[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Генри Райдер Хаггард. Жемчужина востока

 
Начало сайта

Другие произведения автора

  Начало произведения

  II. ГЛАС БОЖИЙ

  III. РОЖДЕНИЕ МИРИАМ

  IV. ВОДВОРЕНИЕ МИРИАМ

  V. ХАЛЕВ

  VI. МАРК

  VII. МАРК И ХАЛЕВ

  VIII. ПРАВЕДНЫЙ СУД ФЛОРА

  IX. БЕНОНИ

  X. ЕССЕИ ЛИШАЮТСЯ СВОЕЙ ЦАРИЦЫ

  XI. ОЖЕРЕЛЬЕ, КОЛЬЦО И ПИСЬМО

  XII. ГОРЕ ТЕБЕ, ИЕРУСАЛИМ!

  VIII. ОПЯТЬ СРЕДИ ЕССЕЕВ

  XV. СИНЕДРИОН

  XVI. ВРАТА НИКАНОРА

  XVII. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ИЗРАИЛЯ

  XVIII. ЖЕМЧУЖИНА

  XIX. О МАРКЕ И ХАЛЕВЕ

  XX. ЦЕЗАРИ И ДОМИЦИАН

  XXI. ТРИУМФ

  XXII. НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

  XXIII. ГОСПОДИН И РАБЫНЯ

XXIV. НАГРАДА САРТОРИУСА

  XXV. СУД ДОМИЦИАНА

  XXVI. ЕПИСКОП КИРИЛЛ

  XXVII. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

  XXVIII. КАК МАРК СТАЛ ХРИСТИАНИНОМ

<< пред. <<   >> след. >>

      XXIV. НАГРАДА САРТОРИУСА
     
     Тем временем в одном из дворцов цезарей, вблизи Капитолия, происходила другая сцена. Речь идет о дворце Домициана, куда, по окончании торжеств триумфа, поспешил удалиться младший сын Веспасиана в весьма дурном настроении духа на этот раз. В этот день случилось многое такое, что сильно раздражало его самолюбивый, завистливый нрав. Во-первых, как он ясно чувствовал, вся слава этого дня всецело принадлежала не ему, даже не отцу его, а брату Титу, который был ему всегда ненавистен. Этого Тита настолько все любили за его добродетели, насколько ненавидели его, Домициана. И вот теперь Тит вернулся после блистательной, победоносной кампании и коронован цезарем, принят в соправители отца, и теперь был превозносим толпою, тогда как он, Домициан, должен был ехать за его колесницей, почти незамеченный. Ведь восторженные клики толпы, поздравления сената и приветствия подвластных Риму правителей и иностранных царей, — все это относилось к Титу, и завистливое чувство доводило Домициана до бешенства.
     Правда, предсказания говорили, что настанет и его час, но когда?
     Кроме того, многие мелочи, как нарочно, сложились так, чтобы задеть его самолюбие. Во время великого жертвоприношения в храме Юпитера его место было так далеко, что народ не мог даже видеть его, а во время пира, последовавшего за жертвоприношением, главный распорядитель позабыл налить чашу в честь его.
     Затем красавица «Жемчужина» явилась на торжестве триумфа без того пояса, который он послал ей в дар. В конце концов различные вина, которые он пил в связи с духотой и жарой, вызвали у него сильную головную боль и тошноту, чему он вообще был очень подвержен.
     Под предлогом нездоровья, Домициан рано покинул пир и, в сопровождении своих слуг и музыкантов, вернулся во дворец и стал ожидать возвращения Сарториуса, который должен был привести ему прекрасную еврейку, овладевшую его воображением. Он приказал своему домоправителю купить ее на публичном торгу за какую угодно цену, хотя бы даже за миллион сестерций. Да и кто осмелился бы оспаривать невольницу, которую пожелал для себя Домициан?
     Узнав, что Сарториус еще не возвратился с торга, Домициан удалился в свои частные апартаменты, приказал призвать туда красивейших невольниц и заставил их плясать перед ним, а сам в это время упивался вином из любимых им лоз. По мере того как он опьянял себя, головная боль начала проходить. Вскоре он сильно захмелел и, как всегда в этих случаях, совершенно озверел. Одна из танцовщиц споткнулась и сбилась с такта, за что повелитель приказал ее же товаркам избить бедную, полуобнаженную девушку на своих глазах. Но, к счастью провинившейся, прежде чем повеление Домициана успели привести в исполнение, вошел раб с докладом, что Сарториус вернулся и ждет разрешения войти.
      — Он один? — вскричал Домициан, вскакивая со своего места.
      — Нет, господин, с ним есть женщина! — ответил раб.
      — При этом известии дурное расположение Домициана разом пропало.
      — Отпустить ее на этот раз! — приказал он, говоря о танцовщице. — Да сказать, чтобы она другой раз была осторожнее. Прочь вы все, вся орава, я желаю быть наедине! А ты, раб, иди и прикажи почтенному Сарториусу войти сюда вместе со своей спутницей!
