| << пред. << >> след. >> Глава 4
С этого момента Матильда стала мне чужой. Когда при встрече она как бы невзначай встряхивала у меня перед носом своими волосами, еще пахнущими парикмахерской, или целовала, обнимая за шею, я позволял ей все, смущаясь и удивляясь, как если бы рядом со мной находилась кузина, давно потерянная из виду, которая нежданно-негаданно нагрянула ко мне из провинции. Я слушал, как она говорит, и ее болтовня казалась мне пошлой; я смотрел на нее и находил вульгарной. Еще немного — и я обратился бы к ней на «вы». Квартира была уже не совсем прежней. Да как же я столько времени мог жить здесь? А между тем я оставался самим собой. Более того: я был поразительно настороженным, напряженным, намного более восприимчивым, чем обычно, к цветам, запахам, шумам.
— Знаешь, папа чувствует себя неважно. Вчера ему было трудно дышать. Я так огорчена. Но не могу же я все время проводить в Морете... Как ты думаешь, может, мне съездить туда в понедельник?
— Ну разумеется, не следует оставлять его одного, беднягу.
Я был таким вежливым, таким отрешенным, что она внимательно взглянула на меня, несомненно задаваясь вопросом: не насмехаюсь ли я над ней? На самом же деле я испытывал полное безразличие. Да пускай весь мир провалится в тартарары!
— Ну а как ты? Дела идут?
— Почему бы им не идти?
— Похоже, у тебя плохое настроение.
— У меня? С чего ты взяла?
— Тебя что-нибудь раздражает?
Это звучало просто смешно. Я невольно улыбнулся.
— Не выдумывай. Просто я занимаюсь отупляющей работой — вот и все.
— Если ты не очень устал, давай сходим в кино, ну пожалуйста.
Кино! Очень хорошо! Мне было все равно. Судя по афише, показывали вестерн. Револьверы стреляли сами собой. Шум выстрелов ласкал мой слух. Матильда сидела рядом со мной и сосала карамельку, как заурядная модистка. Все отдавало фальшью и подделкой, но я уже не возмущался. Мне оставалось играть в эту игру еще сутки.
В воскресенье утром я обнаружил, что трушу, совсем как накануне конкурса в консерваторию. Кофе вызвал у меня тошноту. Во рту привкус ржавчины. Мерзость! Матильда забеспокоилась. Я отвергал ее заботы — вежливо, но твердо. С нашим союзом покончено. Она стала для меня всего лишь случайной женщиной, которой сначала платишь, а потом о ней забываешь.
— Ступай, — сказал я ей. — Ступай погулять. А я посплю, и мне станет лучше.
В последующие часы мое недомогание только усилилось, и я опасался, что назавтра не смогу двигаться. А между тем мне это потребуется... Я все время старался вообразить сцену. Застав их в ресторане, я выстрелю в упор. Он рухнет на стол. Вино и кровь сольются воедино. Я услышу крики. Несомненно, меня изобьют. Тем лучше. Быть может, физическая боль вытеснит другую. Но в понедельник клиентов почти не бывает. Официантки разбегутся, и я уйду беспрепятственно. Мне придется даже спросить дорогу в жандармерию. В этом неизбежно будет что-то от шутовства. Мужчина, убивающий соперника, — это так несерьезно! Мне уже говорили, что я комедийный актер! А вдруг моя рука дрогнет от волнения и я промажу? Придется выстрелить несколько раз, целясь в сердце...
А потом мои мысли перенеслись на другое. Кто окажется передо мной, поскольку этот кретин Мерлен так и не сподобился узнать имя? Кто?.. Видано ли, чтобы творящий правосудие не ведал личности виновника? Карающая десница, разящая наугад! А что, если в последний момент меня парализует от удивления? Что, если, увидев меня, мужчина воскликнет: «Кого я вижу! Миркин! Не выпьете ли с нами за компанию?» Я насмехался сам над собой, стиснув зубы. К тому моменту, когда Матильда вернулась домой, у меня поднялась температура и произошло то, чего я страшился: она ставила мне компрессы, заваривала настойку. Ну и видок у этого убийцы! Я был бледнее и чувствовал себя более разбитым, чем эмигрант, терзаемый морской болезнью в трюме корабля. В каком-то смысле я и был эмигрантом, только меня не ждала земля обетованная. Я провел неспокойную ночь. Опасаясь, что стану разговаривать во сне, я гнал от себя сон. И все же он меня сковал. В понедельник утром я проснулся совершенно обессиленным. Мне пришлось умолять Матильду съездить в Морет.
