Хемингуэй Эрнест. Гости на Уайтхед-стрит
(The Sights of Whitehead Street — 1935)
Фельетон
-------------------------------------------------------------------
Избранные произведения в 2-х томах. Под ред. И.Кашкина. Государственное издательство Художественной литературы, Москва 1959
Перевод Н.Дарузес
Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, июнь 2006
-------------------------------------------------------------------
Дом, занимаемый в настоящее время вашим корреспондентом, значится под номером восемнадцатым в списке достопримечательностей, которые надлежит осматривать туристам в городе Ки-Уэст. Чтобы туристу было легче найти любую из достопримечательностей, местными властями издана карта, которую и преподносят каждому приезжающему. Ваш корреспондент — человек скромный и без претензий, он и не думает конкурировать ни с фабрикой льда (по карте — № 4), ни с тропическим аквариумом под открытым небом, где имеется акула в шестьсот двадцать семь фунтов весом (№ 9), ни со зданием суда округа Монро. И тем не менее дом вашего корреспондента значится под № 18 между тропическим садом Джонсона (№ 17) и Маяком и Птицефермой (№ 19). Все это очень льстит самолюбию вашего корреспондента, но привыкнуть к этому вовсе не легко. Чтобы отвадить посетителей в рабочее время, ваш корреспондент нанял престарелого негра, страдающего чем-то похожим на проказу. Он встречает посетителей у калитки и говорит: «Я самый и есть Хемингуэй. Очень рад вас видеть». Конечно, если посетитель смыслит что-нибудь в проказе, он нисколько не боится старика и, с первого взгляда убедившись в его самозванстве, требует, чтобы о нем доложили хозяину. Но туристы, мало знакомые с проказой, нередко пугаются и сломя голову бегут к форту Тэйлор (№ 16), а старик негр ковыляет за ними на костылях и громко повествует о том, какую огромную он поймал рыбу, или о своих подвигах на охоте, причем названия животных он имеет обыкновение коверкать самым безжалостным образом. В последнее время бедняга приучился врать и рассказывать всем, кто только хочет слушать, о таких событиях, за которые ваш корреспондент никоим образом отвечать не может.
На днях, сидя на веранде и покуривая сигару, ваш корреспондент слышал, как старик рассказывал группе перепуганных туристов, что он написал книгу, упорно называемую им «Здравствуй, оружие». Он почему-то спутал ее с другим ходким романом — с «Хижиной дяди Тома», и его рассказ о том, как он написал главу, где мисс Кэтрин Баркли гонится за итальянской армией с борзыми по льдинам, был бы очень смешон, не будь он так реалистичен. Один из неохотно слушавших его туристов спросил: почему он всегда пишет в первом лице? — и старик на минуту растерялся, а потом ответил:
— Нет, сэр. Вы ошибаетесь, сэр. Я не пишу в первом лице. Тут лица ни при чем. Я пишу прямо на машинке.
— А вы действительно были в Италии во время войны, мистер Хемингуэй? Или обстановка в вашем романе вымышленная?
Тут у старика развязывается язык, он любит поговорить об Италии и всегда рассказывает, что там-то он и «подцепил эту самую проказу». Но слушатели редко выдерживают до конца, и, глубоко затягиваясь сигарой, я с удовольствием смотрю, как они со всех ног бегут по Уайтхед-стрит, а старик не отстает от них на своих довольно-таки неприглядных обрубках.
В выходные дни старика и в праздники посетители иногда забираются и в квартиру. Так как дом числится в официальном списке местных аттракционов, то ваш корреспондент старается, чтобы турист получил за свои деньги полное удовольствие. Не так давно нас посетил г. Любопытный, выдающийся бизнесмен и член клуба театралов. Ваш корреспондент только что кончил довольно трудную работу и чувствовал себя несколько утомленным, дверь открылась, и, подняв глаза, он увидел перед собой господина Любопытного.
— А-а, Любопытный, здравствуйте, старый приятель.
— Зашел на минутку, — говорит Любопытный, — увидел, что дверь не заперта, а вы сидите, читаете. Ловили сегодня рыбу?
— Нет, не ловил. Работал.
— Ха-ха! Это, по-вашему, работа? А сколько вам за нее платят?
— По-разному. Когда доллар за слово. Когда семьдесят пять центов. Если имеешь зуб против редактора, иной раз набьешь цену до двух долларов за слово. Конечно, то, что пишут детишки, можно уступить и подешевле.
— Ах, так у вас и дети пишут? Я не знал.
— То есть по-настоящему пишет только один. Старший мальчик, Бумби. А другие просто диктуют.
— И все это вы сбываете за свое?
— Все, до последнего слова. Конечно, знаки препинания приходится расставлять самому.
— Выгодная штука, — говорит интервьюер, заинтересовавшись. — Никак не думал, что на этом можно заработать. Сколько же платят за сочинения ваших детей?
