одного из наиболее резких обличительных выступлений французского критического реализма конца XIX века.
Имеются некоторые основания предполагать, что первоначальный замысел Мопассана в ходе работы над романом претерпел изменения. Разговор на колониальные темы в салоне Форестье, сладкие воспоминания Дюруа о легальном разбое французских колониальных войск в Алжире, его первый очерк, "Воспоминания африканского стрелка", почти не имеют значения для развития романа в существующем его виде. Но не остатки ли это первоначального замысла, не те ли нити, которые опытный художник с самого начала протягивает к центральной теме? И не должна ли была бы в таком случае танжерская экспедиция занять гораздо больше места в романе? Ведь эта экспедиция не подлинный исторический факт, о котором достаточно беглого упоминания, а лишь художественный вымысел, реалистическое предвидение, хотя и сконструированное из элементов реальной действительности; не должен ли был поэтому Мопассан описать самые действия экспедиционных войск? В настоящее время, пока остаются неизвестными планы и черновики романа, ответить на этот вопрос еще невозможно. Если же оказалось бы, что первоначальный замысел романа был именно таков, но в процессе работы по тем или иным причинам изменился и рамки романа сузились до разоблачительного повествования о возвышении отрицательного героя, — пришлось бы признать, что жанру антиимпериалистического романа нелегко было родиться на свет, что форма такого романа создавалась неуверенно, ощупью. Но заслуга Мопассана в том, что он впервые во французской литературе пытался найти путь к ее созданию.
Буржуазное литературоведение, стараясь всячески преуменьшить значение "Милого друга" как социального романа-памфлета, пытается выдать его только за повествование об отрицательных качествах ловеласа Жоржа Дюруа, за собрание галантных эротических эстампов. Но если эротические мотивы и фривольные сцены занимают в романе немало места, то они представляют для Мопассана вовсе не самоцель, а играют роль служебную: они призваны разоблачать Жоржа Дюруа или окружающую его среду, пошлость, низменность и вульгарность ее интересов. Разоблачение отрицательного персонажа при помощи эротической ситуации было вообще одним из частых приемов у Мопассана.
Рассказывая о любовных авантюрах Жоржа Дюруа, Мопассан вынужден был уделять в романе много места показу всей совокупности относящихся сюда обстоятельств. Однако, несмотря на известную узость построения "Милого друга", как биографического повествования, рамки этого романа все же оказывались достаточно емкими, чтобы писатель мог впечатляюще обрисовывать окружающую действительность, Францию начала 80-х годов, разоблачать и бичевать весь круг социальных явлений, свидетельствовавших о безнадежной гнилости буржуазного строя и правящих кругов Третьей республики.
Все, что было бегло намечено в очерке "Мужчина-проститутка", предстает в "Милом друге" в широко развернутом виде. Отвратительным запахом разложения веет со страниц этого романа. Кругом сплошная грязь. Люди живут в атмосфере вечного обмана, лжи, продажности. Подлость, всякого рода мошенничества, тайные преступления на каждом шагу. И когда Дюруа, созерцая фланирующих в Булонском лесу представителей парижского великосветского общества, бормочет: "Экий сброд! Шайка жуликов, шайка мошенников!" — он не только бранится как завистник, а в качестве репортера бульварной газетки, прекрасно знающего всю парижскую грязь, судит об этих людях как подлинный знаток.
Особенно ярко показывает Мопассан присущую французскому буржуазному обществу продажность, показывает, как она проявляется в жизни прессы, политических сфер, французской культуры и вообще повсюду. Решительно все продажно, люди собою торгуют, все отношения сводятся к вопросам купли-продажи. В этой обстановке понятно все значение образа Жоржа Дюруа. Некоторые советские критики, писавшие о Мопассане, утверждали, что Дюруа не тип. Только плохое знание истории Третьей республики, особенно начала 80-х годов, цветущей поры оппортунизма, только незнание французского газетно-журнального быта XIX века позволяет делать такие легкомысленные утверждения.