— Как я могу оставить тебя одного?..
— Поезжай, прошу тебя...
— Нет, нет.
Смехотворные пререкания.
— Я только туда и обратно, — пообещала Матильда. «Прощай, бедная вдова!» — подумал я, услышав, как она спускается в лифте. Красивые слова в стиле Александра Дюма. Я решительно окунался в мелодраму. Это впечатление игры в третьесортной пьесе для гастролей по провинции усилилось, когда я сунул револьвер в карман, рядом с носовым платком. От револьверной смазки пальцы стали липкими, словно я ковырялся в банке с вареньем. Мне достаточно выехать около одиннадцати. Нет нужды приезжать слишком рано. Это смахивало на ход мыслей пьяницы, который рассчитывает попасть к застолью. Я приготовил себе крепчайший кофе, который выпил залпом без особого отвращения. Теперь все шло в счет и имело значение, поскольку полицейские станут меня допрашивать также о времени, предшествовавшем преступлению. Ну что ж, в десять я иду под душ. В десять пятнадцать — бреюсь. В десять сорок пять — выхожу из дому, ищу свою машину, так как позабыл, где же я ее оставил. Я нахожу ее в соседнем квартале. Она уже раскалилась, и я поднимаю откидной верх. Я выезжаю немного раньше предусмотренного, так как не выдерживаю ожидания, но зато еду не спеша. Впрочем, я очень люблю эту дорогу, которая сегодня утром напоминает об отпусках. Откосы в цветах. Машин мало. После Манта передо мной предстает обширная перспектива пейзажа, вплоть до белых скал, повторяющих извивы Сены. Жара невыносимая. Ровно в двенадцать двадцать я добираюсь до первых домов Ла-Рош-Гюйона. Поскольку я намереваюсь явиться не в машине, а пешком, чтобы меня заметили только в самый последний момент, я оставляю свою малолитражку перед бывшим оптовым рынком. По словам Мерлена, «Золотая рыбка» находится как раз напротив замка. Это в двух шагах отсюда. Мое сердце колотится, а между тем я спокоен. Я бы очень удивился, если бы мне сказали, что я собираюсь кого-то убить. Напротив, что-то страшное должно случиться со мной самим.
Вокруг полно машин, выставленных как на продажу. Я замечаю крытые беседки ресторана. Здесь тоже полно народу. Девушки в длинных платьях. Свадьба! В ресторане играют свадьбу! Стук посуды, стаканов, смех. Мне хочется повернуть обратно. Осечка! Стрелять в любовника моей жены, когда кругом кричат: «Да здравствует новобрачная!» Нет, это немыслимо. Это смешно!
Но, прикинув в уме, я быстро соображаю, что, наоборот, обстоятельства складываются для меня благоприятно. Должно быть, те двое обедают отдельно, в малом зале. Никто на нас не обратит внимания. Револьверные выстрелы затеряются в гомоне голосов свадебного пиршества. Я выйду, словно один из гостей, который пошел что-то поискать в машине, и... Мне приходит в голову мысль, что, быть может, мне и не придется отдавать себя в руки полиции. У Матильды, которую я все-таки знаю достаточно хорошо... у Матильды никогда не хватит мужества на меня донести... Значит, если никто меня не заметит... и я буду действовать достаточно быстро...
У меня уже нет времени взвесить все «за» и «против». Человек тридцать толпится вокруг длинного стола, накрытого под деревьями. Трапеза еще не началась, и гости пока что заняты аперитивом, а между тем гомон становится все оглушительней. Мужчины сбросили пиджаки. Официантки снуют с подносами, нагруженными бутылками. Одна из них останавливается напротив меня.
