| << пред. << >> след. >> Первая книга.
Перевод автора
"...Могуча власть слов, стоящих там, где надо..."
Буало
Эту историю рассказал мне мой соотечественник и старый друг стосорокасемилетний абхаз Шхангерий Бжаниа.
Я не оговорился — ему действительно было сто сорок семь лет, а может быть, и больше, во всяком случае, не меньше. Но и в этом возрасте он сохранил здоровье, которому я однажды даже позавидовал. Мы поднимались с ним на четвертый этаж сухумской гостиницы "Абхазия", ко мне в номер. На третьем пролете я почувствовал сильное сердцебиение и остановился, чтобы отдышаться. Старик с увлечением продолжал говорить как всегда о чем-то занимательном. Не прерывая разговора, он опередил меня на несколько ступенек, оглянулся и, бросив взгляд на мое, очевидно побледневшее лицо, спросил не без тревоги:
— Что с тобой? Ты ушиб ногу?
— Нет, нет, — ответил я, проводя ладонью по груди. — Сердце...
По его удивленному лицу я заключил, что он не понял меня. Ему, видимо, за всю свою долгую жизнь никогда не приходилось задумываться над тем, где у него находится сердце...
Когда мы вошли в номер, старик, по моему приглашению, опустился в кресло и, увидев на письменном столе груду небрежно разбросанных книг, принялся их рассматривать.
— У тебя есть книги, написанные на нашем, абхазском языке? — спросил он с живым интересом.
— Ну, конечно же, — ответил я и разложил перед ним несколько книг абхазских писателей.
— Это очень хорошо! — одобрил он. Потом задумался и снова спросил: — Быть может, у тебя есть и первая абхазская книга? Та, которая была напечатана раньше всех других?
Я понял, о какой книге он спрашивает, и улыбнулся:
— Нет, дорогой Шхангерий, той редкостной книги у меня нет, мне даже никогда не пришлось и видеть ее...
— А я видел! — торжествующе произнес старик и протянул мне свои морщинистые руки. — И эти пальцы даже перелистывали ее!..
Я заволновался.
— Когда же это было, Шхангерий? Где? Расскажи!
Тогда-то в рассказе Шхангерия Бжаниа ожил достопамятный эпизод из прошлого нашего маленького, многострадального народа. Он невольно напомнил мне древнюю легенду о том, как некое государство, проигрывая войну, обратилось за помощью к соседнему дружественному государству. В ответ на эту просьбу вместо войск или хотя бы оружия соседи прислали на выручку, какого-то хилого, невзрачного старичка. Посланца встретили недружелюбно, усмотрев в его появлении насмешку со стороны соседей. Но старичок не подал виду, что заметил это, и сразу же стал читать перед терпящим поражение войском стихи. Изумительные по яркости и силе убеждения, они влили в сердца слушателей чувство высокого патриотизма и волю к победе, и, вдохновленные волшебными стихами, отступавшие войска обрели смелость и отвагу, смяли и разбили вражеские полчища.
Легенда эта не имела прямого отношения к рассказу Шхангерия, но, когда он замолк, она вспомнилась мне, быть может, именно потому, что поведано в ней о могуществе слова...
— Когда это было? — задумчиво повторил Шхангерий мой вопрос и, полузакрыв глаза, помолчал минуту-другую... — Думается мне, с тех пор прошло не меньше ста лет... — И, снова помолчав, продолжал: — Ты учился и, конечно, знаешь из книг о тех временах, когда наши князья обрекли свой народ на изгнание. Вот когда это было.
— Ты говоришь о махаджирах? — спросил я.
— Да... — Скорбь омрачила его лицо. — В числе махаджиров и я был обречен на изгнание в Турцию. И от этой беды нас спасла как раз та книга, о которой я спросил у тебя. Первая наша абхазская книга!.. Ведь в жизни часто бывает, когда неожиданный случай может изменить ход событий, твою судьбу...
С первых слов Шхангерия передо мной встали картины того страшного времени.
...Когда после трехсотлетнего владычества турки наконец были вынуждены оставить Абхазию, местные князья, сами и через подставных лиц, стали распространять лживые, нелепые слухи о том, будто порядки и законы русских еще ужаснее, чем турецкие, и убеждали абхазов переселиться в Турцию. Князьям это было нужно для того, чтобы нажиться на продаже крестьянских земель.