Жорж Дюруа — социальный тип. Это подлинный "типический характер в типических обстоятельствах". Это тип преуспевающего карьериста, выросшего в благоприятной среде продажной журналистики. Выродившийся потомок бальзаковских карьеристов, Дюруа отличается от Растиньяка и Люсьена де Рюбампре полной невежественностью, вульгарностью, неутомимейшей циничной жадностью и истинным талантом к беззастенчивой эксплуатации других людей. Он отличается от бальзаковских карьеристов и полным отсутствием каких-либо колебаний, угрызений совести; он совершенно аморален. Тем легче ему идти от триумфа к триумфу, чтобы на последней странице романа достигнуть подлинного апофеоза — венчания в церкви Мадлен, благословения и торжественной речи епископа.
"До коих пор будет он подниматься? — спрашивает французский критик Жерар де Лаказ-Дютье. — Книга заканчивается этим последним эпизодом, предоставляя нашему воображению следовать за героем в его новых авантюрах. Милый друг станет министром или президентом республики. Автор не говорит нам этого, но заставляет нас это предчувствовать. У Милого друга хватит размаха, чтобы "воплощать душу народа" и управлять колесницей государства. В политике он будет на стороне сильных. Друзьями у него будут люди богатые, могущественные, почитаемые, благомыслящие" (Gerard de Lacaze-Duthiers. Guy de Maupassant, P. 1926, p. 36).
Жерар де Лаказ-Дютье удостоверяет широкую типичность Дюруа именно для Третьей республики. "Милый друг, — пишет он, — это предок многих поколений карьеристов, наследовавших друг другу после 1885 года. Видеть, как маневрирует Милый друг, — значит видеть, как маневрируют его сыновья и внуки. Приемы те же самые — с легкими вариациями... Милый друг — это символ, символ гнилости современного общества" (G. de Lacaze-Duthiers, p. 37).
Французский критик подчеркивает большую познавательную ценность романа: "Альковные истории не составляют всего содержания "Милого друга". Книга является осуждением проституции во всех ее формах. Это суровая критика прессы, политики и финансов, объединившихся, чтобы держать антрепризу лжи. Мы проникаем за кулисы опасной организации, преступления которой бесчисленны. Мы присутствуем при сделках, при торгах, которые выполняются под шумок для чьей-либо выгоды... Ги де Мопассан обрисовал нравы журналистики, какими они были сорок лет назад (они совсем не изменились с тех пор)... Он воочию показал нам механизм той финансовой прессы, которая, прикрываясь литературой и искусством, предпринимает различные аферы, управляет политикой страны и толкает страну к гибели. Эти люди не поколебались бы начать всеобщую войну, чтобы удовлетворить свои аппетиты. Они уже заговаривали о Марокко! Ради него "Французская жизнь" уже пыталась спровоцировать конфликт с Испанией. Ведь стань Франция властительницей Танжера, два министра заработали бы тут 20 миллионов! Экспедиция в Марокко принесла бы Дюруа и его друзьям от 50 до 60 миллионов!" (G. de Lасaze-Duthiers, pp. 37 — 38).
Успех "Милого друга" был велик. Уже 12 сентября 1885 года Авар извещал автора о выходе 37-го издания; позднее, 4 апреля 1887 года, он указывал, что вышло 51-е издание. Бойкой продаже романа немало содействовала рекламная кампания в газетах, умело проведенная Аваром. "Все начало знаменитой кампании, которую я вам развил, — писал он Мопассану 12 сентября 1885 года, — отлично удалось, как Вы должны видеть; только "Фигаро" ничего не поместил; но я рассчитываю предпринять новую попытку в октябре и надеюсь иметь больший успех... Мы поговорим об этом, когда Вы вернетесь в Париж".