— «Чинзано»? Портвейн? Виски?
Я беру «чинзано». Стакан в руке придает мне самообладания. Я иду вверх по аллее и захожу в ресторан. Перед баром с десяток мужчин шумно обмениваются шутками.
— Сюда! — весело окликает меня самый толстый. И тут же хватает меня за руку.
— Допивай свой стакан, приятель... и отведай-ка виноградного!
С минуту я их слушаю. Как бы мне от них улизнуть? Каждый считает меня родственником другого. Они призывают меня в свидетели.
— А если правительство не прекратит блокировать цены, черт побери, то мы заблокируем дороги!
— Ясное дело, мы заблокируем дороги! — поддакиваю я.
За новую порцию выпивки все голосуют поднятием руки. Я делаю вид, будто ищу что-то в кармане, и удаляюсь, словно что-то потерял. И тут замечаю в глубине застекленную дверь. Несомненно, мне сюда. Открываю ее. Действительно, за дверью маленький зал, но он пуст. Останавливаю официантку.
— Вы не видели молодую женщину с господином? Они ваши постоянные клиенты. Приезжают сюда в голубой малолитражке.
— Сегодня у нас другие заботы. Я удерживаю ее за рукав.
— Они обедали тут в прошлую пятницу.
— Знаете, у нас бывает столько народу... Спросите хозяина.
Я ищу хозяина... Мой план провалился, я чувствую это и испытываю растерянность. Я натыкаюсь на добродушного малого со здоровым цветом лица и пышными усами, который тщетно пытается прикурить сигарету от неисправной зажигалки.
— Нет ли у вас огоньку?
Я выручаю его своей зажигалкой.
— Пошли-ка чего-нибудь выпьем.
Он властно подталкивает меня к бару. Его приветствуют дружеские возгласы: «Да здравствует господин мэр!»
— Весьма польщен, — говорю я. — Но я здесь только мимоходом...
— Не имеет значения, молодой человек. Теперь мой черед угощать. Жермена, принеси нам рикар.
И я снова пью. Увидев приготовления к свадьбе, они отправились обедать в другое место — ясно как Божий день. У меня нет больше ни сил, ни желания. Мне не остается ничего другого, как вернуться в Париж. По счастью, меня выручает фотограф, который входит со своими причиндалами через плечо. Гром аплодисментов. Я выскальзываю на улицу. Рубашка прилипла к спине. Я более печален, сильнее подавлен, чем если бы убил Другого. Возвращаюсь на площадь, к своей машине. Что мне делать? Но ведь я еще могу взглянуть на виллу. Отсюда до нее рукой подать. «Какой-нибудь километр... слева за перекрестком» — по словам Мерлена. Кто знает, нет ли их там? Не обедали ли они спокойненько у себя? «У себя!» Вот слово, которое меня воодушевило! Я еду не спеша. Проезжаю перекресток — и вдруг вижу решетку ограды, табличку: «Глицинии». Сквозь ветки различаю крышу. Это здесь.
Я останавливаю машину чуть поодаль, возле поля, и возвращаюсь по своим следам. Пластины листового железа укрепляют решетку и не позволяют заглядывать любопытным. Я поворачиваю ручку. Калитка не заперта на ключ. Я в нерешительности. Если я сейчас застрелю его, предумышленность предстанет еще более явной, чем в ресторане. Все присутствующие на свадьбе послужат свидетелями обвинения. Официантка скажет, что я искал парочку. Мэр скажет, что у меня был вид человека очень спокойного и полного-решимости. Тем хуже!