     Завеса отдернулась, и вошел Сарториус, лукаво улыбаясь и нервно потирая руки, за ним шла женщина, окутанная длинным, темным плащом, под густым покрывалось. Согласно установленному порядку, домоправитель принялся отвешивать поклоны и бормотать хвалебные приветствия, но Домициан прервал его на полуслове.
      — Перестань, старик! Все это прекрасно при свидетелях, а теперь не нужно! Так ты привел ее? — и он окинул жадным, сластолюбивым взглядом женскую фигуру, стоявшую в глубине комнаты. — Я не забуду твоей услуги, и ты не останешься без награды. Сколько ты дал за нее? 50 000 сестерций? Кто смел перебивать ее у меня? Что за неслыханная наглость! Впрочем, за красивых рабынь давали и больше! — добавил он, затем, обращаясь к невольнице, продолжал: — Ты, полагаю, утомилась, дорогая красавица, после всего этого безумного торжества?
     Но красавица безмолвствовала, и Домициан продолжал:
      — Скромность украшает девушку, но я прошу тебя — забудь об этом на время! Скинь свое покрывало, красавица, и дай мне увидеть твои божественные черты, по которым истомилась моя душа. Впрочем, нет, я сам хочу снять твое покрывало! — и он нетвердою поступью приблизился к девушке.
     Сарториус думал воспользоваться удобным случаем и улизнуть, убедившись, что его господин настолько пьян, что вряд ли поймет какие бы то ни было объяснения, и потому сказал:
      — Благороднейший и державный повелитель мой, позволь мне удалиться. Теперь, когда мое дело сделано, я более не нужен вашей милости!
      — Нет, нет, — икая произнес Домициан. — Я знаю, какой ты великий знаток женской красоты, твое суждение мне нужно сегодня. Ты знаешь, возлюбленный мой Сарториус, что я не эгоист, к тому же, говоря правду, — ты, конечно, не обидишься этим, — кто может ревновать к такой старой обезьяне, как ты? Уж, конечно, не я, которого все признают за первого красавца в Риме, несравненно более красивого, чем Тит, хотя он и называется цезарем... Ну, где тут завязки? Сарториус, отыщи мне завязки ее покрывала. И зачем вы укутали бедную девушку, точно египетского покойника, так что ее господин не может видеть ее?!
     В это время один из рабов развязал покрывало, и девушка предстала с открытым лицом. Эта девушка была очень привлекательна и красива и лицом, и фигурой, но крайне утомлена и испугана.
      — Как странно! — пробормотал Домициан. — Она как будто совершенно изменилась! Мне казалось, что у той были синие глаза, а волосы черные, вьющиеся, а теперь у нее темные глаза и гладкие волосы. А где же ожерелье? Где ожерелье?.. Что ты сделала со своим ожерельем, «Жемчужина Востока»? Да и почему ты не надела сегодня того пояса, что я прислал тебе в подарок?
      — Я, господин, никогда не имела ожерелья и не получала никакого пояса! — робко произнесла невольница.
      — Господин мой, благороднейший Домициан, тут есть маленькое недоразумение, которое я должен разъяснить! — вмешался Сарториус с легким нервным смехом. — Девушка эта — не «Жемчужина Востока»: та пошла за такую баснословную цену, что я не мог купить ее даже для тебя...
     И он смолк, точно замер. Лицо Домициана сделалось ужасным, весь хмель разом вылетел у него из головы. Выражение зверской жестокости исказило черты; это был наполовину дьявол, наполовину сатир.
      — А-а, вот как! Недоразумение! И ты смеешь сказать мне это, сказать, что кто-то другой выхватил у меня, Домициана, из-под носа девушку, которую я приберегал для себя!.. — скрежеща зубами, с адским шипением, выкрикивал взбешенный тиран. — Ты осмелился привести мне эту шлюху вместо «Жемчужины Востока»! Эй, рабы! — крикнул он, ударив в ладоши.
     Немедленно сбежались десятки рабов.
      — Возьмите эту женщину и убейте ее сейчас же! — приказал он. — Впрочем, нет, это может вызвать неприятность: ведь она была одной из пленниц Тита. Не убивайте ее, а выгоните на улицу!
     Девушку схватили и потащили вон из залы.
      — Схватите его, — тиран указал на бедного домоправителя, — бейте, пока не выбьете дух... О, я знаю, что ты римский гражданин, не раб, свободный. Но что из того, если ты через час станешь гражданином Гадеса! [*]
     
     [* Гадес — ад.]
     
