| >> след. >> Буало-Нарсежак. Ворота Моря.
[Морские ворота, 1969 — La porte du large]
LA PORTE DU LARGE
Paris, 1965
Роман.
-------------------------------------------------------------------
Перевод Г. Беляевой
Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru
-------------------------------------------------------------------
I
— Остановись здесь, иначе не выйти, — сказал Сэвр. Малолитражка покачивалась от ветра; желтоватый огонь фар, будто раздутый бурей, высвечивал фасад, по которому плясали тени и хлестал дождь. Мари-Лор сжала его ладонь.
— Прошу тебя, Жорж. Вернемся вместе. Ты сошел с ума.
Сэвр приподнял лежащую в ногах сумку с провизией.
— Они быстро тебя отпустили бы. Что теперь с тобой будет? — продолжала она.
Голос ее дрожал. Сэвр открыл дверцу — ветер едва не вырвал ее из рук. Косой ливень обжег кожу, как заряд крупной дроби, и забарабанил по теплой куртке. Струи воды стекали с носа, заливали глаза. Он схватил сумку, которая тут же затрепыхалась, как поднятый за уши заяц, и захлопнул дверцу. Перегнувшись через спинку переднего сиденья, сестра что-то кричала ему, но он не слышал. Она опустила стекло, вытянула руку: он узнал забытый в машине карманный фонарик. Мари-Лор все смотрела на него, но через запотевшее ветровое стекло, будто сквозь мутную воду, лицо уже нельзя было разглядеть. Несколько раз она медленно пошевелила губами, словно обращаясь к глухому. Он понял: «До четверга!», кивнул в знак согласия и на прощание махнул рукой, будто отгонял верного пса.
Машина тронулась и покатилась вперевалку, подгоняемая невидимыми порывами ветра. Сэвр сделал шаг, другой. Быть может, еще не поздно... Она довезла бы его до жандармерии; он рассказал бы всю правду... Красные огоньки мигалок гасли и вновь загорались в потоках дождя... На мгновение ему показалось, что Мари-Лор остановилась... Но нет... Две светящиеся точки, обращенные к нему, вспыхнули еще раз во мраке, как глаза крадущейся кошки, и он остался один в такой кромешной тьме, что не различал даже собственных рук. Он повернулся, и ливень кнутом хлестнул его по лицу. Вокруг него словно перемещалось свистящее пространство, оно сотрясало его, как одинокое дерево, рылось в одежде, а ветер ледяными перстами добирался до груди, пронизывал до костей. Ноги ощущали пульсирующую дрожь моря, кидавшегося на берег, пушечные выстрелы кипящих волн.
Задыхаясь, согнувшись пополам, он ринулся к подъезду, который, как он догадывался, был слева — ковчег в царстве звуков. Луч фонарика освещал жесткие нити дождя под ногами, потом асфальтовую дорожку. Неожиданно он оказался под крышей и, стараясь отдышаться, оперся рукой о каменную кладку. Отсюда слышалось уже приглушенное журчанье потоков, укрощенный шум вольно струящейся в поисках водостоков воды. Все еще оглушенный грохочущим шквалом, он неловко расстегнул куртку, достал ключи. Двинулся вперед шаг за шагом, ведомый лучом фонарика, как тростью слепого. Повернул направо, прошел мимо спуска в гаражи, добрался до двери, но не мог попасть ключом в замысловатую скважину — рука не повиновалась. Его душил гнев — на самого себя, на Мерибеля, рухнувшего там, у кресла, на все то, что вот уже несколько часов как свалилось на него... Столько бед, да еще этот ключ, не влезавший в скважину, когда силы его были на пределе.
Наконец ключ удалось повернуть. Дверь отворилась, и он вошел в роскошный вестибюль. Луч скользнул по мраморным плитам, высветил позолоту лифта. Сэвр запер дверь на один поворот ключа, дабы удостовериться, что все, чем грозила эта ночь, осталось позади. Завтра... завтра он включит рубильник, сможет пользоваться лифтом, шуметь, начать новую жизнь. А пока надо спать. В нерешительности он остановился у лестницы, покрытой ослепительно новым красным ковром. С одежды стекала вода. Этак он везде наследит. Впрочем, ведь он был один! Пройдут месяцы, прежде чем кто-нибудь войдет сюда. Он прислушался. За этим островком тишины ревел циклон, но где-то далеко, очень далеко, словно в каком-то диком краю, который он преодолел во сне. Здесь же стояла удивительно торжественная тишина, будто предметы наблюдали за ним, не узнавая. Он ступил на лестницу, ласково касаясь перил ладонью. Стены, сад, бассейн — все вплоть до направления летних солнечных лучей, расположения фасада, выходившего в поля, и другого — на море, все рассчитал, построил, оборудовал он сам. Он был хозяином этого гигантского, молчаливо окружавшего его со всех сторон жилища, которое прислушивалось теперь к скрипу его грязных сапог на лестничных площадках. Ему стало стыдно, и, когда он вошел в эту образцовую квартиру, оборудованную парижским декоратором, он побоялся осветить большое зеркало в прихожей, где увидел бы свое застывшее отражение, все еще в охотничьем костюме, в черной канадке, жесткой, как листовое железо, в брюках из водоотталкивающей ткани, в красноватых резиновых болотных сапогах, причем к левому на щиколотке была приклеена, как к автопокрышке, круглая резиновая заплатка.
