| << пред. << >> след. >> ГЛАВА VII
Ришон поднялся на первый этаж гостиницы "Золотой Телец" и сел ужинать с виконтом.
Его-то и ждал с нетерпением виконт, когда сама судьба предоставила ему случай увидеть враждебные приготовления герцога д'Эпернона и оказать барону Канолю важную услугу, о которой мы уже рассказали.
Ришон выехал из Парижа уже с неделю, из Бордо приехал в тот день, когда началась наша повесть; стало быть, он привез самые свежие известия о запутанных делах, происходивших в то время между Парижем и Бордо. Когда он говорил о заключении принцев, важнейшем тогда событии, или о парламенте Бордо, который овладел всей провинцией, или о кардинале Мазарини, который был истинным королем в то время, виконт молча смотрел на его мужественное и загорелое лицо, на его проницательные и самоуверенные глаза, на его острые белые зубы, видневшиеся из-под черных усов. По всем этим признакам в Ришоне можно Было узнать выслужившегося офицера.
— Так вы говорите, — спросил, наконец, виконт, — что принцесса теперь в Шантильи?
Известно, что принцессами в то время называли герцогинь Конде, только к имени старшей из них всегда прибавляли "вдовствующая".
— Да, — отвечал Ришон, — там она ждет вас.
— А в каком она положении?
— В совершенном изгнании: за нею и за матерью ее мужа наблюдают с величайшим вниманием, потому что при дворе знают, что они не довольствуются одними просьбами парламенту и замышляют что-нибудь более действенное в пользу принцев. К несчастью, как и всегда, денежные обстоятельства... Кстати, о деньгах, получили ли вы ту сумму, которую хотели добыть здесь? Мне поручили узнать об этом особо.
Виконт ответил:
— Я с трудом собрал тысяч двадцать золотом; вот они, здесь. Только!
— Только! Какие у вас понятия, виконт! Видно, что вы миллионер: говорите с таким презрением о такой сумме и в такую минуту! Двадцать тысяч! Мы будем беднее кардинала Мазарини, но богаче короля.
— Так вы думаете, Ришон, что принцесса примет мое посильное приношение?
— С благодарностью: вы дадите ей возможность платить жалованье целой армии.
— А разве нам она нужна?
— Армия-то? Разумеется, и мы уже занимаемся ее созданием. Ларошфуко набрал четыреста дворян под предлогом, что они будут присутствовать при похоронах его отца. Герцог де Бульон отправится в Гиень с таким же отрядом, а может быть, и больше. Тюренн обещает напасть на Париж с целью захватить Венсен врасплох и вырвать принцев оттуда: у него будет тридцать тысяч человек, всю северную армию оттянет он от службы короля. О! Дела идут очень порядочно, — прибавил Ришон, — будьте спокойны: не знаю, достигнем ли мы цели, но наверняка много нашумим.
— Не встретили ли вы герцога д'Эпернона? — спросил виконт, глаза которого заблестели от радости при исчислении армии, обещающей победу его партии.
— Герцога д'Эпернона? — повторил капитан в удивлении. — Да где же мог я встретиться с ним? Ведь я приехал не из Ажана, а из Бордо.
— Вы могли встретить его в нескольких шагах отсюда, — сказал виконт с улыбкой.
— Да, правда; кажется, здесь близко живет прелестная Нанона Лартиг?
— На два выстрела от нашей гостиницы.
— Хорошо! Это объясняет мне, почему я встретил здесь барона Каноля.
— Вы знаете его?
— Кого? Барона? Знаю. Я мог бы даже сказать, что я его друг, если б он был не старинный дворянин, а я не выслужившийся офицер.
— Такие офицеры, как вы, Ришон, в настоящем положении дел стоят всяких князей. Вы, впрочем, знаете, что я спас его от палок, а может быть, и от чего-нибудь худшего.
— Да, он говорил мне об этом, но я невнимательно слушал его, мне так хотелось поскорее повидаться с вами. Вы уверены, что он не узнает вас?
— Плохо узнаешь тех, кого никогда не знал.
— Да, я должен был употребить другое выражение и сказать: не разгадал ли он вас?
— В самом деле, — отвечал виконт, — он рассматривал меня пристально.
Ришон улыбнулся.
— Как не смотреть пристально! — сказал он. — Не всякий день встречаются виконты вашего рода.
— Барон, кажется мне, превеселый человек, — начал виконт, помолчав несколько секунд.
— Превеселый и предобрый, очень умный и притом великодушный. Гасконцы, как вы знаете, люди, не знающие середины: они или очень хороши, или очень дурны. Барон принадлежит к числу первых. В любви и на войне он франт и бесстрашный воин; мне очень жаль, что он против нашей партии. Знаете ли... случай свел вас с ним, так вы должны были бы постараться привлечь его на нашу сторону.
Яркая краска покрыла бледные щеки виконта и тотчас исчезла.
— Боже мой, — сказал Ришон с задумчивостью, которая часто встречается в людях уравновешенных, — а мы разве серьезнее и разумнее, мы, решившиеся неосторожными руками зажечь факел междоусобной войны? Разве коадъютор — человек серьезный? А он одним словом может усмирить или поднять Париж! Разве герцог де Бофор — человек серьезный? А он имеет такое влияние в Париже, что его прозвали королем! Разве герцогиня де Шеврез — серьезная женщина? А она назначает и смещает министров! Разве герцогиня де Лонгвиль — серьезная женщина? А она три месяца царствовала в Парижской ратуше. Разве и сама принцесса Конде — серьезная женщина? Ведь она еще вчера занималась только платьями, нарядами и бриллиантами. Разве герцог Энгиенский — серьезный начальник партии, когда он среди своих мамок играет еще в куклы? Наконец, и я — если вы позволите мне поставить мое имя после этих знаменитых имен — разве я важный человек, я, сын ангулемского мельника, бывший слуга герцога Ларошфуко? Один раз господин мой дал мне вместо щетки шпагу; я храбро надел ее и начал выдавать себя за воина! Однако сын ангулемского мельника, прежний камердинер Ларошфуко, стал капитаном; составляет отряд, собирает четыреста или пятьсот человек и будет, в свою очередь, играть их жизнью, как будто судьба дала ему право на это. Вот он идет по пути к почестям: скоро произведут его в полковники, назначат комендантом крепости... Кто знает, может быть, и ему придется в течение десяти минут, часа или целого дня располагать судьбою Франции? Видите, все это очень похоже на сон; однако, я буду почитать его действительностью до тех пор, пока меня не разбудит какая-нибудь великая катастрофа...