     И это приказание рабы не замедлили исполнить, среди полной тишины не слышно было теперь ничего, кроме тяжелых ударов длинных тростей и глухих, подавленных стонов несчастной жертвы.
      — Негодяи! — завопил Домициан. — Да вы шутите, что-ли? Погодите, я вам покажу, как надо ударять, чтобы он почувствовал! — И, выхватив трость у одного из рабов, он кинулся к своему распростертому на полу домоправителю.
     Сарториус понял, что взбешенный Домициан разом выбьет из него дух и, поднявшись на колени, простер к нему руки с мольбой.
      — Послушай меня, государь, прежде чем ударить! Ты, конечно, можешь убить меня в своем праведном гневе, и я должен быть счастлив умереть от твоей руки, но, грозный господин, помни одно, что если ты убьешь меня, то никогда не разыщешь «Жемчужины Востока», которую ты так страстно желаешь!
      — А-а, — воскликнул Домициан, — «розга — мать благоразумия». Итак, ты можешь разыскать ее?
      — Конечно, если у меня будет время. Человек, который мог уплатить 2 миллиона сестерций за одну невольницу, нелегко может укрыться!
      — Два миллиона сестерций? Это любопытно! Расскажи мне об этом. Эй, рабы, отдайте ему одежды, да отойдите, только не слишком далеко!
     Сарториус дрожащими руками накинул на свои окровавленные плечи и спину одежды и затем рассказал, как происходили торги.
      — Что мог я сделать? — докончил он. — У тебя, господин, было слишком мало наличных денег!
      — Что делать, дуралей?! Ты должен был купить ее в кредит и затем предоставить мне сговориться о цене. А Тита я бы обошел и перехитрил. Но теперь вопрос в том, как править дело. Как ты его поправишь?
      — Это я увижу завтра, господин! Я постараюсь разузнать, куда девалась эта девушка, а там, тот, кто ее купил, может и умереть, тогда остальное уже не трудно!
      — Умереть он, конечно, должен, кто осмелился похитить у Домициана его любимицу! — воскликнул царственный тиран. — На этот раз я пощажу тебя, Сарториус, но знай, что если ты вторично не успеешь исполнить моего желания, то и ты умрешь и даже еще худшею смертью, чем полагаешь! О, боги! Почему вы так немилостивы ко мне?! Душа моя уязвлена и нуждается в утешении поэзии. Эй, рабы, разбудите этого грека, вытащите его из кровати и приведите сюда, пусть он прочтет мне о гневе Ахиллеса, когда у него похитили его Бризеиду, судьба этого героя сходна с моей судьбой!
     И новый Ахиллес удалился в свою опочивальню, чтобы там уврачевать бессмертными стихами Гомера свою уязвленную душу: Домициан в те часы, когда он бывал не просто зверем, мнил себя поэтом. Хорошо, что удаляясь, тиран не видел выражения лица Сарториуса, прикладывавшего какой-то целебный бальзам к своим уязвленный плечам и спине, и не слышал той клятвы, с какою этот верный и услужливый клеврет его ложился спать в эту ночь, ложился лицом вниз, так как от жестоких побоев он в течение многих дней не мог лечь на спину. Тогда, быть может, Домициан увидел бы себя лысым, тучным, на тонких поджатых ногах, в императорской мантии цезаря, катающимся по полу своей опочивальни в отчаянной борьбе за свою жизнь с неким Стефаном, между тем как этот самый Сарториус вонзал в его спину свой кинжал, приговаривая с дьявольскою усмешкой:
      — Эге, цезарь! Вот это тебе за те побои тростью! Помнишь, цезарь «Жемчужину Востока»? Это тебе за те побои! И это, и это!..
     Но в это время Домициан еще и не помышлял о возмездии и, наплакавшись досыта над горестной судьбой богоподобного Ахиллеса, заснул крепким сном.
     На другой день, после торжества триумфа Тита, александрийский купец Деметрий, который раньше звался Халевом, сидел в конторе своего обширного склада товаров на одной из самых оживленных торговых улиц Рима. Он был красив, вид его, надменный и благородный, прекрасно шел его осанке и положению, а между тем лицо его было озабочено и печально. С какими невероятными усилиями прокладывал он себе вчера путь по улицам Рима, чтобы пробраться как можно ближе к Мириам в то время, как она шла позорным путем вслед за колесницей триумфатора, затем вечером на публичном торжище в Форуме, куда явился Халев, обратив в деньги почти весь свой наличный товар, зная, что ему придется оспаривать Мириам у