Он вошел в кухню, положил фонарик на стол, у стены. Он чувствовал, как нелепо выглядит в этой образцовой, безупречно чистой, нереальной, точно из каталога, кухне. Осторожно сел на стул с изящным рисунком, попробовал снять сапоги и невольно подумал, что эти обставленные с таким вкусом комнаты были абсолютно непрактичны, неудобны для жизни. Он ошибался, когда задумал проект этого дома, ошибался, когда построил, вопреки мнению друзей, ошибался... Уже многие месяцы он ошибается, и вот наконец... Прямо в носках он прошел через кухню — напиться из-под крана, но воды не было. Все вокруг было враждебным. Он начинал мерзнуть. Как ему сказала Мари-Лор? «Ты сошел с ума!..» Безумец. Только безумцу могло прийти в голову бежать в эту безумную ночь искать убежище... от кого?.. от чего? Он уже не знал, но в ушах все гремел выстрел, от которого задрожали перегородки. Мерибель уснул вечным сном. А он, он бежал... И теперь его будут преследовать как злоумышленника.
Он перешел в гостиную. Луч фонарика шарил по мебели светлого дерева, и ему вспомнились слова из буклета, им же написанного: Лучший жилой ансамбль на Кот-д'Амур, в пятистах метрах от Пирьяка. Вы покупаете небо, радость. Вы помещаете капитал в предприятие счастья. Он не подозревал еще тогда, что некоторым образом плутовал, неясно как, но плутовал. Завтра... послезавтра... времени достаточно, чтобы разобраться в причинах краха. А теперь — спать. Он снял куртку, машинально выложил все из карманов; он так устал, что ему пришлось напряженно думать, разглядывая трубку, кисет, зажигалку, бумажник — предметы, которых пальцы не привыкли касаться. Эти вещи принадлежали Мерибелю. Ручные часы были его часами. Обручальное кольцо... он вынужден был поменяться с Мерибелем обручальными кольцами... Труп Мерибеля стал его трупом. Кто сказал, что он безумец? Он умер. Если бы только он мог уснуть как мертвый! Он поискал спальню. Забыл, как расположены комнаты; снова вернулся в вестибюль — на ощупь. Кажется, спальня выходила окнами на море? Ориентиром был гул прибоя. С этой стороны завывание ветра доходило до такой пронзительной ноты, что он остановился в ногах кровати, прислушался. В Бриере, этом равнинном краю, какой только вой бури не приходилось ему слышать. Но эта буря была не похожа на другие. Этот рев уносил с собой что-то самое дикое в его собственной драме, будто неким таинственным образом он сам умышленно вызвал его. Широкая кровать была застлана роскошным покрывалом, но ни простыни, ни подушек не было. Это была почти что иллюзорная кровать, прибранная ради того, чтобы привлечь посетителей, расхаживавших из комнаты в комнату, как в музее, слегка ошеломленных светом, ослепительной гармонией красок и думавших: «Вот бы здесь пожить!»
Сэвр снял брюки и бросил их на обитое бархатом глубокое и мягкое, словно пуховое, кресло. Холод можно было терпеть. Сквозь крепко закрытые окна проникало могучее дыхание моря, отдававшее запахом тины, мертвых водорослей. Но сырость была страшнее холода. Ткани стали липкими. Матрас — влажным. Покрывало прилипало к телу. Сэвр растянулся на кровати, потушил фонарик, потер одна о другую закоченевшие ноги. Темнота была полной. Он закрыл, однако, глаза, чтобы остаться наедине со своей мукой, и понял, что не уснуть.