Почти тотчас же по выходе романа два шведских переводчика обратились к Авару, оспаривая друг у друга право первого перевода. Просьба о разрешении перевода была получена и из Будапешта. На русском языке роман появился впервые в 1885 году в "Вестнике Европы" в переводе А. Н. Энгельгардт.
Успеху романа немало содействовал и тот негодующий шум, который подняла по его поводу критика. Это были по преимуществу вопли обиды и лицемерного возмущения. Максим Гоше, напечатавший первую рецензию о романе в "Ревю Блё" от 23 мая 1885 года, еще ограничивался сравнительно пассивной позицией, скорбя по поводу "жестокой и несколько отталкивающей правды" романа. Другие критики говорили уже враждебным тоном, протестуя против якобы "искаженного" изображения французского газетного мира. Франсиск Сарсэ, известный своею циничной архипродажностью (особенно в качестве театрального критика), писал с елейной скромностью в "Нувель ревю": "Я упрекнул бы г-на Ги де Мопассана в том, что, решив пересадить своего Жоржа Дюруа в эту среду журналистики, которую ему следует хорошо знать, он не потрудился верно воспроизвести ее истинный аспект. Редакционные помещения, которые он описывает, кажутся мне плодом чистейшей фантазии: не таковы наши привычки, наши нравы, наша манера говорить".
Близок по характеру был и отзыв критика Монжуайе, писавшего в июне в консервативном "Голуа": "Я не могу поверить, что такова и вся журналистика. Бальзак показал нам ее более возвышенной, несмотря на ее слабые стороны... Здесь же мы весело плаваем в океане грязи... Какое общество! Великие боги! Какая среда! Какие люди!"
Седьмого июня 1885 года Мопассан напечатал в "Жиль Блас" ответ своим критикам (см. в XII томе). Он отвечает здесь на два "обвинения": на то, что героем своим избрал журналиста, и на то, что действие романа связано с изображением прессы.
Мопассан указывает, что Дюруа вовсе не "прирожденный" репортер, а потому якобы отнюдь не журналист. "Вовсе не призвание толкнуло его на литературный путь"; Дюруа "пользуется прессой, как вор пользуется лестницею", ибо "мой авантюрист идет к воинствующей политике, к депутатству, к иной жизни и к иным событиям".
"Оправдавшись" в этом пункте, автор "Милого друга" отвечает и на вопрос, почему ареной действия Дюруа он избрал среду прессы. С полной серьезностью, тщательно маскируя иронию, он дает следующее объяснение: "Почему? Да потому, что эта среда представлялась мне наиболее благодарной для того, чтобы отчетливо показать все этапы пути моего персонажа; кроме того, как часто твердят, газета ведет решительно ко всему. Для другой профессии нужны специальные знания, к ней нужно долго готовиться, двери для входа более плотно закрыты, двери для выхода менее многочисленны. Пресса же представляет собою своего рода необъятную республику, которая простирается во все стороны, где все можно найти и все можно делать, и где так же легко быть честным человеком, как и мошенником".
Но дальше Мопассан делает вид, что забыл об этой своей характеристике печати в целом, и пресерьезно удивляется, чего от него хотят. "Если бы я выбрал рамкой действия какую-нибудь крупную газету, настоящую газету, те, которые сердятся на меня, были бы совершенно правы; но я, напротив, позаботился взять один из тех подозрительных листков, представляющих собою нечто вроде агентства банды политических проходимцев и биржевых пенкоснимателей, ибо такие листки, к несчастью, существуют". И он не раз еще говорит о "листках, являющихся вертепами финансовых мародеров, фабриками шантажа и выпуска фиктивных ценностей". "Я описал сомнительную журнальную среду так, как описывают любое сомнительное общество, — настаивает он. — Разве это запрещено?"
Может быть, отношение Мопассана к "крупным газетам, настоящим газетам" и было несколько иным, но здесь речь шла бы только об оттенке общего отрицательного отношения к "республике" печати, выраженного им выше. Не сам ли Мопассан показал в последней главе "Милого друга", как солидные газеты преклоняются перед успехом вальтеровского листка, ставшего теперь тоже "крупной газетой, настоящей газетой"?