Домициана, но, несмотря на то, что он предлагал за нее все, что имел, все до последнего гроша, она пошла в чьи-то другие руки. Даже и сам Домициан не мог угнаться за этим таинственным соперником, представительницей которого являлась какая-то странного вида женщина в платье крестьянки, под густым покрывалом. Как ни невероятно это должно было казаться, Халев был уверен, что эта женщина никто иная, как ненавистная ему Нехушта. Но как могла она располагать такою громадною суммой денег? Для кого, как не для Марка, могла она в таком случае торговать Мириам? Между тем Халев наводил справки, и по ним оказалось, что Марка в Риме не было, кроме того, он имел полное основание думать, что его уже нет в живых, и что его кости, подобно костям многих тысяч славных воинов, стали добычею голодных шакалов в развалинах священного города. Если же он еще жив, то почему не участвовал он в триумфе Тита? Он — один из выдающихся соратников цезаря и один из богатейших патрициев Рима!
     С отчаянием в груди видел Халев, как таинственная женщина, нагруженная корзинами, увела с собой Мириам. Тщательно скрываясь, он успел проследить, как они скрылись в узенькой калиточке в стене одного сада. Одну минуту у него явилась мысль постучать в эту калитку, но его обычная осторожность шепнула ему, что те, кто покупает невольницу за такую громадную сумму, как два миллиона сестерций, конечно, держат наготове добрый меч для таких посетителей, как он. Он обошел вокруг этого сада и прилегавшего к нему дома и убедился, что то был богатый мраморный дворец, по-видимому, никем не обитаемый, хотя один момент ему показалось, что за ставнями мелькнул огонь. Халев осмотрелся кругом и узнал это место, поутру тут шествие было приостановлено по тому случаю, что один римский солдат, бывший в плену у евреев, чтобы уйти от публичного позора и посмеяния толпы, вздумал покончить с жизнью, бросившись под колеса колесницы триумфатора. Да, это было то самое место! При этом у Халева мелькнула мысль, что подобная же участь могла бы ожидать и его соперника Марка, который также был захвачен им в плен живым. Дьявольская усмешка исказила при этом его черты. До сего времени две всесильные страсти руководили жизнью Халева, его беспредельное честолюбие и его любовь к Мириам. Честолюбие его не было удовлетворено, он мечтал стать правителем, даже царем Иудеи, но Иудея пала и не могла подняться вновь. Однако судьба каким-то чудом пощадила его жизнь. Теперь одна любовь к Мириам побуждала его заботиться о самосохранении и следовать за ней хоть на край света. У него были деньги, предусмотрительно зарытые им перед началом войны, с этими деньгами он сумел стать из предводителя военного отряда зажиточным купцом. Теперь он мог, конечно, стать богачом, но, как еврей, никогда не мог занять высокого положения или достигнуть славы и власти, о которых он так мечтал. Ну, а Мириам? Она никогда не любила его, и все из-за Марка, этого проклятого римлянина, которого он ненавидел всей душой. Но теперь у него было хоть то удовлетворение, что если Мириам не досталась ему, Халеву, то не попала и Марку.
     И всю ночь Халев пробродил вокруг этого мрачного, видимо, безлюдного дома. Наконец стало светать, там и сям вдоль великолепной, широкой улицы виднелись группы запоздалых пешеходов, возвращавшихся с пира, опьяненных вином мужчин и растрепанных женщин. Скромные труженики, рабочие и мастеровые тоже выходили из своих домов, спеша приняться за свой дневной труд, в том числе и метельщики, рано вышедшие в это утро в надежде ценных находок после вчерашнего триумфального шествия. Двое из этих людей подметали вблизи того места, где стоял Халев, и принялись вышучивать его, осведомляясь, найдет ли он дорогу домой и т. п. Халев сказал, что ждет, когда откроются двери этого дома.
      — Ну, тебе долго придется прождать! — сказали они, — так как владелец этого дома умер, убит на войне в Иудее, и никто еще не знает, кто будет его наследником.
      — А как звали владельца этого дома? — спросил Халев.
      — Его звали Марком. Это был любимец Нерона и потому был прозван здесь в Риме Фортунатом (Счастливым).
     Халев повернулся и пошел домой.
     

<< пред. <<   >> след. >>


Библиотека OCR Longsoft