Но народ не желал оставлять родину добровольно и сопротивлялся, как только мог. Провоцируя "народные бунты", князья создавали банды наемников и, с одобрения царских властей, устраивали набеги на мирное население, разоряли его, поджигали дома, опустошали целые селения, вынуждая крестьян покидать родные места. Так оголились Гагра, Гумиста, Дал, в запустение пришла вся местность вдоль Военно-Сухумской дороги до самого Кавказского хребта. Махаджиры на турецких кораблях уплывали за море и гибли на чужбине...
Абхазский народ перенес тогда тяжелые испытания... Я навсегда запомнил встречу со старым Шхангерием Бжаниа. Вот его рассказ, рассказ очевидца и участника событий 60-80-х годов прошлого века, оставивших неизгладимые раны в сердце нашего народа.
...Была сырая, промозглая осень. Пятый день беспрестанно моросил дождь. Казалось, сама природа плачет, расставаясь с изгнанниками.
В этот день настал черед абжуйцев — жителей южной Абхазии. На отлогом морском берегу, у устья горной речки Меркулы, высоко над дубом реяло пурпурное полотнище с золотым полумесяцем и кистями. Здесь было место сбора выселяющихся в Турцию крестьян. И люди сюда стекались отовсюду.
Вдали горели крестьянские пацхи. По непролазной грязи к морю двигались арбы с жалким скарбом, запряженные волами и буйволами.
А на качающихся неподалеку от берега фелюгах и баржах ветер надувал паруса и трепал одежду уже погрузившихся людей. Над суденышками вились стайки белокрылых чаек, и их несмолкаемые хриплые крики словно предупреждали махаджиров о предстоящих бедствиях...
Мутные от дождей воды Меркулы широко разлились. Людям стоило больших усилий перейти ее вброд и выбраться на поляну. Сотни людей скучились здесь. Многие были в лохмотьях, сквозь которые просвечивали исхудалые тела... С тоской вглядывались они в море, думая об одном: "Что нас ждет там, на чужбине?"
На поляне стояла зловещая тишина, прерываемая шумом набегавших морских волн и скрипом уключин в лодках перевозчиков.
— Великое горе всегда безмолвствует, дад, — сделал небольшое отступление Шхангерий. — Оно не разражается слезами, ложась на сердце тяжелым грузом... — И продолжал: — Мой приятель Хиб Шоудыд из села Гуп, человек доверчивый и неугомонный, стал утешать горемык. "Крепитесь, люди! Соберите мужество и силы! — увещевал он. — Взгляните на эти фелюги! Их прислал нам сам падишах. Наш славный князь Алыбей ездил к нему в Турцию, просил приютить нас, и падишах обещал нам покой и мирный труд на своих землях. С Алыбеем был и Маф. Послушайте, что он говорит о махаджирах-гумистинцах!"
И, в самом деле, перед нами объявился Маф. Мы тогда не догадывались, что он давно продался хитроумному и коварному князю Алыбею.
"Хиб Шоудыд сказал вам правду, братья, — подтвердил Маф. — Клянусь вам, что гумистинцы живут на турецких землях, как в раю! Падишах принял их как братьев".
Только произнес Маф эти слова, как в круг вошел князь Алыбей, окруженный своими людьми.
"Чего вы ждете"? — строго обратился он к толпе, — Хотите, чтобы фелюги падишаха уплыли без вас?"
Хиб Шоудыд сделал к Алыбею решительный шаг.
"Выслушай нас, Алыбей, — начал он, глядя ему прямо в глаза. — Ты видишь, как все мы измучены. Лучшие сыны Апсны сложили свои головы в неравной борьбе. Селения наши сожгли дотла и гонят нас из родной страны. И кто делает это все? Наши же князья! Хотя и сам ты — князь, но тебя вскормили и воспитали мы, и ты не должен забывать об этом. Мы хотим верить тебе. Так ответь же по аламысу: правда ли, что падишах зовет нас к себе, как братьев-мусульман! И можно ли ему верить? Что ждет нас вдалеке от родной Апсны?"
Вновь воцарилась тяжелая, тревожная тишина.
Негромко и вкрадчиво зазвучал голос Алыбея.
