| << пред. << >> след. >> Глава 6
Подошел конец недели. Дело Мериля мало-помалу сходило с газетных полос, а полицейские так и не объявились, не замаячили вокруг меня. Однако то, чего опасалась Матильда, свершилось. Она стала безработной, по крайней мере временно. Крупная фирма из Труа собиралась выкупить магазин и пошивочные мастерские Мериля. Неуверенность в завтрашнем дне вызывала озабоченность у нас обоих. Матильда то говорила: «Все уладится. Куда они без меня денутся — им же предстоит выпускать купальники», то у нее глаза были на мокром месте, и она угрюмо курила одну сигарету за другой.
После того телефонного звонка я больше не замечал ничего подозрительного. Но, поскольку ее целыми днями не бывало дома, она имела тысячу возможностей встречаться с тем, кому ответила: «Я там буду... Все уладится...» — голосом, какого я у нее не знал. Кому-то, кто, должно быть, принимал в ней участие: ободрял, покровительствовал, возможно, подыскивал новую работу. Я был в этом почти уверен и тем не менее перестал терзаться так, как раньше. Смерть Мериля произвела во мне глубокую перемену. После того как истекли первые часы острой тревоги за себя, я впал в состояние своего рода покорной подавленности и светлой печали. Я пытался понять себя самого — и я себя осуждал. Мне еще не хватало проницательности, чтобы постичь скрытые пружины своей жестокости, своего инстинкта собственника. Просто я как бы от себя отстранялся. И, если бы полиция объявилась, я во всем признался бы с мрачной радостью. В то же время я чувствовал, что начинаю любить Матильду по-иному. В глубине души я знал, что она для меня потеряна, что настанет день, когда она уйдет. И готовился к этому расставанию с бесконечными предосторожностями. Она становилась для меня как бы раненым зверьком, которого я выходил, к которому привязался и которого все равно придется отпустить на волю. А пока что смотришь на него с нежностью, слагающейся из бескорыстия и чистоты. А я так нуждался в чистоте! Этот жест, столь несвойственный мне, жест убийцы — перед моими глазами снова возникают оранжевый зонт и птица в траве, — я никогда его не повторю. Более того: теперь Мериль стал для меня своего рода другом, товарищем по несчастью, которого мне случалось все чаще и чаще призывать в свидетели, как будто он и я — мы присматриваемся к моей жизни из прекрасного далека. Я постарел. Не то достиг зрелости, не то заболел? Вокруг меня радость предстоящих отпусков переливалась в шумных разговорах через край, как пенистое вино. Моя радиопостановка близилась к завершению. Вирье собирался ехать в Центральный массив и не думал больше ни о чем, кроме форели, которую будет ловить в реке Сер. Аллари готовился, как обычно, уехать в Брест, где его ждала спортивная яхта и штормовая погода. В баре, где я всегда перекусывал, я только и делал, что пожимал руки: «Ну что ж, до скорого... хорошего тебе отпуска...»
Помнится, я болтал с электриком из седьмой студии, когда в бар вошел один из наших репортеров с магнитофоном на ремне. Я указал ему на свободное место напротив. Он плюхнулся на стул, снял с плеча ремень и вытер пот с лица.
— Ну и профессия! Представляешь, я болтался в ожидании перед Ла-Ротисри с одиннадцати. Жарища!.. Сдохнуть можно. И знаешь, кому присудили премию?.. Никому. Лауреат не сообщил своего имени. Как это мило, правда? Фотографы и все прочие остались с носом!
— Но... о какой премии ты говоришь?
— О премии «Мессидор»... Ее присуждали сегодня! Я впервые такое вижу! Несомненно, очередной ловкий трюк издателя. Ради рекламы они пускаются во все тяжкие... Гастон, сандвич, да побольше колбасы. И кружку пива.
А я уже покинул бар. Как бы вообще покинул этот мир. Мое сердце колотилось сильнее, чем там, возле бассейна. Эта премия! Я и думать о ней забыл.
— Ты сказал «Мессидор»? Я не ослышался?
— Да. Премия лучших времен, как говорил Ришмон. Ему пришлось драть глотку, бедняге, слышал бы ты этот гвалт!
— Как называется книга?
— «Две любви». Хочешь ее купить?
Я отклеил взмокшую спину от спинки стула.
— «Две любви»?
— Похоже, замечательная вещь! Так или иначе, члены жюри высказались за нее единогласно.