— И тогда, — прибавил виконт, — горе тем, кто вас разбудит, Ришон, потому что вы будете героем...
— Героем или изменником, смотря по тому, кто мы тогда будем, слабейшие или сильнейшие. При том кардинале, при Ришелье, я подумал бы об этом хорошенько, потому что рисковал бы головою.
— Помилуйте, Ришон, неужели подобные причины могут удержать вас? Вас, которого называют храбрейшим воином во всей французской армии...
— Ах, разумеется, — сказал Ришон, выразительно пожав плечами, — я был храбр, когда король Людовик XIII, бледный, с черными блестящими глазами и голубою лентою, кричал звонким голосом, закручивая усы: "Король смотрит на вас; вперед, господа!" Но мне придется увидеть на груди сына ту же ленту, какую я видел на груди отца, и кричать солдатам: "Стреляй по королю французскому!.."
— Ну, — продолжал Ришон, покачивая головою, — виконт, я боюсь, что струшу в эту минуту и выстрелю мимо.
— Что с вами сегодня сделалось? Зачем вы толкуете только о том, что может быть худшего? Любезный Ришон, междоусобная война — страшное зло, но иногда необходима.
— Да, как чума, как желтая лихорадка, как черная лихорадка, как лихорадки всех цветов. Например, виконт, не думаете ли вы, что мне очень нужно завтра убить Каноля, когда я так дружески и с таким удовольствием пожал ему руку сегодня... и почему? Потому что я служу принцессе Конде, которая смеется надо мною, а он служит кардиналу Мазарини, над которым сам смеется? Однако это дело очень возможное...
Виконт вздрогнул от ужаса.
— Или, может быть, — продолжал Ришон, — я ошибаюсь, и он как-нибудь проткнет мне грудь. О, вы не понимаете войны; вы видите только море интриг и бросаетесь в него, как в свою родную стихию. Вот, третьего дня я говорил принцессе, и она согласилась со мною, что в той высокой сфере, где вы живете, ружейные выстрелы, которые нас убивают, кажутся вам простым потешным огнем.
— Право, Ришон, — сказал виконт, — вы пугаете меня, и если б я не был уверен, что вы должны охранять меня, так не посмел бы пуститься в дорогу; но под вашей защитой, — прибавил юноша, подавая маленькую ручку свою Ришону, — я ничего не боюсь.
— Под моей защитой! — повторил Ришон. — Да, вы заставили меня вспомнить об этом. Придется вам обойтись без моей защиты, виконт; планы наши изменились.
— Разве вы не поедете со мною в Шантильи?
— Я должен был вернуться туда в том случае, если не буду нужен здесь; но, как я уже сказал вам, я стал таким важным человеком, что принцесса решительно запретила мне удаляться из крепости: кажется, ее хотят отнять у нас.
Виконт вскрикнул от страха.
— Как! Я должен ехать без вас! Ехать с одним Помпеем, который еще в тысячу раз трусливее меня? Проехать пол-Франции одному или почти одному? О! Нет, я не поеду, клянусь вам; я умру от страха прежде, чем доеду.
— Ах, виконт! — вскричал Ришон с громким хохотом. — Вы, стало быть, забыли, что на вас висит шпага!
— Смейтесь сколько угодно, а я все-таки не поеду. Принцесса обещала мне, что вы проводите меня, и я согласился ехать только на этом условии.
— Делайте, что вам угодно, виконт, — отвечал Ришон с притворною важностью. — Во всяком случае, в Шантильи надеются на вас. Берегитесь, у принцев не много терпения, особенно, когда они ждут денег.
— И к величайшему моему несчастью, — сказал виконт, — я должен выехать ночью...
— Тем лучше, — отвечал Ришон с хохотом, — никто не увидит, что вы боитесь, и вы встретите людей еще трусливее вас и обратите их в бегство.
— Не может быть! — воскликнул виконт, нимало не успокоенный этим предсказанием.
— Притом, есть средство уладить дело, — сказал Ришон. — Ведь вы боитесь за деньги, не так ли? Так оставьте их у меня, я перешлю их с тремя или четырьмя верными солдатами. Впрочем, самое верное средство доставить их в целости — отвезти их вам лично...
— Вы правы, я поеду, Ришон, и — надо быть вполне храбрым — сам повезу деньги. Думаю, судя по словам вашим, что принцессе теперь гораздо нужнее золото, чем моя особа. Может быть, меня дурно примут, если я приеду без денег?
— Ведь я сказал вам, что вы похожи на героя; притом по дороге везде королевские солдаты, и война еще не началась. Однако не очень доверяйте им и прикажите Помпею зарядить пистолеты.
— Зачем вы говорите мне все это?.. Думаете успокоить меня?
— Разумеется; кто знает опасность, тот не позволит захватить себя врасплох. Так поезжайте, — сказал Ришон, вставая, — ночь будет прекрасная, и до рассвета вы приедете в Монлье.
— А не ждет ли наш барон моего отъезда?
— О, теперь он занят тем же, чем вы занимались, то есть он ужинает, и если его ужин хоть несколько похож на наш, то он, как умный обжора, не встанет из-за стола без особо важной причины. Впрочем, я зайду к нему и удержу его.
— Так извинитесь за меня перед ним за мою неучтивость. Я не хочу, чтобы он ссорился со мною, если встретит меня в дурном расположении духа. Впрочем, ваш барон, должно быть, — предобрый малый.
— Именно так, и он готов бежать за вами на край света, чтобы иметь удовольствие подраться с вами на шпагах. Но будьте спокойны, я поклонюсь ему от вашего имени.