"Мои родные, несчастные сородичи! — заговорил он. — Если бы только вы могли понять, как тяжело мне видеть вашу скорбь, слезы ваших жен, матерей, детей!.. Я не могу больше так жить! Я предвижу, что скоро высохшие от горя и нищеты груди матерей не смогут больше давать детям молока. Поймите, я хорошо знаю урусов, их ненависть к нам, абхазам, их жестокие законы. Вы все погибнете здесь! А там, на берегах Турции, под покровительством великого падишаха, вы найдете новую родину! Я хочу вам только счастья. Спешите же, пока не поздно! Ни одного дня больше вы не должны оставаться здесь. Ведь и я буду там вместе с вами. Порукой в этом мое княжеское слово!"
Хиб Шоудыд обернулся и прочел в глазах людей, что их сомнения начали рассеиваться...
"Мы верим тебе, Алыбей", — сказал он, стал собирать пожитки и звать за собой своих родных.
Зашевелились и остальные, следуя его примеру. Но вдруг откуда-то издалека раздался зычный голос:
"Остановитесь, люди! Куда вы? На позорное скитание в Турцию? К чужеземцам? Давно их не видели? Соскучились? Хотите оставить Апсны на произвол судьбы?"
Все повернули головы в сторону возвышавшегося на краю поляны бугорка и увидели там Тейба. Крестьяне знали его: Тейб был одним из тех, кто смело обличал князей и не раз обращал в бегство их наемников.
Голос Тейба зазвучал еще сильнее: "Не надейтесь найти мирного приюта на чужбине! И помните: нет для нас земли и неба прекраснее, чем земля и небо Апсны! Алыбей обманывает вас. Он — не белая ворона среди черных, а такой же князь, как и другие, и он погубит вас!"
"Не то говоришь, Тейб! — взвизгнул Маф. — Пойми, оставаться здесь бессмысленно! Иди и ты с нами! Знай, иначе тебе несдобровать..."
"Кто не боится смерти, тому не страшны угрозы", — ответил Тейб.
Люди снова замерли в нерешительности. Кто же прав? Тейб или Маф с Алыбеем"? Обманщик или избавитель князь Алыбей?
"Маф! Адгур! Дамей! — вдруг позвал своих подручных князь. — Где моя старая мать? Где мои дети? Приведите их сюда!"
И когда князя обступила его семья во главе с седой княгиней, князь взял на руки детей и поднял их высоко над головой.
"Вы не верите мне? — воскликнул он. — Так пусть же моя мать и дети мои первыми укажут вам путь на новую родину!"
И он передал детей своим людям, а те на глазах у всех понесли их к лодкам. Туда же, опираясь на палку, направилась и старая княгиня.
Этот неожиданный поступок князя сломил колебания махаджиров, и они снова стали собирать свои пожитки.
Но когда люди подошли к морю, внезапно над толпой прозвенел пронзительный детский голосок, услышанный всеми:
"Не пойду! Пусти меня! Не хочу я! Не пойду!"
И все увидели мальчугана лет одиннадцати — двенадцати с котомкой за плечами. Его изо всех сил тянул за собой дряхлый старик, а мальчик, отчаянно упираясь, продолжал вопить: "Пусти! Не хочу я к туркам!"
"Почему не хочешь? — быстро приблизившись и мальчику, спросил Хиб Шоудыд и обратился к старику: — Это твой внук?"
— "Нет, — сказал старик. — Этого непослушного мальчишку поручил моим заботам его отец перед тем, как умер. Совесть не позволяет мне оставить его здесь, а он ни за что не хочет плыть со мной в Турцию".
"А как звали его отца?"
"Арыш Камлат из села Ткварчал".
"Почему ты не хочешь ехать туда, куда все едут, мальчик?" — спросил Хиб Шоудыд.
"Не поеду! — упрямо ответил тот. — Я хочу учиться в школе урусов".
"Ты помешался, не иначе, — набросился на него старый опекун. — Ведь твою школу сожгли. Где же ты будешь учиться?"
"В Сухуми! — ответил мальчик. — Мне сказали, что урусы открыли там новую большую школу".
"Весь мир перевернулся вверх дном, наступил конец мира, а он хочет учиться! — рассмеялся старик злым отрывистым смехом. — Это совсем как в пословице: "Войска воевали, а Азамат землю пахал..."
"Пусть он пахал, — хмуро уставившись в землю, пробурчал мальчик. — А я буду учиться!.."
"В гроб меня вгонит этот несносный мальчишка! — вскричал старик и схватил маленького упрямца за плечо. — В последний раз говорю тебе, Шарах: на фелюгу! Без разговоров!"
"Не дам! Не трогай!" — Шарах отчаянно вцепился в свою котомку.