Он встал — его позвали из коридора. Вот уж не думал, что счастье способно причинять такую боль. Я стал лауреатом премии «Мессидор». Именно в тот момент, когда очутился на мели... Я разбогател. Как по мановению волшебной палочки. Тыква обернулась золотой каретой. Я же знал, что у меня талант! Я знал, что... На глазах у меня застыли слезы. Наверное, я производил впечатление умирающего. Я вышел и затерялся в студийных коридорах. Они еще увидят! И Матильда — она тоже поймет... Прежде всего нужно позвонить издателю. Нет, пойти и лично объяснить ему, почему я не решился указать свое имя в конверте... Ах, это солнце, теперь оно светит еще ярче, еще горячее... Этот ветер на набережных... Свежий ветерок успеха подобен дружеской руке на моем плече... Ах, Мериль, бедняга, как я сожалею! С каким удовольствием я пригласил бы вас всех... даже Леграна, даже Блондо... Нет, моей жене больше нет никакой необходимости работать. Отныне она мадам Миркин. Ну знаете, Миркин — автор романа «Две любви». Да, безвестный актер, но в том-то и дело, у него было, что сказать... «Две любви»... «Две любви»... Повсюду этот роман. Им заполнены витрины. Он — бестселлер сезона. Его будут читать в поезде, в отеле, на пляже... «Читайте "Две любви" — это замечательная книга!», «Как, ты не читал роман "Две любви"? Я дам тебе почитать. Его проглатываешь за один присест. Он так написан!..» Пока что никто не в курсе дела. Я анонимный силуэт. Зато завтра мой портрет будет красоваться повсюду... Телевидение!..
Узкая лестница вела к самому берегу. Я спустился до середины и сел на ступеньку, как клошар. Телевидение?.. Что я сказал?.. Да в своем ли я уме?.. Какая ужасная мысль! Нет, никакого телевидения! Чтобы все они узнали меня и сообщили в полицию? И никаких фотографий. Но тогда, если быть последовательным, — ни рекламы, ни издателя, ни премии... Я взобрался по крутому откосу, возвращавшему меня к исходной точке, но уже с кровоточащей раной, несчастный и разбитый. Полноте! Может, я ошибался, и выход все же существовал? Я пытался сосредоточиться, собраться с мыслями. Сейчас самый неподходящий момент для ошибочного шага. Положение о премиях я знал назубок; я его достаточно изучил. Издатель предусмотрел все. Он был единственным человеком, полномочным вести переговоры о правах на перевод, экранизацию и тому подобное. Он также полновластно распоряжался рекламой. Если я открою свое имя, то волей-неволей стану звездой. Меня затаскают по коктейлям, придется раздавать автографы... Это условие зафиксировано черным по белому в первом параграфе: «На данном этапе издательского дела литературные премии часто служат интересам, чуждым искусству и таланту. Премия "Мессидор" ставит перед собой цель — открыть подлинного писателя и дать ему возможность сделать независимую карьеру благодаря соответствующей рекламе...» Вот почему говорить: «Роман написал я. Но я не хочу, чтобы об этом узнали» — бесполезно. Меня примут за ненормального... Я угодил в ловушку! И она захлопнулась.
Но разве неизбежно, что меня узнают?.. Это не вызывает малейших сомнений. Да, иногда свидетели колеблются, между ними нет согласия, но только потому, что от них требуется необычное усилие памяти, и они с трудом подыскивают слова. Когда же меня покажут крупным планом анфас, в три четверти, в профиль, они отреагируют незамедлительно. Следовательно, я должен переждать. Таково единственно разумное решение. И даже, возможно, достаточно дальновидное. Ибо этот роман без подписи, эта таинственная книга живо заинтересует общественное мнение, я это предчувствовал. Но месяца через три, когда дело Мерил я забудется, когда свидетели...