Приоткрыв калитку, я ступаю на территорию виллы. Одним взглядом фиксирую все детали: густую заросль смородинника, аллею каштанов, ведущую к дому, а по бокам, слева и справа, тенистый парк. Под моими ногами хрустит гравий. Я предпочитаю ступать по траве. Вероятно, они находятся с другой стороны дома, перед фасадом, глядящим на Сену. Я иду вдоль клумбы из красных цветов, и передо мной открывается ранее скрытая от глаз часть сада. На шезлонге под оранжевым солнечным зонтом спиной ко мне у края бассейна возлежит мужчина. Рядом с ним на низеньком столе стоят чашка и кофейник. Одна-единственная чашка. Выходит, Матильды тут нет! Я жду мгновение. Быть может, она выйдет из виллы. Ничего подобного. Рука мужчины тянется к чашке. На его запястье сверкают часы. Каждая деталь отпечатывается в моей памяти раз и навсегда. Жужжат пчелы, по лужайке позади бассейна прыгает птица. Я делаю шаг вперед. Второй. Мужчина оборачивается, потом вскакивает. На нем одни плавки. На теле почти никакой растительности: длинный белокожий сопляк. Мериль! Конечно же Мериль! Так я и думал.
— Что такое?
Он меня сразу узнал.
— Ах! Какая неожиданность! Миркин!
Я подхожу ближе, крепко сжимая револьвер в кармане.
— Моя жена здесь?
— Вы в курсе дела?.. Так я и думал, что в конце концов вы узнаете. Я говорил ей. Нет, старина, нет. Она на самом деле сейчас поехала к отцу, в Морет.
Не признайся он с таким цинизмом, я бы еще, пожалуй... Но уже в следующую секунду я становлюсь другим человеком. Я вытаскиваю револьвер, и выстрелы получаются у меня сами собой. Каждая пуля отбрасывает его назад. Он падает на газон. Чашка разбивается о цемент бассейна. Вдруг мне чудится, что в стороне дома движется тень. Я поворачиваюсь, нацелив пистолет, и различаю старого слугу в белой куртке, открывающего рот, чтобы закричать.
И тут меня охватывает паника. Как сумасшедший я несусь по клумбам, выбегаю на аллею. Я сам не знаю, что делаю. С остервенением толкаю калитку, вместо того чтобы тянуть ее на себя. Поскольку револьвер мне мешает, я его забрасываю далеко в кусты смородинника. И потом снова оказываюсь на дороге. Запираюсь в автомобиле. Я слишком дрожу, чтобы вести машину, массирую сердце, которое готово выпрыгнуть из грудной клетки. Наконец, чуть ли не ощупью, включаю зажигание и уезжаю. Делаю большой крюк и попадаю в Мант через Бонньер. Я совершенно позабыл о том, что когда-то имел намерение отдаться в руки полиции. По правде говоря, я не способен ни к одной ясной мысли. Я возвращаюсь домой, как голубь в голубятню, подталкиваемый некой настойчивой силой. Время от времени я твержу: «Ну все! Ну все!» — не очень-то зная, что хочу этим сказать. Мне необходимо вытянуться на постели и отдыхать долго-долго. Дорога запружена транспортом. У меня ноет поясница, болят плечи. Как же, оказывается, трудно быть живым!