К спорящим приблизились Шоудыд и Тейб.
"Перестань, малыш, — ласково сказал Тейб. — Ну, кому нужно твое добро? Подумаешь, богатство!"
"Хо! Богатство! — усмехнулся старик. — Одна чоха в прорехах, дырявые чусты да книга!"
"Книга? — переспросил Шоудыд. — Зачем она ему?"
"А ты у "его спроси! Этот упрямец только тем и занят, что от восхода и до захода солнца, уткнувшись в книгу, бормочет разные слова".
"На языке урусов?" — живо спросил Тейб.
"Да нет же, на нашем, абхазском..."
"На абхазском? — удивился Шоудыд. — Разве есть на свете книга на нашем языке?"
"Есть. Она у него здесь, в котомке".
Тейб заволновался: "Что же ты молчишь, Шарах? Покажи нам эту книгу!"
Мальчик исподлобья недоверчиво взглянул на Шоудыда, но не издал ни звука.
"Послушай, дружок, — сказал Тейб, все более волнуясь. — Ручаюсь своим словом, никто не посмеет отнять у тебя твое сокровище. И разве ты не слышал? Я тоже не хочу в Турцию. Поверь, я, как и ты, не прочь учиться и сам с радостью пошел бы в школу урусов. Дай нам поглядеть на твою книгу!"
Почувствовав, что слова Тейба идут от сердца, мальчик стал развязывать котомку. Столпившиеся вокруг них люди с интересом наблюдали, как Шарах, вынув книгу, протянул ее Тейбу. Это была небольшая книжка с красивым рисунком на переплете.
Тейб осторожно взял ее, осмотрел с обеих сторон, раскрыл, бережно полистал, закрыл и снова открыл.
"Дай и мне посмотреть, Тейб!" — воскликнул Шоудыд, и книга перешла к нему в руки.
...Шхангерий Бжаниа прервал свой рассказ и с минуту пристально смотрел в пространство, словно вглядываясь в далекое прошлое.
— Вот тогда-то, — произнес он наконец, — эта первая абхазская книга и побывала в моих руках.
И с увлечением продолжал:
— Никогда, никогда мне ее забыть этого! Сам посуди: я был тогда моложе, чем ты сейчас, и о многом хотел узнать, многое понять... Тебе-то хорошо, ты родился в другое время и уже в молодые годы смог стать ученым. А мы тогда жили в потемках и тянулись к свету, как рыбаки в ненастную ночь к огням маяка. Но его закрывали от нас наши хозяева-князья. На нашей земле жили и турки, и персы, и греки, и армяне, и грузины, и урусы. Некоторые из них умели писать на своем родном языке и читать свои книги. А у нас не было ни письма, ни книг, ни единого грамотного человека. Подумай об этом, и ты лучше поймешь волнение несчастных махаджиров, когда они увидели первую книгу на их родном языке. Они все теснее обступали Шараха, толпа прибывала, и отовсюду слышались просьбы показать книгу, дать хотя бы прикоснуться к ней. Она переходила из рук в руки, а Тейб и Шоудыд, обращаясь к каждому, кто брал ее, предостерегали:
"Только осторожней, друзья!.."
"Не помните ни одного листочка!.."
"Не запачкайте!.."
"Не уроните!.."
Из толпы раздался возглас: "Красивая книга! Хорошо бы узнать, что в ней написано!"
"И мы хотим узнать! И мы! — закричали другие. — Что рассказано в этой книге?"
Тейб обратился к Шараху: "Ты можешь прочитать нам хоть несколько слов?"
"Могу!" — задорно ответил мальчик.
"Прочитай, дад!"
"Да, да! Хоть несколько слов!"
Мальчик приосанился. Гордясь тем, что приобрел значение в глазах взрослых мужчин и стариков, он с важностью повторил: "Могу! Всю книгу могу прочесть! Дайте ее мне!"
Гул одобрения пронесся в толпе. Еще бы! Никто из этих людей, окружавших мальчугана, не умел ни читать, ни писать. И только он один среди них был грамотным, только он — Шарах — сын убитого Арыша Камлата.
"Верните ему книгу!" — крикнул кто-то.
"Он прочтет нам напечатанные слова!"
"На нашем языке!"
И книга на ладонях людей поплыла к нему обратно. Шоудыд подхватил мальчика и поставил на пень, чтобы он был виден всем.
"Ап-суа ан-бан — абхазский букварь...", — громко и внятно вначале прочел по слогам Шарах.