Нет. Я сам себе рассказывал басни. Через три месяца, полгода опасность останется точно такой же, как сейчас. Меня убивало отчаяние. Богатство, слава — все ускользало у меня из рук. Я бы хотел, чтобы меня изуродовали до неузнаваемости. Я вспоминал целые пассажи своего романа, которые ложились на бумагу почти что сами собой... Сейчас они казались мне неподражаемыми. Больше никогда я не сумею так написать. Момент озарения миновал. Я человек конченый, бесплодный, высохший, уничтоженный! Мне не оставалось ничего другого, как броситься в Сену, и с минуту я действительно подумывал утопиться. А потом вдруг вспомнил о Матильде. Если она где-нибудь услышала сообщение по радио, я пропал. Она вполне способна раструбить на всех перекрестках: «Роман "Две любви" написал мой муж!» А новости распространяются с быстротой молнии. Всегда найдется журналист, падкий на сенсацию. Боже мой! Мне уже слышался галоп репортеров. Я встал, более согбенный, чем дряхлый старик, и побрел по улице в поисках телефона-автомата. К счастью, я заметил издали какой-то бар и купил там жетоны. Начало пятого. Где искать Матильду? Сначала я позвонил в магазин. Там ее не оказалось. С замиранием сердца я набрал номер маленького кафе для завсегдатаев с улицы Пьера Шаррона. Если я застану ее там, значит, она наверняка уже в курсе. И все остальные тоже. Нет. Нет, ее не видели. На всякий случай я набрал домашний номер. Она ответила.
— Слыхала новость?
— Какую? — спросила Матильда. — Арестовали убийцу?
— Да нет. Премия... Премия «Мессидор»... Ее получил я.
— Что?
— Ты прекрасно поняла. Я стал лауреатом.
Я услышал ее вопль и с ходу остановил комментарии:
— Матильда, слушай меня внимательно. Это очень важно. Объясню потом. Никому об этом ни слова. Никому! Если тебе позвонят, ничего не говори. Впрочем, я еду домой.
— Но, в конце концов, поскольку...
— Ты ничего не говоришь, ясно? Могу я на тебя положиться?
— Разумеется, но...
Я повесил трубку, прислонился к стене. Это было начало возмездия. Мне предстояло пройти этот путь. Куда он ведет? Господи, куда? Я залпом выпил кружку пива прямо за стойкой. Хозяин читал «Франс суар», и я расшифровал длинный заголовок, который мне был виден слева направо:
«НЕОЖИДАННАЯ РАЗВЯЗКА КОНКУРСА НА ПРЕМИЮ "МЕССИДОР".
КТО ЖЕ АВТОР РОМАНА "ДВЕ ЛЮБВИ"?»
От пива у меня прихватило сердце. Я бросился на улицу. Неужели я упаду тут, прямо на тротуаре, как случается с сердечниками? Я еле-еле дотащился до стоянки такси.
Движение на свежем воздухе пошло мне на пользу. Как это ни глупо, я подсчитывал тиражи. Двести тысяч по пятнадцать франков за экземпляр, это самое меньшее. Я получу десять процентов... То есть я их не получу, но доля автора поднимается до... Я путался в цифрах... От числа миллионов у меня начинала кружиться голова... А еще все остальное — переводы, возможно, экранизация... На такие деньги можно купить великолепную виллу на берегу Сены... с бассейном... оранжевым зонтом... птицей в траве...
Далее провал. Потом лифт. Матильда, которая ждет меня за дверью, бросается мне на шею, затем испуганно отступает.
— Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?
— Оставь. Сущие пустяки.
Несколько шагов до кровати, в которую я падаю с блаженным ощущением, что мои мускулы расслабляются. От усталости от меня осталось мокрое место. Если бы только она помолчала, не суетилась вокруг, готовая разбиться в лепешку!
— Это ошибка? Ты не получил премию?
Я бормочу сквозь зубы, не двигаясь с места:
— Получил, получил.
— Но в таком случае... почему у тебя такой несчастный вид? Как будто случилось что-то ужасное.
Приходится смотреть ей в глаза и сражаться, выдвигая жалкие аргументы.
— Матильда... я все обдумал... Эта премия пришла ко мне рано. Слишком рано. Сядь... Выслушай меня спокойно... Разумеется, я мог бы стать известным... Но это лучший способ загубить литературную карьеру, которая так хорошо начинается. Ранний успех губителен для писателя. Да, да, я знаю, что говорю. Посмотри-ка на авторов, которые удостоились Гонкуровской премии или «Фомины» [1] за свою первую книгу... После этого они больше не писали ни строчки. Занавес! Забвение!
[1] Престижные литературные премии Франции.
— Что не помешало им заграбастать миллионы. А это помогает перенести забвение, не так ли?
— Не говори пошлостей, малышка. Деньги — еще не все. И даже если принимать во внимание только материальную сторону, я уверен, что правильно рассчитал, сделав такой долгосрочный вклад...
— Ах! Послушайте его... Долгосрочный вклад! Лучше не скажешь! Да ты превращаешься в круглого идиота, бедняжка Серж!