— За старшего мальчика я выручаю по тысяче в месяц. Ну, и за других соответственно.
— Что ж, и то деньги.
— Ну, еще бы! Только этих чертенят трудно усадить за работу.
— Неужели трудно?
— Да, нелегко. Если их часто пороть, они будут писать дьявольски мрачные вещи, и тогда никто не платит дороже десяти центов за слово. А я не хочу, чтобы они сбивали себе цену.
— Да, да, еще бы, — говорит Любопытный. — Расскажите еще что-нибудь. Вот не думал, что литература такое интересное дело.
— Джонсон было напустился на нас из-за ребят. Говорит, будто бы это эксплуатация детского труда. Пришлось мне поехать в Вашингтон. «Послушайте, Хью, — сказал я ему. — Ведь я в ваши дела не мешаюсь. Пускай себе мальчишка работает». Потом я и за сынишку принялся. Он у меня стал выгонять по десяти тысяч слов за день, только все такое грустное, что пришлось сбывать себе в убыток.
— Что ж, и то деньги, — сказал Любопытный.
— Ну, что вы. Какие это деньги?
— Нельзя ли посмотреть, как они работают?
— Мы их заставляем работать по ночам. Для зрения, пожалуй, вредно, зато им легче сосредоточиться. А утром я читаю, что они там написали.
— И вам ничего, что это печатается под вашим именем?
— Нет, почему же. Имя — это вроде фабричного клейма. Второй сорт мы продаем под другими именами. Вы, должно быть, видели кое-что из второстепенных вещей. Одно время мы печатали очень много. Теперь меньше. Мы спустили большую партию товара под чужими именами и перегрузили рынок.
— А сами вы больше не пишете?
— Так, чуть-чуть, для практики. Мальчики здорово работают, я ими горжусь. Если останутся живы, я все дело им передам. Никогда не забуду, как Патрик принес мне только что законченную рукопись «Смерть после полудня». Он все написал сразу, по вдохновению. Потешная история. Он увидел из окна негритянские похороны, — устраивало их довольно-таки известное здесь страховое агентство — «Сыны и дочери вознагражденной скорби», и дело было после полудня, вот откуда он взял заглавие. Пузырь тут же начал диктовать своей кормилице, и вся рукопись была готова меньше чем в неделю.
— Изумительно, черт возьми, — сказал Любопытный. — Вот бы мне заняться чем-нибудь в этом роде.
— Я ему сказал: «Пат, из этого можно выкроить фильм, если удастся продать какому-нибудь идиоту». А знаете, что мальчишка ответил? «Папочка, давай продадим рукопись Вильямсу, который подметает гараж. Ты сам его обозвал идиотом, когда он выбросил пивные бутылки, вместо того чтобы сдать их в лавочку». Знает, где раки зимуют, а?
— Ну и что же, Вильямс купил?
— Купил. Теперь хочет продать рукопись Джеку Уитнею для цветного фильма. Ведь Вильямс и сам цветной.
— А вы ничего не пишете о неграх?
— До сих пор мы этого избегали: знаете ли, южный рынок неустойчив.
— То есть как это неустойчив?
— Да так. Приобретает ваш герой популярность, а потом как-нибудь проштрафится, его и линчуют. Но мы и тут нашлись: у нас на негритянском диалекте говорят самые настоящие белые, даже «Дочери Конфедерации». Как вы это находите?
— Здорово! А еще что вы делаете?
— Собираемся написать эпическую поэму. Детишки работают круглые сутки. Пат пишет диалоги. Грегори разрабатывает интригу, а Бумби — историческую часть. У нас, знаете ли, новая точка зрения. До сих пор все исторические романы были слишком коротки, кто угодно мог прочесть книгу и сказать, что она ни к черту не годится. А мы рассчитываем довести роман до трех тысяч страниц. Если заработаем миллион, то отдадим Грегори в школу, он все хнычет, чтоб его отдали в школу.
— Я, знаете ли, думаю, что мне пора идти, — говорит Любопытный, и в голосе его звучит уважение. — Вы, может быть, заняты.
— Для вас я всегда свободен, старый приятель, заходите в любое время, когда нас дома не будет. Уж Натаниэль сумеет вас принять.
— Прощайте, Хемингуэй, — говорит Любопытный. — Вы не можете себе представить, до чего все это интересно.
— Всегда интересно знать, как человек работает.
— Очень вам благодарен, прощайте.
— Прощайте.
Любопытный уходит, зовешь Натаниэля.
Натаниэль. Да, мистер Эммингс.
Я. Натаниэль, возьмите себе за правило всегда запирать парадную дверь.
Натаниэль. Слушаю, сэр. Я не виноват, что мистер Любопытный забрался в квартиру.
Я. Понимаю, Натаниэль. А все-таки возьмите себе за правило всегда запирать дверь. Вредно напрягать воображение в такое позднее время. Спасибо, Натаниэль. Еще один стаканчик, пожалуйста.
|