Я останавливаюсь у тротуара, неподалеку от дома, уже в пятом часу. Меня плохо держат ноги. Я едва тащусь к лифту. С удивлением смотрю на прихожую, спальню. И валюсь на кровать, безвольно, как Мериль — там, в траву. Ждать. Спать. Я надеялся провалиться в сон. Но именно теперь, наоборот, начинаю перепрыгивать с одной мысли на другую. В голове вертится целая карусель... Не только в ресторане меня видели сорок человек, но и слуга Мерил я тоже сможет описать мои приметы. Матильда, узнав новость, сразу же заподозрит меня. Это неизбежно. И Мерлен! Мерлен, которому я обязан адресом виллы!.. Следовательно, считай, я пропал. Самое позднее завтра они будут тут. Со всеми доказательствами на руках. Завтра? Быть может, прямо сейчас? Ибо Матильда, несомненно, оставила на вилле одежду, личные вещи. Кто знает, не известно ли слуге ее имя? И потом, возможно, найдут револьвер. С отпечатками моих пальцев. Ладно, ставки сделаны. Сегодня вечером я буду ночевать в тюрьме. Так что лучше представить им виновного в достойном виде. Я встаю. Раздеваюсь, чтобы переодеться в костюм поприличнее. Ничто не дается даром: я беру твою жизнь, ты берешь мою свободу. Я вынимаю из шкафа белье и кладу в чемоданчик. А также бритвенный прибор. Зубную щетку. Что еще? Почем я знаю, что положено брать с собой в тюрьму? Пять часов. Я листаю телефонный справочник. Какого адвоката выбрать? Тут их именами заполнены целые колонки. Известный адвокат разорит меня вконец. Мое дело самое что ни на есть банальное: убийство на почве ревности. Я признаю все факты. Тут я присаживаюсь, чтобы подумать. На данном этапе я имею право посмотреть правде в глаза. Убивая Мериля, я терял Матильду. Тогда почему же я его убил? Защищая свое достоинство? Из самолюбия? Полноте! Что я отвечу председателю суда присяжных? Но прежде всего, что я должен ответить самому себе? Скажут: Миркин — человек беспокойный, неуравновешенный... Да ничего подобного! Правда заключается в том, что я люблю Матильду. Люблю так сильно, что готов потерять. Люблю так сильно, что готов дойти до конца. Это нелогично, а между тем так оно и есть на самом деле. Первое замешательство прошло, я чувствую себя незапятнанным. Я закуриваю. Шагаю туда и обратно по комнате. И я чист как стеклышко. И я люблю чистую Матильду. Матильду освобожденную. Не вчерашнюю, а будущую. Адвокат во всем этом легко разберется, если он настоящий профессионал. Я ищу благозвучное имя... Лузиньян... Вот. Я попрошу защищать меня мэтра Лузиньяна.
Звонит телефон. Я съеживаюсь на стуле. Уже! Быстро же они отреагировали. Снимаю трубку. Это Матильда.
— Где ты?
— Разумеется, в Морете. Где, по-твоему, мне еще быть?.. Я тебе звоню, потому что у папы начался приступ. Не очень сильный. Удушье, как обычно. Но я думаю, будет благоразумнее, если я переночую здесь. Я возвращусь завтра утром, как только явится прислуга. Она знает, как за ним ухаживать.
— Согласен.
— С тобой все хорошо?
— Да, разумеется.
— Целую. До завтра!
Целую! Это простое слово меня потрясает. Возможно, я лишил ее шанса. А что, если Мериль был для нее всего лишь мимолетным увлечением? И она уступила ему только из нежелания потерять место? Теперь я вынужден пересмотреть все подозрения, открывшие мне глаза. Ах! У меня будет что рассказать следователю! Про все эти незначительные детали, которые свидетельствуют о разладе... «О чем ты думаешь?..» — «Ни о чем». Глаза, которые отводятся в сторону, и — какое удачное выражение! — по лицу проходит тень... молчание... перемены в прическе... ее отлучки из дому, которые становятся все более частыми и продолжительными... сексуальность взамен нежности... рассеянность по мелочам, потом забывчивость... «Тебе не попадался мой шарф? Куда я его задевала?» — и краска смущения, внезапно заливающая лицо... А сколько еще других симптомов. Не говоря уж об этих поездках к отцу, все более участившихся! О-о! Да, она мне не отказывала! Впрочем, уверен, что увижу, как она рухнет, когда я суну ей под нос газету... если еще буду тут завтра утром!
...Трудно поверить, но наступил вторник, а я все еще дома. Вечер, ночь прошли, но никто так и не объявился. Не могу сказать, что я дышу свободнее, но чемоданчик я убрал на место. Я не спеша и плотно позавтракал, держась начеку. На свои руки смотрю уже без отвращения. Они перестали дрожать. Это не руки преступника. Я не испытываю даже признака угрызений совести. Сожаление, разумеется. Матильда не должна была подталкивать меня на это убийство... Но предположим, что полиция сбивается со следа. Не Матильда же донесет на меня! И не Мерлен, который, если дать ему денег... Таковы мои утренние мысли, дарящие надежду в этот длинный летний день. Только не быть простофилей! Худшее все еще впереди. Однако не возбраняется верить, что еще не все потеряно, остается место для новых поворотов событий, которые могли бы сыграть мне на руку. В восемь я спускаюсь купить газету. Новость помещена на первой странице:
«ТАИНСТВЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ЛА-РОШ-ГЮЙОНЕ. ПАРИЖСКИЙ МОДЕЛЬЕР УБИТ НЕСКОЛЬКИМИ ВЫСТРЕЛАМИ ИЗ РЕВОЛЬВЕРА».