Я снова рухнул на постель. Довольно с меня, хватит!
— Матильда, постарайся понять. Это моя книга. И я имею полное право распорядиться ею по своему разумению.
— А я? Я что-нибудь значу?
— Ты? Отправляясь раздеваться перед своим патроном, разве ты спрашивала моего мнения? Я что-нибудь значил?
Свершилось! Вот она, мерзкая ссора! Мы как две собаки, сцепившиеся из-за кости.
— Мне приходилось крутиться за двоих, поскольку ты был не способен прокормить нас обоих... Но теперь все пойдет по-другому, клянусь тебе. Для начала я всем скажу, что эту премию получил ты. Всем!
— Да все будут смеяться тебе прямо в лицо!
Так оно и произойдет — действительно будут смеяться ей в лицо. Никто просто не поверит, что я настолько глуп, чтобы...
— Матильда, прошу тебя. Посуди сама. В данной ситуации претендовать на эту премию может, потехи ради, кто угодно... Но только у одного меня есть веские доказательства. Однако никто не может обязать меня представить их...
Матильда сразу меняет тактику и опускается передо мной на колени.
— Серджо, ты не имеешь права... Сделай это ради себя, если не хочешь сделать ради меня... Ты написал хорошую книгу...
— Нет.
— Да... Вот доказательство! И ты напишешь другие.
Мне приходит в голову абсурдная мысль... Возможно, не такая уж и абсурдная, в конце концов. Несомненно, она говорит себе: «Мне по праву принадлежит половина того, что причитается ему. Со своей долей, более чем приличной, я смогу бросить его, уйти к другому и при этом не выглядеть бедной девушкой, которую подбирают из милости...» Пусть убирается! Я затыкаю уши... Я больше не хочу ее слышать. Из всех выдуманных мною доводов этот больше других способен питать мое упорство. Она кричит:
— Серджо! Послушай меня!
— Нет.
Шум прекращается. Я открываю один глаз. Матильда вышла из комнаты. Ее нет в квартире. Куда она пошла, черт побери? Кому расскажет эту историю? Я встаю. Я весь покрылся липким потом и, скинув одежду, бросаюсь под душ. Поток прохладной воды немного успокаивает меня. Чем дольше я обдумываю сложившуюся ситуацию, тем больше убеждаю себя, что, в сущности, Матильда не в состоянии навредить мне. Ей не преминут сказать: «Если ваш муж — лауреат, то почему он не представился жюри конкурса?» Мое решение так нелепо, что делает меня хозяином положения. Эта уверенность меня несколько ободряет.
Возвращается Матильда, размахивая «Франс суар». Я задергиваю занавеску душа. Такое происходит со мной впервые в жизни. Ее голос дрожит от возбуждения:
— Милый... Послушай... Твой издатель обращается к тебе с призывом... Вот тут — в рубрике «Последние сообщения».
Она начинает читать. Я пускаю воду на полную мощность. Продолжение легко предвидеть. Они станут меня разыскивать, пойдут по моему следу, словно по следу преступника... Не ведая, что так оно и есть... Но что они могут предпринять?.. Допросить секретаршу, которой я передал рукопись и свой конверт четыре месяца назад? Она тоже видела меня... как и гости на свадьбе... Только бы она меня забыла и не сообщила: «Он высокий блондин, с очень светлыми глазами...» Достаточно, чтобы кто-нибудь усмотрел тут совпадение. «Скажите на милость, а ведь эти приметы совпадают с приметами убийцы Мериля!» Но разве этой женщине вспомнить?! Перед ее глазами промелькнули многие десятки участников конкурса... Нет! Вероятность меньше одного шанса на миллион! И роль этого несчастного единственного шанса, этой злой беды может сыграть Матильда. С самого начала, с момента моего возвращения из Ла-Рош-Гюйона, перед ее глазами все доказательства моего преступления. Вода стала просто ледяной, я выключаю душ. И тут же до меня доносится голос Матильды:
— Они расспрашивали критиков. Один из них считает, что это розыгрыш. Он утверждает, что роман, должно быть, написан маститым писателем, который объявится, когда успех достигнет апогея... Да выходи же! У меня для тебя сюрприз.
Я отодвигаю занавеску. Она подносит к моему лицу книгу, еще пахнущую типографской краской... «Две любви». На красной полоске белыми буквами поперек обложки: «Премия «Мессидор»... Вверху вместо фамилии автора — таинственная надпись: «XXX моя маска».