— Только подождите, дайте мне уехать.
— Разумеется.
— Нет ли каких поручений к принцессе?
— Несомненно, есть: вы напомнили мне о самом важном.
— Вы уже написали ей?
— Писать не стоит; нужно передать ей только два слова.
— Что именно?
— "Бордо. Да."
— И она поймет?
— Совершенно! Основываясь на этих двух словах, она может спокойно отправиться в дорогу; скажите ей, что я за все отвечаю.
— Ну, Помпей, — сказал виконт старому своему слуге, который в эту минуту показался в дверях, — ну, друг мой, надобно ехать!
— Ого, ехать! — отвечал Помпей. — Помилуйте, виконт! Да ведь буря страшная!
— Что ты говоришь, Помпей? — возразил Ришон. — На небе нет ни одного облачка.
— Однако, ночью мы можем заблудиться.
— Ну, заблудиться трудно; вам нужно только не съезжать с большой дороги. К тому же, сегодня превосходная лунная ночь.
— Лунная ночь! Лунная ночь! — прошептал Помпей. — Вы понимаете, господин Ришон, я говорю все это не из-за себя.
— Разумеется, — отвечал Ришон, — ведь ты старый солдат!
— Кто сражался с испанцами и был ранен в битве при Корбии... — продолжал Помпей, приосаниваясь.
— Тот ничего не боится, не так ли? Ну это очень кстати, потому что виконт не совсем спокоен... Слышишь ли? Предупреждаю тебя...
— Ого! — пробормотал Помпей, побледнев. — Вы боитесь?
— С тобой не буду бояться, храбрый мой Помпей, — отвечал виконт. — Я знаю тебя и уверен, что ты готов умереть, защищая меня.
— Разумеется, разумеется, — отвечал Помпей, — однако, если вы очень боитесь, так лучше подождать до утра.
— Никак нельзя, добрый мой Помпей. Возьми, спрячь это золото как-нибудь на твоей лошади; я сейчас же спущусь к тебе.
— Тут много денег, и не следовало бы ночью рисковать ими, — сказал Помпей, взвешивая мешок.
— Опасности нет никакой; по крайней мере, так уверяет Ришон. Ну, все ли на месте: пистолеты, шпаги и мушкетон?
— Вы забываете, — отвечал старый слуга, выпрямляясь, — что человек осторожен, когда всю жизнь свою служил солдатом. Да, господин виконт, все оружие в исправности.
— Видите, — сказал Ришон, — можно ли чего-нибудь бояться с таким товарищем? Счастливого пути, виконт!
— Благодарю за пожелание, но путь далек, — сказал виконт с некоторым страхом, которого не мог прогнать воинственный вид Помпея.
— Ба, — возразил Ришон, — у всякого пути есть начало и конец. Отвезите нижайший поклон от меня принцессе, скажите ей, что я готов до последней капли крови служить ей и герцогу Ларошфуко; особенно не забудьте этих двух слов: "Бордо. Да.". А я пойду опять к Канолю.
— Послушайте, Ришон, — сказал виконт, останавливая капитана за руку, когда тот уже начал сходить с лестницы, — если Каноль — такой храбрый офицер и честный человек, как вы говорите, почему бы не попытаться вам привлечь его к нашей партии? Он мог бы догнать меня на дороге или приехать к нам в Шантильи; зная его немного, я представил бы его принцессе.
Ришон посмотрел на виконта с такой странной улыбкой, что юноша, вероятно, по лицу его угадал все, что происходило в душе заговорщика, и поспешно добавил:
— Впрочем, Ришон, не обращайте внимания на мои слова и делайте, как знаете. Прощайте!
Протянув руку, он поспешно вернулся в свою комнату, может быть, боясь, что Ришон заметил его смущение, или потому, что опасался, чтобы его не услышал Каноль, громкий голос которого долетал до первого этажа.
Заговорщик спустился по лестнице. За ним сошел и Помпей; он беспечно нес мешок, чтобы не показать, что там есть деньги.
Через несколько минут виконт торопливо осмотрел себя, чтобы убедиться, что он ничего не забыл, погасил свечи, осторожно сбежал с лестницы, решился заглянуть через щелочку в нижний этаж; потом, завернувшись в широкий плащ, поданный ему Помпеем, поставил маленькую ножку на руку слуги, легко вспрыгнул на лошадь, пожурил с улыбкою старого солдата за медлительность и исчез в сумраке.
Когда Ришон вошел в комнату Каноля, которого он должен был развлекать, пока виконт будет готовиться к отъезду, веселый хохот показал, что барон не злопамятен.
На столе между двумя прозрачными бутылками, которые были прежде полны, возвышалась толстая бутылка, обвитая камышом. В ней хранилось превосходное старое коллиурское вино, бесценное для того, кто уже отведал много вин. Около нее лежали сухие винные ягоды, миндаль, бисквиты, сыры разных сортов, варенье из винограда, и эти яства показывали, что трактирщик не ошибся в расчете; верность его расчета подтверждалась двумя совершенно пустыми бутылками и третьей, полупустой. В самом деле, кто бы ни прикоснулся к этому десерту, то должен был бы, при всей своей умеренности, много выпить вина.
А Каноль вовсе не думал быть воздержанным. К тому же, как гугенот (он происходил от протестантской фамилии и не расставался с религией предков), как гугенот, говорим мы, Каноль не считал грехом много выпить и хорошо поесть. Был ли он печален или даже влюблен, он всегда был неравнодушен к сладкому запаху хорошего обеда и к бутылкам особенной формы с красными, желтыми или зелеными печатями, которые держат в плену настоящее гасконское, шампанское или бургунское вино. И в этом случае Каноль, по обыкновению, уступил соблазну, сначала посмотрел, потом понюхал, наконец, попробовал. Из пяти чувств, данных ему доброй общей матерью-природой, три были совершенно довольны, поэтому два остальные сносили все терпеливо и ждали своей очереди с удивительным спокойствием.
В эту минуту вошел Ришон и увидел, что Каноль качается на стуле.