"Дальше, дальше читай!" — послышались голоса.
"Раскрой книгу и читай дальше!"
И Шарах, листая букварь, прочел, букву за буквой, всю абхазскую азбуку, а затем перешел к словам. Его слушали в напряженной тишине; давно знакомые, родные слова сейчас зазвучали по-новому, словно завораживая людей.
Когда он остановился, какой-то старик взволнованно воскликнул:
"Правду говорят: "Чего только не увидели бы на земле люди, если б не умирали..." — И, протиснувшись сквозь толпу к мальчику, спросил: "Кто написал эту книгу? Ты знаешь, дад?"
"Знаю, — сказал мальчик. — Один урус. Он генерал".
"Урус? Генерал?" — удивился Шоудыд.
"Сказки рассказываешь, дад!" — недоверчиво крикнул пожилой крестьянин.
"Не сказки! — загорячился мальчик. — Я сам видел этого генерала!"
"Ты? Своими глазами?"
"Да, да!"
"Где?"
"В окумской школе — до того, как ее сожгли... Он стоял так близко от меня, что я мог бы дотронуться до его золотых пуговиц!"
"Генерал? Урус?"
"Говорю вам — урус!" — И мальчик, боясь, что снова перебьют, затараторил скороговоркой: "Он долго разговаривал с нами на нашем языке, как самый настоящий абхаз, он все знает, он воевал с турками, чтобы прогнать их с нашей земли и построить для детей школы. Вот он какой!"
"Подумать только, урус! — восклицали изумленные люди. — Значит, он настоящий афырхаца. Удивительно!"
Здесь Шхангерий Бжаниа снова прервал свой рассказ и, раскурив трубку, спросил меня:
— Ты, наверно, много знаешь об этом русском генерале?
Но я должен был разочаровать его. К сожалению, я слишком мало знал о человеке, к которому должен питать великую благодарность каждый абхаз. Знал только, что в народе он известен под именем генерала Бартоломея. Он был участником одной из русско-турецких войн, представителем, русской военной прогрессивной интеллигенции, близким, очевидно, по своему образу мыслей к декабристам. Несомненно, это был одаренный лингвист, подлинный ученый-энтузиаст.
— Немного же ты знаешь об этом русском генерале, — усмехнулся Шхангерий Бжаниа. — Мальчик Шарах знал больше!
В его тоне прозвучала смутившая меня укоризна. Старик наблюдал за мной.
— Ну, а что ты знаешь о "последнем убыхе"?
Этот вопрос вновь озадачил меня. Я знал, что убыхи — одно из абхазских племен, говорившее на особом наречии, зачастую непонятном другим родственным племенам. Мне было также известно, что в XIX веке убыхи были поголовно выселены в Турцию и вымирали в жестокой нужде на чужбине. Но я решительно ничего не знал о "последнем убыхе".
— Так с него-то и началось самое важное в тот памятный день! — воскликнул Шхангерий. — После того как мы услышали о генерале-урусе, всем не терпелось узнать, о чем же он разговаривал с детьми в школе. На маленького Шараха, как из мешка, посыпались вопросы взбудораженных людей, и он, как умел, рассказал то, что запомнил. Оказывается, этот генерал, составляя для нас букварь, побывал среди всех наших племен, в селах, подолгу разговаривал с жителями и что-то записывал на бумаге. Но он не мог найти ни одной живой души из племени убыхов. Не в Турцию же ему было ехать за ними! И вот он случайно узнал, что где-то в горах доживает свои дни один-единственный убых. Это был уже немолодой, больной человек, изрешеченный пулями в схватках с княжескими насильниками, достойный сын Апсны. К тому же природа наделила его мудростью и даром красивой речи. Когда генерал разыскал его и спросил, почему из всего племени он одни решил остаться в Абхазии, убых ответил ему стихами. А генерал записал эти стихи, напечатал в букваре на отдельном, самом последнем листке...
"Так прочти нам эти стихи!" — пристал к мальчику Тейб.
"Да, да! Что ответил генералу этот достойный убых?" — заволновался и Шоудыд.
"Читай! Читай же! — неслось отовсюду. — Почему не питаешь?"
"Потому, что вы все время перебиваете меня", — ответил мальчик.
"Не упрямься! Слушайся взрослых!" — прикрикнул на него старый опекун.
И в тишине снова зазвучал звонкий детский голос.