— Продается на каждом шагу. Я купила у Кастана. Их там просто завалы. Я начну ее читать прямо сейчас — ведь ты не позволил мне прочесть ее в рукописи!
Я держу книгу мокрыми пальцами. Роман!.. Сколько мечтаний! Сколько надежд! Сколько трудов! Мой роман!
— Никогда бы не подумала, — продолжает Матильда. — Я почти не видела тебя за письменным столом. И у тебя всегда такой скучающий вид! Когда я входила в комнату, ты переставал писать. Почему ты всегда от меня что-то скрываешь?.. Вытри руки, а то книжку намочишь.
Она отнимает у меня книгу: по-матерински, заботливо вытирает следы от моих влажных пальцев. И уносит в спальню. Я слышу скрип кровати. Перемирие. Надев купальный халат, я вытираюсь осторожными движениями, так, как будто у меня все тело в синяках. Сколько бы я ни ломал себе голову, я не вижу никакого способа заполучить хоть толику денег, причитающихся мне по условиям конкурса. Его не существует. Тут либо все, либо ничего. Либо слава и тюрьма, либо инкогнито с его жалкими проблемами. Нет, мне остается лишь один выход из создавшегося положения: написать другой роман. Но тогда одно из двух: либо моя новая книга будет слишком похожа на предыдущую и люди скажут, что я подражаю автору романа «Две любви», либо так не похожа, что никого не заинтересует. Какой-то замкнутый круг!
Лежа на постели, Матильда листает мое произведение. Я ложусь рядышком.
— Эту историю, — спрашивает она, — ты сам сочинил или почерпнул из жизни?
— Разумеется, сам. Только придуманные истории правдоподобны. Просто я отталкивался от реальной ситуации.
— Расскажи мне поподробнее.
— Так вот, четыре года назад я познакомился с парнем, химиком, пострадавшим в результате ужасного взрыва. Он был искалечен и стал импотентом. А у него красавица жена. Они были прекрасной парой, страстно влюбленными супругами. И вот я задался вопросом: какой станет их жизнь после такого несчастья?.. Знаешь, подобная ситуация не нова...
— И что потом?
— Потом?.. Так вот, я попытался влезть в шкуру этого бедолаги, влюбленного, ревнивого. Следовало оставаться правдивым, не впадая в непристойность. И я подумал: чтобы не потерять жену, он способен зайти далеко, так далеко, насколько это возможно, когда у мужчины любовь в крови.
— И куда он заходит?
— Прочти роман — и узнаешь.
— Нет, расскажи.
— Он предлагает жене завести любовника. Само собой, сначала она отказывается наотрез. Но потом, увидев, как он несчастен, как им овладела эта навязчивая идея, в конце концов соглашается... Я опускаю множество деталей... Движущая сила этой истории — его вера в возможность отделить любовь физическую от истинного чувства. А он убеждается, что его жена изменяет ему по-настоящему и на глазах у него смеется над ним...
— Бедняжечка, какой ты сложный!
— Ничего подобного. Сложный вовсе не я... а жизнь, которая порой с удовольствием расставляет перед нами ужасные ловушки.
— И как заканчивается эта история?
Я умолк, призадумавшись над словом «ловушка», которое у меня сорвалось с языка и прозвучало как-то зловеще. Меня сильно волновало то, что предстояло сказать.
— Она кончается... ну, в двух словах, она кончается так, как того и следовала ожидать. Муж убивает любовника, чтобы наказать жену.
— Но... ведь он сам...
— Да... Он сам затеял все это... В том-то и дело!
— И ты думаешь, что такое возможно?
— Да... думаю... Разумеется, в моем кратком пересказе... эта история звучит неубедительно... Но если копнуть как следует, то за каждым случаем из газетной хроники происшествий...
— А ты, сам ты способен на такое? Разумеется, способен, коль скоро отказываешься объявить, что являешься автором романа. Но ведь это не твое последнее слово, Серджо? Ты завтра же побежишь к своему издателю?
— На это не рассчитывай.
— Не смеши людей. Ведь у нас пошла бы совсем другая жизнь.
— Нет и еще раз нет.
И тут она с размаху швыряет книгу через всю комнату. Я слышу шелест смятых страниц, когда она шмякается об стену. Матильда плачет навзрыд, как девочка. А я... я поворачиваюсь к ней спиной и зарываюсь лицом в подушку. Я забыл, что в моем романе уже фигурировал мертвец.
<< пред. << >> след. >> |