— Ах, любезный Ришон, вы пришли кстати! — вскричал он. — Мне хотелось кому-нибудь похвалить трактирщика, нашего Бискарро; и приходилось уже хвалить его моему дрянному Касторину, который не знает, что значит пить, и которого я никак не мог научить есть. Ну, посмотрите сюда, милый друг, взгляните на этот стол, за который я прошу вас сесть. Хозяин "Золотого Тельца" — истинный артист, человек, которого я хочу рекомендовать моему другу, герцогу д'Эпернону. Выслушайте, что у меня было за ужином: чудесный суп, холодное с маринованными устрицами, с анчоусами и ножками, каплун с оливками (при нем бутылка медока, остов которой вот здесь), куропатка с трюфелями, горошек сладкий и желе (при нем бутылка шамбертена, которая стоит вот тут); наконец, этот десерт и бутылочка коллиурского, которая пытается защищаться, но погибнет, как и прочие, особенно, если мы вдвоем пойдем против нее. Черт возьми! Я в превосходном расположении духа, и Бискарро — чудесный мастер! Сядьте сюда, Ришон; вы уже поужинали, но все равно... Я тоже поужинал, но это не беда; мы начнем снова...
— Благодарю, барон, — сказал Ришон с улыбкой, — мне уже не хочется есть.
— Согласен, можно не хотеть есть, но всегда должно хотеть пить. Попробуйте этого винца.
Ришон подставил свой стакан.
— Так вы уже поужинали, — продолжал Каноль, — поужинали с этим дрянным виконтом. Ах, извините, Ришон, я ошибаюсь. Он премилый малый, напротив; я обязан ему тем, что наслаждаюсь благами жизни, а без него я испускал бы дух с двумя или тремя ранами, которые хотел нанести мне почтенный герцог д'Эпернон. Поэтому я благодарен хорошенькому виконту, прелестному Ганимеду. Ах, Ришон! Вы кажетесь мне именно тем, чем вас считают, то есть преданнейшим слугою принца Конде. — Что вы барон! — возразил Ришон, захохотав во все горло. — С чего вы это взяли! Вы уморите меня шутками!
— Ну, все равно; я все-таки ненавижу вашего мальчишку виконта... Принимать участие в первом проезжем дворянине!.. На что это похоже?
Каноль растянулся в кресле, захохотал и принялся крутить усы с таким непритворным смехом, что и Ришон увлекся его примером.
— Итак, любезный Ришон, говоря серьезно, вы пустились в интриги? В политику?
Ришон продолжал хохотать, но уже не так весело.
— Знаете ли, мне очень хотелось арестовать вас, вас и вашего маленького виконта! Черт возьми! Это было бы очень смешно и притом легко. Мне могли помочь оруженосцы приятеля моего, герцога д'Эпернона! Было бы над чем похохотать!
В эту минуту послышался топот двух удалявшихся лошадей.
— Что это такое, Ришон? — спросил Каноль, прислушиваясь. — Не знаете ли, что это такое?
— Не знаю, но догадываюсь.
— Так скажите.
— Виконт уехал.
— Не простясь со мною! — закричал Каноль. — Ну, он решительно дрянь! — О, нет, любезный барон: он просто спешит...
Каноль нахмурил брови.
— Какое странное поведение! — сказал он. — Где воспитали этого мальчика? Ришон, друг мой, уверяю, что он вредит вам. Нельзя среди дворян вести себя таким образом. Черт возьми! Если б я мог догнать его, так потрепал бы его за уши! Черт возьми его глупого отца, который по скупости, вероятно, не дал ему учителя!
— Не сердитесь, барон, — отвечал Ришон с улыбкой, — виконт не так дурно воспитан, как вы воображаете; он, уезжая, поручил мне сказать вам, что он извиняется перед вами и низко кланяется...
— Хорошо, хорошо! — сказал Каноль. — Таким образом, он превращает непростительную дерзость в маленькую неучтивость. Черт возьми! Я ужасно сердит. Поссорьтесь-ка со мною, Ришон. Что, не хотите? Позвольте... Ришон, друг мой, вы очень безобразны!
Ришон засмеялся.
— В таком расположении духа, барон, вы могли бы выиграть у меня сегодня вечером сто пистолей, если б мы вздумали играть. Игра, как вам известно, покровительствует горю.
Ришон знал Каноля, знал, что отводит гнев барона, предлагая ему играть.
— Играть! — вскричал Каноль. — Именно так, давайте играть! Друг мой, ваше предложение мирит меня с вами. Ришон, вы человек преприятный! Ришон, вы хороши, как Адонис, и я прощаю виконту де Канбу. Касторин, дай нам карты!
Явился Касторин вместе с Бискарро; они поставили стол, и два друга сели играть. Касторин, уже двадцать лет изучавший игру, и Бискарро, жадно посматривавший на деньги, стали по сторонам стола и смотрели. Менее чем в час, несмотря на свое предсказание, Ришон выиграл у Каноля восемьдесят пистолей.
У Каноля в кошельке не было больше денег, он приказал Касторину достать еще из чемодана.
— Не нужно, — сказал Ришон, слышавший это приказание, — у меня нет времени дать вам реванш.
— Как! Нет времени?
— Теперь одиннадцать часов, а в двенадцать я непременно должен быть в карауле.
— Вы, верно, шутите? — спросил Каноль.
— Барон, — серьезно отвечал Ришон, — вы сами человек военный, стало быть, знаете дисциплину. — Так что же вы не уехали прежде, чем выиграли у меня деньги? — сказал Каноль со смехом и с досадой.
— Уж не упрекаете ли вы меня за то, что я проучил вас? — спросил Ришон.
— Помилуйте, что вы!.. Однако, подумаем. Мне совсем не хочется спать, и мне будет чрезвычайно скучно. Если я предложу проводить вас, Ришон?
— Отказываюсь от этой чести, барон. Поручение, которое мне дано, должно быть исполнено без свидетелей.
— Хорошо!.. Но в какую сторону вы поедете?
— Я только что хотел просить вас не задавать мне этого вопроса.