Разоблачение Мопассаном мира продажной буржуазной прессы было положительно оценено французским революционно-демократическим лагерем. Об этом писал Поль Лафарг, но мы имеем возможность указать еще на один чрезвычайно любопытный факт.
В 1887 году начала выходить новая гедистская газета, "Народный путь". Гедисты, партия французских марксистов, возглавляемая Жюлем Гедом, перед этим временно имели своим печатным органом газету "Крик народа", основанную Жюлем Валлесом. После смерти Валлеса в 1885 году "Крик народа" перешел в руки его ученицы и подруги, известной журналистки Северин. Последняя, человек довольно беспринципный, следуя вкусам своего очередного друга сердца, соредактора, не раз меняла ориентацию газеты.
Очередная "перемена руководства" в редакции "Крик народа" и повела к разрыву группировки гедистов с Северин в 1887 году. Не входя в рассмотрение всех причин этого конфликта, упомянем лишь, что гедисты обвиняли нового "друга" и соредактора Северин, Жоржа де Лабрюйера, в том, что он агент полиции; гедист Гулле дал Лабрюйеру пощечину. "Мы отказываемся прикрывать теории людей из полиции и потому выходим из "Крика народа" с высоко поднятой головой и пустыми карманами", — сообщала передовая в № 7 "Народного пути" от 17 февраля 1887 года. А с № 8 газета Геда стала печатать фельетонами "Милого друга", предпослав ему следующий анонс:
"Мы начинаем сегодня публикацию крупнейшего произведения Ги де Мопассана, одного из наших мэтров (в дальнейших повторениях этого анонса слово "наших" исчезло. — Ю. Д.) современной литературы.
"Милый друг — это унтер-офицер африканских войск, лишенный и принципов и совестливости. Он обладает всеми необходимыми данными, чтобы попасть в газетную среду, в среду талантливых, но морально неразборчивых людей, и создать себе там завидное положение.
"Милый друг знает, что преуспеть можно лишь через женщин. Постыдно эксплуатируя талант и общественные связи незадачливой писательницы, этот растакуэр затем бросает ее, когда она не может больше оказывать ему услуг, и женится на дочери издателя правительственной газеты, в которой сотрудничает.
"Как можно видеть, это весьма актуальная история, но она известна не одним бульварным журналистам, особенно с тех пор, как вышли семь первых номеров "Народного пути" [1].
Подобно большинству социалистических изданий газета "Народный путь" просуществовала недолго: за отсутствием необходимых средств она перестала выходить уже 17 марта 1887 года. Довести до конца печатание "Милого друга" ей не удалось: оно закончилось на VI главе первой части. Любопытно, что в № 14 газеты ее четвертая страница целиком ушла под "Милого друга", вторично перепечатанного сначала.
Если гедисты прибегнули к "Милому другу" для своеобразного разоблачения отрицательных сторон деятельности нового соредактора Северин, это, конечно, несколько сужает их оценку романа, хотя и удостоверяет его памфлетный характер и яркую типичность Жоржа Дюруа. Но они, несомненно, видели в "крупнейшем произведении" Мопассана выдающееся произведение критического реализма, сильную сатиру на капиталистическое общество и его прессу. Поэтому их характеристика Мопассана как "одного из мэтров современной литературы" отнюдь не случайна.
Тщательное изучение французской социалистической печати, вероятно, позволит обнаружить и другие высказывания революционно-демократического лагеря 80-х годов о романе Мопассана, остающиеся неизвестными его французским биографам, как и факт перепечатки "Милого друга" в "Народном пути".
[1] "La Voie du peuple", 18 fevrier 1887, № 8. Все первые семь номеров "Народного пути" подробно разоблачали Лабрюйера.
|