Короткая заметка. Забил тревогу слуга Мериля. Полиция ведет расследование и уже получила важные показания свидетелей. Разумеется, это свадебные гости!.. Они располагают довольно подробными приметами убийцы. Новость о преступлении посеяла растерянность... и т.д. Я поднимаюсь к себе. Матильда должна прибыть с минуты на минуту. Что значит «довольно подробные приметы»? Должно быть, у них есть описание костюма, который был на мне. Серый костюм, какой носят тысячи мужчин. Будь у полиции более серьезные зацепки, газета не упустила бы случая сказать, что напали на след преступника. У меня впечатление, что следствие застопорилось. Ах! Я слышу лифт. Он остановился на нашем этаже. Ключ поворачивается. Это она. Бедная Матильда!
Она врывается как вихрь.
— Здравствуй. Я жутко опаздываю. Ужасный затор на дороге... Жан-Мишель опять будет шуметь.
Матильда подходит меня поцеловать. Я показываю ей газету.
— Жан-Мишель больше не будет шуметь... Его убили вчера, во второй половине дня.
— Что??!
— Прочти сама!
Пробежав заголовок, она переводит взгляд на меня — все это происходит в какую-то долю секунды. Я ожидал, что уловлю в ее глазах море печали, скорбь. Они выражали только недоверие к моим словам. Она выхватывает у меня из рук газету. Ее плечи медленно опускаются.
— Не может быть!.. Ах! Как же мне не повезло! Признаюсь, что этот крик из самых глубин души меня поражает. Я не могу сдержаться, чтобы не съязвить:
— Ему тоже!
— Но ты не понимаешь... Теперь все полетит к черту.
Она злобно швыряет газету на стол, скрещивает руки, пряча пальцы под мышками, как будто зябнет. Глаза наполняются слезами, которые не проливаются. Голос остается твердым.
— Серж... Теперь я могу тебе сказать все. Как бы то ни было, но ты и так все скоро узнаешь.
Наконец-то! Вот он — момент истины!
— Мы с Мерилем готовили летнюю коллекцию. Он придумал новую ткань — своего рода латекс, — которой предстояло произвести сенсацию... Но, поскольку он никому не доверял, примерки проходили там, на его вилле.
Настал мой черед остолбенеть.
— И что?
— Так вот, я туда ездила пять или шесть раз. Тебе же я рассказывала, что навещала отца, — ты запретил бы мне позировать для этих новых моделей: знаешь, эластичные пояса, бюстгальтеры и, в последние дни, купальные костюмы, бикини...
— Ты раздевалась у него на глазах?
— Да нет же! Что ты выдумываешь! Для демонстрации нижнего белья он делал снимки в гостиной. Для купальников — я шла к бассейну или в сад, на фоне цветов... Каталог предполагалось выпустить недели через две... Теперь все сорвалось!
На этот раз она плачет, не сдерживая слез. И добавляет посреди рыданий:
— Я уверена, его убили, чтобы помешать...
Она опускается на стул в гостиной и, согнув руку в локте, прячет лицо. Я тоже медленно сажусь за стол напротив нее. Теперь мне все ясно... почему она надела пеньюар на голое тело, когда стояла на балконе виллы. Как она заимела этот маленький ожог... Тайна развеялась.
— И ты никогда с ним не спала? Матильда передернула плечами.
— Сразу видно, что ты его не знал. Выходит, я убил Мериля ни за что ни про что!
Вот когда я действительно стал убийцей.
<< пред. << >> след. >> |