| << пред. << >> след. >> 25
Жюльен то и дело вспоминал короткое и острое наслаждение, которое он испытал во время близости с Одеттой. И его не оставляло желание вновь увидеть ее, пробыть с нею подольше, но при этом он не переставал думать о Сильвии. Он знал, что в конце отпуска ему так или иначе придется поехать во Фребюан за продуктами. Между тем из оккупированной зоны пришла открытка: тетушка Эжени, жившая в Фаллетане, сообщала, что она будет у моста Парсей на следующий день. Жюльен решил отправиться туда часов в двенадцать. Мать заметила:
— В этот самый час вы уехали в тот день, когда ты провожал своего покойного мастера.
Именно об этом думал и Жюльен. С того июльского дня он ни разу не ездил этой дорогой. И вот нынче почти так же ярко светит солнце, только оно не такое горячее. И Андре Вуазен как живой стоит у него перед глазами: на загорелом лице мастера ослепительно сверкают зубы. Тогда, в июле, они катили на велосипедах рядом, смеялись по всякому поводу, радуясь, что встретились вновь. Как славно сознавать, что тебя связывает надежная дружба с таким вот богатырем! При одной мысли об этом становилось весело на душе...
Возле моста Тортеле Жюльен останавливается и смотрит на реку Сейль. Она вздулась от весенних дождей и быстро несет свои еще мутные воды. Тогда, в июле, они с Андре купались чуть выше этого места. Вода в тот день была такая прозрачная, что на трехметровой глубине виднелось дно. Голова мастера над водой, его широкая улыбка, мощные взмахи рук — он плавал брассом, — пронизанные солнцем фонтаны брызг, которыми они, смеясь, окатывали друг друга... Значит, можно испытывать радость всего лишь за несколько часов до смерти? Значит, человек не предчувствует приближение конца?
Мастер говорил о своей жене, о том, как он рад предстоящей встрече с нею. Ведь она, должно быть, ничего о нем не знает. Потом они с Жюльеном принялись вспоминать то время, когда жили вместе в Доле и работали у папаши Петьо в кондитерской на Безансонской улице. Мастер спросил:
— Ты пошел бы опять к нему работать?
Он, Жюльен, замешкался с ответом, но потом, встретившись глазами с Андре, сказал:
— С вами пошел бы несмотря ни на что. Несмотря на взбучки, на все его пакости.
Вуазен тогда ничего не ответил, но Жюльен на всю жизнь запомнил его взгляд. Блестящий взгляд, говоривший больше, чем все слова. Взгляд друга. Ведь это не шутка — провести два года бок о бок, проработать два года в одном цехе, изо дня в день выслушивать ругань хозяина.
Жюльен продолжает свой путь. У него такое чувство, что мастер не умер, не мог умереть. Мысль эта уже нередко приходила к нему, но здесь, на этой дороге, она стала особенно властной. Быть может, потому, что ярко светило солнце, что всюду — на лугах, в виноградниках, в лесах — торжествовала жизнь. Стоило ему только вспомнить о мастере, и перед глазами вставало улыбающееся лицо Андре Вуазена, а в его ушах звучал веселый голос. В этот теплый майский день не было места для смерти.
Жюльен достигает извилистого спуска, получившего прозвище Тещин язык, и с трудом подавляет желание свернуть направо — на дорогу, которая ведет к дому перевозчика. Тогда, в июле, они с мастером свернули туда. Он останавливается и смотрит на эту дорогу, уходящую в темный лес, потом продолжает катить по направлению к мосту Парсей. Внизу уже виден этот мост, на котором теперь установлены сторожевые будки и заграждения в виде турникетов. На одном берегу реки Лу расположились французские жандармы, у противоположного берега по мосту расхаживают взад и вперед немцы в зеленых мундирах. Мимо них идут люди.
Жюльен останавливается метрах в двадцати от первого заграждения и прислоняет велосипед к дереву. Вокруг много народа: парочки, семьи либо группы по восемь — десять человек; все оживленно беседуют. Возле самых заграждений — целая толпа, люди не отрываясь смотрят на мост. Тетушка Эжени уже ожидает Жюльена, разговаривая с какой-то старушкой. Она совсем не переменилась. Увидя племянника, она восклицает:
— Жюльен, милый, что бы сказал дядя Пьер, если бы дожил да такого! Знаешь, я часто об этом думаю. Тебе покажется странным, но временами я почти радуюсь, что он скончался до начала войны.
И она показывает рукой на мост. На ее морщинистых щеках блестят слезы.
Славная смерть... Жюльен вспоминает, что он не раз слышал эти слова в день похорон дяди Пьера. До его ушей снова доносится голос тетушки Эжени:
— Бедняга Пьер! Что бы он сказал, доведись ему увидеть такой свою любимую реку Лу! Везде немцы, даже в его собственном доме! А он ведь всю жизнь боролся против войны!
Жюльен смотрит на нее. Тетушка покачивает головой. — Ну да, наш-то дом стоит возле самого моста, — продолжает она. — Сколько я ни противилась, а они отобрали у меня ригу для солдат. Не возвратись я из Парижа, они бы и в комнатах поселились.
Перед глазами Жюльена возникает дом дяди Пьера, захваченный немцами.
— Пожаловаться на них я не могу, — опять говорит тетушка Эжени, — это все старики, война им тоже осточертела. Но сам понимаешь, в доме они мне ни к чему.
Жюльен не сводит глаз с противоположного конца моста. Там десяток немецких солдат, одни стоят на часах, другие проверяют бумаги у проходящих. Это первые немцы, которых Жюльен видит со времени капитуляции Франции. Возможно, среди них находится и тот, кто убил Андре...