— А виконт куда поехал?
— Я должен ответить вам, что не знаю.
Каноль посмотрел на Ришона, чтобы убедиться, что в этих неучтивых, ответах вовсе нет желания оскорбить его. Его обезоружили добрый взгляд и откровенная улыбка верского коменданта.
— Что делать? — сказал Каноль. — Вы сегодня превратились с ног до головы в тайну, любезный Ришон, но каждому дается полная свобода. Мне самому три часа тому назад было бы очень неприятно, если б меня преследовали, хотя мой преследователь был бы, наконец, столько же удивлен и раздосадован, сколько я сам. Ну, последний стакан вина, и доброго пути вам!
Каноль налил стаканы; Ришон, чокнувшись и выпив за здоровье барона, вышел, а барону даже не пришло в голову узнать, по какой дороге он поедет.
Барон остался один между полусгоревшими свечами, пустыми бутылками, разбросанными картами и почувствовал печаль, которую можно понять, только испытав ее; вся веселость его в тот вечер основывалась на обманутой надежде, потеряв которую, он тщетно старался утешиться.
Он дотащился до своей спальни, посматривая с сожалением и гневом сквозь окна коридора на уединенный домик, в котором освещенное окно и тени, мелькавшие в нем, наглядно показывали, что Нанона Лартиг проводит вечер не так уединенно, как барон.
На первой ступеньке лестницы барон наступил на что-то. Он наклонился и поднял серенькую перчатку виконта, которую тот, спеша уехать, уронил и не подумал поднять, не считая ее драгоценностью.
Как ни были тяжелы мысли Каноля, простительные в минуту мизантропии, порожденной любовною неудачею в уединенном домике, положение Наноны было еще тяжелее.
Нанона беспокоилась и волновалась всю ночь, придумывая тысячу планов, как бы предупредить Каноля; она употребила всю догадливость умной женщины, чтобы выпутаться из своего несносного положения. Надобно было украсть у герцога одну минуту, чтобы переговорить с Франсинеттой, или две минуты, чтобы написать Канолю одну строчку на клочке бумажки.
Но, казалось, герцог угадал ее мысли и прочел беспокойство ее сквозь веселую маску, которую она надела, и поклялся не давать ей этой свободной минуты, которая, однако, была ей так нужна.
У Наноны началась мигрень; герцог не позволил ей встать, встал сам и принес флакончик со спиртом.
Нанона уколола палец и хотела сама взять из своей шкатулки кусок розового пластыря, который славился уже в то время. Герцог, не устававший служить ей, встал, отрезал кусочек тафты с ловкостью, приводившей Нанону в отчаяние, и запер шкатулку ключом.
Тут Нанона притворилась, что спит крепким сном. Почти в то же время герцог захрапел. Нанона раскрыла глаза и при свете ночника, стоявшего на столике в алебастровой вазе, старалась вынуть записные таблички герцога из его камзола, лежавшего возле постели и почти у нее под рукою; но когда она взялась за карандаш и оторвала уже листок, герцог раскрыл глаза.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Я искала, нет ли календаря в ваших табличках, — отвечала Нанона.
— А зачем?
— Мне хотелось знать, когда день ваших именин.
— Меня зовут Луи, и я именинник 24 августа, как вы знаете: стало быть, вы еще успеете приготовиться к этому дню, красавица моя.
Он взял таблички из ее рук и положил их сам в камзол.
При этом удобном случае, Нанона, по крайней мере, выиграла карандаш и бумагу. Она спрятала и то, и другое под подушку и весьма ловко опрокинула ночник, надеясь, что можно будет написать письмо в темноте;" но герцог тотчас позвонил и громко позвал Франсинетту, уверяя, что не может спать без огня. Франсинетта прибежала прежде, чем Нанона успела написать половину фразы. Герцог, опасаясь, чтобы подобная беда не случилась во второй раз, приказал Франсинетте зажечь две свечи на камине. Тут Нанона объявила, что решительно не может спать при огне, и в лихорадочном раздражении повернулась к стене, ожидая наступления дня с трепетом, который читатель легко поймет.
Рассвет, которого так боялась Нанона, разлился, наконец, по верхушкам тополей. Герцог д'Эпернон, гордившийся тем, что живет по всем правилам военной жизни, встал, увидав первый луч солнца, оделся один, чтобы ни на минуту не расставаться со милою своей Наноной, надел халат и позвонил, желая у знать, нет ли чего нового.
Франсинетта принесла на его вопрос кучу депеш, которые ночью привез Куртово, любимый егерь герцога.
Герцог распечатал их и принялся читать, беспрестанно поглядывая на прелестную Нанону взглядом, которому старался придать как можно больше нежности.
Нанона охотно растерзала бы герцога на куски.
— Знаете ли, — сказал герцог, прочтя несколько депеш, — что вы должны бы сделать?
— Нет, ваша светлость, — отвечала Нанона, — но если вы прикажете, все будет исполнено.
— Вы послали бы за вашим братом, — продолжал герцог. — Я, кстати, получил из Бордо важные известия, и он мог бы тотчас же отправиться с депешею в Париж. После возвращения я мог бы дать ему чин, о котором вы просите.
Лицо герцога выражало самую непритворную, искреннюю нежность.
— Не нужно бояться! — подумала Нанона. — Может быть, Каноль по глазам моим догадается или поймет мои намеки
Потом сказала громко:
— Пошлите за ним сами, любезный герцог.
Она понимала, что если она сама вздумает исполнить это поручение, то герцог не позволит ей послать письмо к Канолю.
Д'Эпернон позвал Франсинетту и послал ее в гостиницу "Золотой Телец", сказав ей только:
— Скажи барону Канолю, что Нанона Лартиг ждет его к завтраку.
Нанона пристально посмотрела на служанку; но хотя взгляд ее был очень красноречив, однако Франсинетта не смогла прочесть в нем целой фразы: "Скажи Канолю, что я сестра его".
Франсинетта вышла, понимая, что тут есть что-то неладное, даже очень опасное.