— Я не помню сейчас всех этих стихов, хотя они были короткими, — продолжал Шхангерий Бжаниа. — Но всем нам показалось, что мальчик не говорит, а поет... "Апсны! Апсны! — прочувствованно читал он. — Не выдумаешь сказки прекраснее, чем ты наяву. Родная моя страна! Никто никогда не заставит меня расстаться с тобою! Лучше гибель на твоей душистой, благодатной земле, но только не позорное изгнание. Чужбина — страшнее смерти!.."
Помнится, Шараха прервали рыдания одной из женщин. Вслед за ней разразились слезами многие другие женщины, захныкали дети. А затем... затем я увидел то, чего не видел за всю мою долгую жизнь н, знаю, не увижу никогда больше: глаза увлажнились у мужчин... И у Тейба, и у Шоудыда, и у старого опекуна Шараха... Можешь ли ты этому поверить?! Слезы на глазах у абхаза!..
В это время к толпе подошел князь Алыбей.
"Ну, чего вы замешкались?! — Он едва сдерживал злость. — До каких пор вас будут ожидать фелюги? Что там лопочет этот мальчишка?"
"Он читает нам книгу на нашем родном языке", — ответил Адлей Шьааб из села Члоу.
"Хм! — усмехнулся князь. — Нашли время! Он дочитает ее вам в Турции".
"Пусть дочитает здесь!" — проговорил Шьааб.
"Нет, нет! — скривился князь. — Сейчас не до забав! Торопитесь! Время не ждет".
"Подождет! — твердо сказал Шьааб и добавил: — Ты сказал "забава", князь? Первая абхазская книга? А для нас она — великая радость. Почему же ты не хочешь разделить с нами эту радость? Разве ты не абхаз?"
"Как ты смеешь?! — вспыхнул Алыбей. — Послушай, Адлей Шьааб, я всегда принимал тебя за достойного, умного человека. Подай же пример неразумным, ступай к фелюгам, и тогда все последуют за тобой".
Но Шьааб не двинулся с места: "Пусть сначала мальчик прочтет нам все до конца!"
"Не позволю!" — прогремел князь и шагнул к Шараху, чтобы вырвать книгу у него из рук. Но тотчас Тейб, Шоудыд и другие мужчины заслонили мальчика, и князь увидел перед собой грозные лица.
"Так и быть, — процедил он сквозь зубы. — Уж если вы так этого хотите, пусть читает. Только поживей, щенок!" — прикрикнул он на Шараха.
И тот снова принялся читать гордый ответ "последнего убыха". Но князь напугал его, теперь звонкий голосок мальчика дрожал, и от .этого стихи волновали еще сильнее. Повторяю, они были краткими, но слова их — красивые, благородные, смелые — звали к любви, к борьбе, вливали в наши сердца надежду. Они ударили в наши головы, как вино, прояснили мысли, сделали нас отважней. Они заканчивались теми же словами, какими начинались, и, когда Шарах повторил: "Чужбина страшнее смерти!" — воздух огласился восторженными криками:
"Молодец, дад!"
"Дад, спасибо тебе!"
Князь вдруг преобразился. Лицо его стало багровым, он стал истошно кричать: "На фелюги! На фелюги!" Отдышавшись, Алыбей угрожающе произнес: "Если останетесь, урусы перестреляют вас, как собак, вместе с мальчишкой! И я не стану им мешать!"
И тогда выступил вперед седой Адзин Есхак из села Джгерда. Тотчас водворилась тишина. Адзин Есхак славился по всей Абхазии мудростью, справедливостью и добротой, народ уважал и любил его.
"Неправда, князь, — начал он с величавым спокойствием, — урусы не перестреляют нас..."
"И ты?! — срывающимся голосом вскричал князь. — Ты, Адзин Есхак, перечишь своему князю?! Что же ты молчал раньше? Я всегда верил твоей мудрости и сам слышал, что ты не противишься переселению на турецкие земли. Разве это не так?"
"Так, — сказал старик, глядя в глаза князю, — не противился... Это правда. — Он помолчал и вдруг, приложив руку к сердцу, склонил перед застывшей толпой свою седую голову. — Я очень виноват перед вами, друзья мои..."
Слова гордого старца удивили людей. Послышались возгласы:
"Нет, нет, Адзин Есхак!"
"Ты не можешь быть виновным перед нами!"
"Ни в чем и никогда!"