Словно угадав его мысли, тетушка спрашивает:
— Помнишь своего мастера, беднягу Андре Вуазена?
Жюльен кивает. Немного помолчав, она снова спрашивает:
— Ведь ты, кажется, проводил его до самой демаркационной линии?
Он опять кивает в ответ.
— А кто помогал ему перейти через линию?
— Я не знаю его имени. Старик, что живет на этом берегу, в доме на отлете, возле Вьей Луа.
— Я так и думала — это бывший браконьер. Человек, доставивший в Доль велосипед твоего несчастного мастера, рассказывал, что старик не захотел сопровождать Вуазена.
— Это верно. Они даже повздорили. Старик говорил, что надо выждать несколько дней, потому что немцы изменили прежнюю систему охраны. Но Андре настаивал, и тогда старик согласился лишь показать ему дорогу, но идти вместе с ним отказался.
— Бедный малый, не надо было ему упрямиться.
Жюльен колеблется. Наконец, видя, что тетушка молчит, чуть слышно произносит:
— Он хотел увидеть жену. И ему не терпелось.
Тетя Эжени вздыхает.
— Кстати, жена Вуазена хотела бы с тобой встретиться, — говорит она. — Бедняжка знает, что ты провожал ее мужа. Понимаешь, ей очень хочется услышать, как он погиб. Ты ведь последний видел его в живых. Ты да еще перевозчик. Но только для нее прийти сюда... Это понимать надо... Понимать надо...
Из ее груди вырывается рыдание, и она умолкает. Жюльен все отлично понимает. Он представляет себе жену мастера: она одиноко сидит в своей маленькой кухне возле того самого окна, где прежде часто ждала возвращения мужа, ждала с вязаньем в руках.
— Господи, и что только наделала война, — опять горестно вздыхает тетушка.
Жюльен начинает свой рассказ. Он описывает, как они пришли в дом старика, вспоминает, как Андре спорил с перевозчиком: этот ветеран войны четырнадцатого года не мог простить молодым недавнего отступления. Потом все уселись за стол, чтобы перекусить, и старик отказался взять деньги за яйца и ветчину, которыми он их угощал:
«Не хочу, чтобы ты потом говорил, что ветеран той войны тебя даже не накормил!»
Жюльен хорошо запомнил эти слова. Видно, под угрюмой внешностью перевозчика скрывалось великодушное сердце.
В памяти Жюльена сохранилось немало подробностей об этих двух часах, которым предстояло стать последними в жизни Андре. Тропинка, по которой молча бежал, держа нос по ветру, большой черный пес перевозчика. Долгое ожидание, когда они, укрывшись за ветвями деревьев, сидели на корточках возле самой воды, а над ними летали тучи мошкары. Тяжелое дыхание старика, от которого разило вином.
Тетушка Эжени внимательно слушает. Когда Жюльен останавливается, она всякий раз произносит:
— Дальше.
— Потом старик сказал, что наступила подходящая минута, и мастер поднялся на ноги. Обнял меня. Вечерело, но луна еще не взошла. Я различил белое пятно рубахи над самой водой. Сумеречный свет позволял мне видеть Вуазена, но для этого надо было ни на секунду не сводить с него взгляда.
Жюльен вновь умолкает. Его охватывает почти такая же мучительная тревога, как тогда, в июле, и он чувствует, что на лбу у него выступили капли пота. В дальнем конце моста по-прежнему шагают взад и вперед немцы в зеленых мундирах и касках.
— Андре отлично плавал, — продолжает Жюльен. — Не слышно было ни всплеска. Мы минут десять сидели не двигаясь. Потом перевозчик сказал: «Пожалуй, можно идти». И повел меня сквозь густые заросли. Мы отошли уже довольно далеко, когда все началось.
— Что именно?
Жюльен вздыхает:
— Крики. На немецком языке. Они доносились издалека. Потом послышался выстрел. И тотчас же очередь из автомата... И все.
Он вынужден остановиться. У него перехватило горло.
— Несчастный, — шепчет тетушка Эжени.
...Теперь Жюльен весь в прошлом. Он снова идет по тропинке рядом с перевозчиком. Старик больно сжимает своей шершавой рукою его запястье и тащит за собой. Оба молчат. Небо над деревьями в лунном свете. Тропинка становится шире, и старик наконец выпускает руку Жюльена. Кашляет, отплевывается, а потом спрашивает:
— Он был тебе друг?
— Друг.
— Вот бедняга! Уцелел на войне и погиб ни за что ни про что в нескольких шагах от дома.
— Значит, вы думаете?..
— Да уж не иначе, голубчик. Коли они так скоро прекращают огонь...
Жюльен разом останавливается. Он едва успевает нагнуться: болезненная спазма вызывает у него рвоту. Старик кладет ему руку на плечо и произносит:
— Ничего, ничего, не смущайся. Это от волнения. После рвоты тебе полегчает.
Жюльен почти не слышит его.
— Пошли, — говорит старик. — Зайдем ко мне, тебе надо выпить стаканчик.
Жюльен и сейчас еще отчетливо помнит, как тогда, в июле, спирт обжег ему глотку. Тетушка Эжени что-то говорит ему о жене мастера, и Жюльен вспоминает последние слова перевозчика:
— Через несколько дней я попрошу знакомого крестьянина отвезти велосипед твоего друга в Доль. У него есть пропуск. Пусть отдаст машину жене покойного, все же она сколько-нибудь за нее выручит.
<< пред. << >> след. >> |