Между тем Нанона стала за стулом герцога так, что первым взглядом могла показать Канолю, что надобно остерегаться, и принялась придумывать хитрую фразу, которая могла бы высказать барону сразу все, что ему нужно знать, чтобы не испортить предстоящего семейного трио.
Она могла видеть всю дорогу до того угла, где накануне герцог прятался со своими людьми.
— А, — сказал вдруг герцог, — вот возвращается наша Франсинетта.
И уставился на Нанону; она принуждена была отвернуться от окна на вопросительный взгляд герцога.
Сердце Наноны билось так сильно, что грудь у нее заболела; она видела только Франсинетту, а ей хотелось видеть Каноля и прочесть на лице его что-нибудь успокоительное.
Раздались шаги на лестнице: герцог приготовил улыбку, гордую и вместе с тем дружескую. Нанона старалась не покраснеть и приготовилась к битве.
Франсинетта постучала в дверь.
— Войдите! — сказал герцог.
Нанона приготовила знаменитую фразу, которою хотела приветствовать Каноля.
Дверь отворилась, Франсинетта вошла одна. Нанона бросала в переднюю жадные взоры — в передней никого не было.
— Сударыня, — сказала Франсинетта с непоколебимою ловкостью сценической субретки, — барона Каноля уже нет в "Золотом Тельце".
Герцог нахмурил брови.
Нанона подняла голову и вздохнула.
— Как, — сказал он, — барона Каноля уже нет в гостинице "Золотой Телец"?
— Ты, верно, ошибаешься, — прибавила Нанона.
— Сударыня, — отвечала Франсинетта, — я повторяю вам слова самого Бискарро.
— Он, верно, все угадал, милый Каноль! — прошептала Нанона. — Он так же умен, так же ловок, как храбр и красив лицом.
— Сейчас же позвать сюда этого Бискарро! — закричал герцог с досадой.
— Я думаю, — поспешно прибавила Нанона, — он узнал, что вы здесь, и не хотел беспокоить вас. Он так скромен, бедный Каноль!
— Он скромен! — возразил герцог. — Но, кажется, ему создали не такую репутацию.
— Нет, сударыня, — осмелилась прибавить служанка, — барон действительно уехал.
— Но, позвольте спросить, — сказал д'Эпернон, — каким образом барон мог испугаться меня, когда Франсинетте поручено было пригласить его от вашего имени? Ты, стало быть, сказала ему, что а здесь?.. Да отвечай же, Франсинетта!
— Я ничего не могла сказать ему, ваша светлость, потому что его там не было.
Несмотря на этот ответ Франсинетты, высказанный с быстротою откровенности и правдивости, герцог, по-видимому, стал подозревать еще более. Нанона же не находила слов от радости.
— Прикажете мне идти за Бискарро? — спросила служанка.
— Разумеется, непременно, — отвечал герцог грубым голосом. — Или нет, погоди. Ты останешься здесь, потому что можешь понадобиться своей госпоже; а я пошлю туда Куртово.
Франсинетта вышла. Через пять минут Куртово постучался в дверь.
— Ступай к хозяину "Золотого Тельца", — сказал герцог, — и приведи его сюда, мне нужно переговорить с ним. Скажи, чтобы он захватил с собою меню завтрака. Дай ему эти десять луи, чтобы завтрак был получше. Ступай!
Куртово подставил полу платья, получил деньги и тотчас вышел для исполнения полученного приказания.
Он был лакей, всегда живший в хороших домах и знавший свое ремесло превосходно. Он пошел к Бискарро и сказал ему:
— Я уговорил герцога заказать вам лучший завтрак; он дал мне восемь луидоров, естественно, я оставлю два себе на комиссию, а вот вам остальные шесть. Пойдемте поскорее.
Бискарро, дрожа от радости, подвязал чистый фартук, положил шесть луидоров в карман и, пожав руку Куртово, отправился вслед за егерем, который повел его быстрым шагом к уединенному домику.
На этот раз Нанона перестала трусить: уверенность Франсинетты совершенно успокоила ее, ей даже очень хотелось потолковать с Бискарро. Его ввели в комнату тотчас, как он пришел.
Бискарро вошел, франтовато засунув фартук за пояс, с колпаком в руке.
— У вас вчера останавливался молодой дворянин, барон де Каноль, — спросила Нанона. — Где он?
— Да, где он? — прибавил герцог.
Бискарро начал беспокоиться, потому что шесть луидоров, данные ему егерем, заставляли его догадываться, что он имеет дело с важным вельможей. Поэтому он сначала отвечал с замешательством:
— Он уехал.
— Уехал? — повторил герцог. — В самом деле уехал?
— Точно уехал.
— А куда? — спросила Нанона.
— Этого я не могу сказать вам, сударыня, потому что, право, сам не знаю.
— Вы, по крайней мере, знаете, по какой дороге он поехал.
— По Парижской.
— А в котором часу выехал он? — спросил герцог. — В полночь.
— И ничего не приказывал? — боязливо спросила Нанона.
— Ничего; он только оставил письмо, поручив мне отдать его Франсинетте.
— А отчего не отдал ты этого письма, дурак? Так-то ты исполняешь приказание дворянина?
— Я уже отдал... давно отдал.
— Франсинетта! — закричал герцог с гневом. Франсинетта, слушавшая у дверей, одним прыжком перелетела из передней в спальню.
— Почему ты не отдала госпоже своей письмо, которое оставил ей барон Каноль?
— Я думала... ваша светлость... — шептала горничная в страхе.
— Ваша светлость! — подумал испуганный Бискарро, скрываясь в углу спальни. — Ваша светлость... Это, верно, какой-нибудь переодетый принц.
— Да я у нее не успела спросить, — возразила Нанона, побледнев.
— Дай! — закричал герцог, протягивая руку.
Бедная Франсинетта медленно подала письмо, обращаясь к госпоже своей взглядом, которым хотела сказать:
— Вы сами видите, я ни в чем не виновата; дурак Бискарро все испортил.
Молнии заблистали в глазах Наноны и полетели к Бискарро.