"Виновен! — повторил Адзин и выпрямился во весь свой высокий роет. — Моя совесть кровоточит, абхазы! Видно, несчастья трусливы — они никогда не приходят в одиночку. Они обрушились на нас одно за другим, притупили мой разум, обессилили сердце... Я почувствовал, что нет у нас больше сил бороться, и покорялся судьбе: что свершится, то свершится... А покорность, когда в сердце не остается ни одного желания, — первый вестник обреченности. Когда человек падает духом, его конь не может скакать... Так случилось и со мной. Но сегодня этот славный мальчик, книга, которую он показал, слова отважного убыха влили в меня новые силы, и моя кровь забурлила. И я говорю вам: оставайтесь дома. Чужбина страшнее смерти!"
Гул одобрительных возгласов пронесся над поляной.
"Замолчи, старик! — прокричал князь. — Не слушайте его, абхазы! Или вы не знаете, что к старости люди глупеют, как малые дети!"
"Это верно, князь, — сказал Адзин Есхак. — Бывает, что старики превращаются в детей. Но верно и то, что часто устами детей говорит правда. И эту правду принес нам сегодня маленький Шарах Камлат!"
Старик снял мальчика с пня, поставил его рядом с собой, взял у него книгу и опустил руку ему на голову.
"Вот эта великая правда! — сказал он, высоко поднимая книгу. — Она пробилась к нам, как луч солнца пробивается сквозь черные тучи. И повторяю, князь: урусы не будут в нас стрелять. Если они хотят нас уничтожить, что зачем тогда им печатать книги на нашем языке и строить школы для наших детей?! Горская школа в Сухуми — первый огонек. Ведь зажигает только то, что само горит, и она зажжет другие огоньки... Мы должны беречь эту школу как зеницу ока. Не то ее сожгут князья вместе с турками, как сожгли окумскую школу. Кто же сохранит ее, если мы покинем родину?! Ты, князь, сулишь нам рай на землях твоего падишаха, говоришь, что там будешь с нами. Как же ты позволил туркам насильничать, торговать простыми людьми, как скотом, угонять наших дочерей в гаремы Трапезунда, Самсуна, Стамбула?! Что принесли нам османы, кроме позора и бед на родной нашей земле? Что же будет с нами на их землях? Нищета и недостойная смерть. Нет, нет, держитесь урусов, абхазы! Крепко держитесь!"
Он смолк, чтобы перевести дыхание, и Тейб, воспользовавшись минутой общего молчания, вскочил на пень.
"Правду сказал вам Адзин Есхак! — воскликнул он. — В Абхазии есть люди, которые дрались на войне вместе с солдатами-урусами против турок. По их словам, урусы храбры, добры и великодушны. Есть у урусов и ученые, которые желают добра нашему народу. Это один из них составил первую абхазскую книгу. Прости, что я перебил тебя, Адзин Есхак..."
"Это ничего, — сказал Есхак, — ведь и ты высказал правду. И теперь мне нечего больше прибавить. Я остаюсь с урусами!"
"Тогда останусь и я!" — вскричал старый опекун Шараха.
"И мы тоже! И мы!" — закричали в толпе, и люди двинулись со своим скарбом прочь от берега.
Маленький Шарах потянул своего опекуна за полы черкески.
"Пойдем, скорей пойдем!", — заторопился он, озираясь на взбешенного князя. "Не бойся, малыш, — ласково сказал ему Адзин Есхак. — Я сам отведу тебя в горскую школу".
Мальчик просиял и стал бережно засовывать свою книгу в котомку.
Лицо Шхангерия озарила улыбка, и, взволнованный воспоминаниями, он замолчал.
Старик поднялся с кресла и в задумчивости снова стал перебирать книги на столе. Потом поднял взгляд на меня и сказал:
— Теперь ты должен постараться, чтобы все люди узнали, почему жители селений Тамыш, Кутол, Джгерда, Гуп, Тхина и Члоу не стали махаджирами вслед за цебельдинцами и гумистинцами и не погибли на чужбине жестокой, бесславной смертью. Нас спасла первая абхазская книга...
Когда почтенный друг ушел от меня, я все еще продолжал думать о книге, составленной русским генералом-ученым, о стихах "последнего убыха". Мне снова припомнилась древняя легенда о поэте, своими стихами остановившем дрогнувших воинов и воодушевившем их на победу, и я мысленно преклонился перед могуществом вдохновенного, правдивого слова.
<< пред. << >> след. >> |