Несчастный страшно потел и отдал бы все шесть луидоров за то, чтобы стоять у своей печи и держать в руках какую-нибудь кастрюлю.
Между тем герцог взял письмо, развернул и прочитал его. Пока он читал, Нанона стояла бледная и холодная, как мрамор; она чувствовала, что в ней живо только одно сердце.
— Что значит это маранье? — спросил герцог.
Из этих слов Нанона поняла, что письмо не может повредить ей.
— Прочтите вслух. Может быть, я смогу объяснить вам его, — сказала она.
Герцог прочел: "Милая Нанона!"
Тут он повернулся к ней; она пришла в себя и могла вынести его взгляд с удивительной храбростью. Герцог продолжал. "Милая Нанона! Пользуясь отпуском, которым обязан вам, я для развлечения поскачу в Париж. До свидания; прошу не забыть похлопотать о моем участии".
— Да он сумасшедший, этот Каноль!
— Почему же? — спросила Нанона.
— Разве можно уезжать так, в полночь, без всякой причины? — сказал герцог.
— Да, правда, — подумала Нанона.
— Ну, объясните же мне его отъезд?
— Ах, Боже мой, — отвечала Нанона с очаровательной улыбкою, — нет ничего легче, ваша светлость.
— И она называет его светлостью! — прошептал Бискарро. — Решительно, он принц.
— Что же? Говорите!
— Вы сами не догадываетесь?
— Нет, нисколько!
— Ведь Канолю только двадцать семь лет; он молод, хорош и беспечен. Какой глупости отдает он предпочтение? Разумеется, любви. Он, верно, видел у Бискарро какую-нибудь хорошенькую путешественницу и тотчас поскакал за нею.
— Влюблен! Вы так думаете? — вскричал герцог в восторге от мысли, что если Каноль влюблен в другую, так, верно, не влюблен в Нанону.
— Да, разумеется, он влюблен. Не так ли, Бискарро? — сказала Нанона, радуясь, что герцог соглашается с ее мыслью. — Ну, отвечайте откровенно: не так ли, я угадала правду?
Бискарро сообразил, что настала благоприятная минута услужить молодой даме, поддакивая ей; он улыбнулся, разинув огромный рот, и сказал:
— Действительно, вы, может быть, правы.
Нанона подвинулась на шаг к трактирщику и невольно вздрогнула.
— Не так ли? — сказала она.
— Кажется, сударыня, что именно так. Да, сударыня, вы раскрыли мне глаза.
— Ах, расскажите нам все это, господин Бискарро! — вскричала Нанона, предаваясь первым подозрениям ревности. — Говорите, какие путешественницы останавливались вчера в вашей гостинице?
— Рассказывайте, — прибавил герцог, разваливаясь в кресле и протягивая ноги.
— Путешественниц не было, — сказал Бискарро.
Нанона облегченно вздохнула.
— Останавливался, — продолжал трактирщик, не подозревая, что каждое его слово падало, как свинец, на сердце Наноны, — останавливался только молодой дворянин, белокурый, хорошенький, полный, который не ел, не пил и боялся ехать ночью... Дворянин боялся ехать ночью, — прибавил Бискарро, лукаво покачивая головою, — вы изволите понимать...
— Ха! Ха! Ха! Прекрасно! — закричал герцог. Нанона отвечала на его хохот скрежетом зубов.
— Продолжайте, — сказала она трактирщику. — Вероятно, дворянчик ждал Каноля?
— Нет, он ждал к ужину высокого господина с усами и даже довольно грубо обошелся с бароном Канолем, когда тот хотел ужинать с ним; но храбрый барон не струсил от такой малости. Он, кажется, отчаянный человек; после отъезда высокого господина, поехавшего направо, он поскакал за маленьким, уехавшим налево.
Сделав это странное заключение, Бискарро, видя веселое лицо герцога, позволил себе так громко рассмеяться, что стекла в окнах задрожали.
Герцог, совершенно успокоенный, верно, поцеловал бы почтенного Бискарро, если б трактирщик был из дворян. Между тем, бледная Нанона с судорожной и холодной улыбкой слушала каждое слово Бискарро с тем страшным вниманием, которое заставляет ревнивых выпивать чашу яда до дна...
Наконец, она спросила:
— Что заставляет вас думать, что этот дворянин — переодетая женщина, что барон Каноль влюблен в нее и что он поехал в Париж не для одного развлечения, не от одной скуки?
— Что заставляет меня думать? — повторил Бискарро, непременно хотевший передать свое убеждение слушателям. — Извольте, сейчас скажу.
— Говорите, говорите, любезный друг, — сказал герцог, — вы в самом деле очень забавны.
— Ваша светлость слишком добры, — отвечал Бискарро. — Извольте послушать.
Герцог превратился в слух. Нанона сжала кулаки.
— Я ничего не подозревал и просто принял белокурого дворянина за мужчину, как вдруг встретил барона Каноля на лестнице. Левой рукою он держал свечу, а правой — перчатку и смотрел, и нюхал ее с любовью.
— Ха! Ха! Ха! Чудо, чудо! — закричал герцог, становившийся все веселее по мере того, как переставал бояться за себя.
— Перчатку! — повторила Нанона, стараясь вспомнить, не оставила ли она подобного залога любви в руках своего друга. — Какая перчатка? Не такая ли?
— Нет, — отвечал Бискарро, — перчатка была мужская.
— Мужская! Станет барон Каноль с любовью рассматривать мужскую перчатку! Ах, Бискарро, вы сошли с ума!
— Нет, перчатка принадлежала белокурому господину, который не ел, не пил и боялся ехать ночью; премаленькая перчатка, куда едва ли вошла бы ваша ручка, сударыня, хотя ручка у вас крошечная.
Нанона простонала, как будто ей нанесли невидимую рану.
— Надеюсь, — сказала она с чрезвычайным усилием, — что теперь вы довольны, и ваша светлость знает все, что хотел знать.
Стиснув зубы, с дрожащими губами, она указала пальцем на дверь; но изумленный Бискарро, заметив гнев на лице молодой женщины, ничего не понимал и оставался на месте, раскрыв глаза и рот.
Он подумал: "Если отсутствие барона доставляет им такое неудовольствие, то возвращение его покажется счастьем. Польщу этому благородному вельможе сладкой надеждой, чтобы у него аппетит был лучше."
Вследствие такого соображения Бискарро принял самый грациозный вид и, ловко выставив правую ногу вперед, сказал:
— Барон уехал, но каждую минуту может вернуться.
Герцог улыбнулся при этом открытии.
— Правда, — спросил он, — точно правда? Может быть, он уже вернулся. Подите-ка, посмотрите, господин Бискарро, и дайте мне ответ.
— А завтрак-то, — сказала Нанона. — Мне очень хочется есть, я голодна.
— Действительно, — ответил герцог, — я пошлю туда Куртово. Эй, Куртово, ступай в гостиницу к господину Бискарро и осведомись, не воротился ли барон де Каноль. Если его там нет, так разузнай и поищи в окрестностях. Мне очень хочется завтракать с ним, ступай!
Куртово ушел, а Бискарро, заметив беспокойное молчание обоих хозяев дома, хотел было опять начать говорить.
— Разве вы не видите, что госпожа моя дает вам знак уйти? — сказала ему Франсинетта.
— Позвольте, позвольте! — вскричал герцог. — Вот и вы, Нанона, растерялись в свою очередь! А где же завтрак? Мне так же хочется есть, как и вам; меня мучит голод. Подойдите, господин Бискарро, прибавьте вот эти шесть луи к прежним: они даются вам за приятную историю, которую вы нам рассказали. Потом он приказал рассказчику превратиться в повара; поспешим сказать, что Бискарро столько же отличился во второй должности, сколько и в первой.
Между тем, Нанона обдумала и оценила положение, в которое ее поставило известие почтенного Бискарро. Во-первых, верно ли это известие? А во-вторых, если оно даже верно, не следует ли извинить Каноля? В самом деле, какая жестокая обида для него, храброго дворянина, это несостоявшееся свидание! Какая обида — шпионство герцога д'Эпернона и необходимость присутствовать при торжестве соперника! Нанона была так влюблена, что приписывала его бегство припадку ревности, и не только извиняла Каноля, но даже жалела его; она даже радовалась, что он любит ее так сильно, что решился на маленькое мщение. Но, однако, надо вырвать зло с корнем, остановить эту любовь в самом ее начале.
Но тут страшная мысль поразила Нанону, как громом.
Что, если встреча Каноля и переодетой дамы — просто свидание!..
Но нет, она тотчас успокоилась: переодетая дама ждала высокого мужчину с усами, грубо обошлась с Канолем, да и сам Каноль узнал, какого пола его незнакомец, только по маленькой перчатке, найденной случайно.
Все равно, нужно остановить Каноля.
Тут, вооружившись всем своим мужеством, она вернулась к герцогу, который только что отпустил Бискарро, осыпав его похвалами и наделив приказаниями.
— Как жаль, — сказала она, — что ветреность несносного Каноля помешает ему воспользоваться честью, которой вы хотели удостоить его! Если б он был здесь, вся его будущность устроилась бы; но его нет, и он может потерять всю карьеру.
— Но, — возразил герцог, — если мы его отыщем...
— О, этого не может быть — ведь речь идет о женщине. Он не вернется.
— Что же прикажете мне делать? Как помочь горю? — отвечал герцог. — Молодые люди ищут веселья: он молод и веселится.
— Но я постарше его и порассудительнее, и полагаю, что следовало бы оторвать его от этого несвоевременного веселья.
— Какая сердитая сестрица!
— В первую минуту он может сетовать на меня, — продолжала Нанона, — но впоследствии будет благодарить.
— Ну, так говорите, что вы хотите делать? Если у вас есть какой-нибудь план, так я готов исполнить его, говорите!
— Разумеется, есть.
— Так говорите.
— Вы хотели послать его к королеве с важным известием? — Хотел, но ведь его нет.
— Пошлите за ним вдогонку; он едет по парижской дороге, тут уж половина дела сделана.
— Вы совершенно правы.
— Поручите все дело мне, и Каноль получить ваши приказания сегодня вечером или завтра утром, не позже. Отвечаю вам за успех.
— На кого послать?
— Вам нужен Куртово?
— Нисколько.
— Так отдайте мне его, и я его отправлю к Канолю с моим поручением.
— Какая дипломатическая голова! Вы далеко пойдете, Нанона! — сказал герцог.
— Только бы вечно учиться у такого превосходного учителя, больше я ничего не желаю.
Она обняла старого герцога, а тот вздрогнул от радости.
— Какую чудесную шутку сыграем мы с нашим селадоном! — сказала она.
— И рассказывать будет весело!
— Я сама хотела бы поехать за ним, чтобы видеть, как он примет посыльного.
— К несчастью или, вернее, к счастью, это невозможно, и вам надобно остаться со мною.
— Пожалуй, но не будем терять времени. Извольте писать вашу депешу, герцог, и отдавайте Куртово в мое распоряжение.
Герцог взял перо и на листочке бумаги написал только два слова:
"Бордо — нет".
Потом подписал свое имя.
На конверте этой лаконичной депеши он надписал:
"Ее величеству королеве Анне Австрийской, правительнице Франции".
В то же время Нанона написала две строчки и показала их герцогу.
Вот они:
"Любезный барон!
Вы видите здесь депешу к королеве. Отдайте немедленно: речь идет о спасении отечества.
Ваша преданная сестра Нанона".
Нанона складывала записку, когда на лестнице послышались быстрые шаги. Куртово отворил дверь с веселым лицом человека, который принес нетерпеливо ожидаемое известие.
— Вот барон Каноль, я встретил его очень близко отсюда, — сказал егерь.
Герцог вскрикнул от приятного изумления.
Нанона побледнела, бросилась к дверям и прошептала:
— Верно, такова уж моя судьба!..
В эту минуту в дверях показалось новое лицо, одетое в великолепный костюм, со шляпою в руках и улыбавшееся с самодовольным видом.
<< пред. << >> след. >> |