Должно быть, Мари-Лор сейчас звонила в жандармерию. Завтра разразится скандал. С ужасом узнают, что Жорж Сэвр выстрелил себе в голову из ружья, а его зять, Филипп Мерибель, бежал. Так ли было дело? Все до того запутано!.. На деле же покончил с собой Мерибель, а Сэвр, то есть он сам, мгновенно разыграл мизансцену, чтобы поверили, что покойный... Ну конечно! Концы с концами не сходились! И следствие так или иначе докопается до истины. Тогда его обвинят в убийстве Мерибеля. К счастью, он сможет показать письмо, но... Думать больше не хотелось. Он чувствовал безмерную усталость. Завернувшись в покрывало, подтянув колени к груди, он пытался удержать хоть немного тепла, выжить, несмотря ни на что, — ведь оставалась же какая-то надежда. Он начинал дремать, впадал в забытье. Шквальный ветер ударял в стену, хлестал струями дождя, словно горстями щебенки, в ставни. Сэвр со стоном ворочался с боку на бок... Дениза!.. Впервые за время своего траура он не вспомнил о Денизе перед сном. Если бы она была рядом... Открыв рот, он проваливался в сон, потом внезапно мысли его прояснились в каком-то ночном озарении, освещая сознание, точно печальным лунным светом. Он понял, что погиб. Вот-вот заболеет. Никто не придет к нему на помощь. Целый жилой квартал был тщательно заперт, забаррикадирован на зиму. В декабре владельцы особняков уже не заботились больше ни о чем. Даже матушка Жосс не давала себе труда проветривать необитаемые до самой Пасхи квартиры. Он был здесь еще более одинок и еще более обездолен, чем потерпевший кораблекрушение на необитаемом острове. Мари-Лор сказала: «До четверга!» Но сумеет ли она ускользнуть от тех, кто станет мучить ее вопросами? Какая находка для газет — эта женщина в слезах, брат которой погиб, а муж сбежал! А уж если полиция докопается до истины, беда: она становится вдовой человека, убитого ее собственным братом! А если будет молчать, то станет соучастницей. А если...
Сэвр зажег фонарик, прислонился к стене. Нет! Немыслимо! Если бы у него было время взвесить последствия, он нашел бы в себе силы бороться. Он и сейчас еще может. Достаточно снять телефонную трубку. Он поднялся, вернулся в гостиную. Телефон стоял на низком столике, белый, как кости, валяющиеся на пляже, и такой же, как они, мертвый: не включенный в сеть. Бутафорский аппарат, изящный штрих в элегантно обставленной гостиной. Между Сэвром и внешним миром простиралась даль затопленных полей, беспокойной ночи; он взглянул, который час. До утра было еще далеко, так далеко, что он вздрогнул. А продержаться надо будет пять дней! И пять ночей!
Он забился в кресло, закутав ноги курткой. А что, если написать прокурору? Ведь именно к нему обращаются в подобных случаях? Только где взять почтовую бумагу, ручку, марки? И все-таки, если бы он мог объясниться сразу же, пока все случившееся еще свежо в памяти, в мельчайших подробностях, будто он видит фильм!.. Та хижина, например. Справа заросли камыша, где ветер выдувал быстрые просеки, и поверхность воды, подернутая рябью... «Ну и собачья погода, такой не припомню», — брюзжал Мерибель. С этого все и началось. Невозможно вспомнить, что было раньше. Иначе пришлось бы до бесконечности припоминать случайные встречи, из которых складывается жизнь, события, переплетающиеся, как железнодорожные пути. Какая стрелка направила Денизу, а затем и Мерибеля в его сторону? Почему он женился на Денизе? Почему Мари-Лор вышла замуж за Мерибеля? Нет, не то; прокурор должен знать, что все началось с той минуты, когда Мерибель сказал: «Вернемся?»
Они вместе посмотрели на серое небо, затем Мерибель, держа старенькое ружье у сгиба локтя, нагнулся, чтобы выйти из хижины. Шлепали по грязи. А в это самое время вестник несчастья подъезжал к маленькой ферме, к «лачуге», но он этого не знал. Это было... это было вчера вечером. Спускались сумерки. Который был час? Прокурор захочет точно знать время. Может быть, половина пятого. «Ну и ветрюга завтра будет!» — добавил Мерибель, когда они выбрались на более твердую почву. На огромном пространстве болота, кроме них, не было ни души. До «лачуги» оставалось еще более получаса ходьбы вдоль дороги на Ларош-Бернар. Надо ли объяснять, почему Мерибель купил эту халупу? Если прокурор равнодушен к охоте и рыбной ловле, он никогда не поймет Мерибеля. Может, это и погубило его, беднягу Филиппа? Он не был ни высок ростом, ни слишком силен, и тут они были ровни; но чувствовалась в нем какая-то дьявольская живучесть. Все время в движении, все время что-то зреет в голове; замашки богача; «лачугу» он переделал собственными руками, словом — мастер на все руки! Собственное логово! Квартира в Нанте хороша для Мари-Лор или для приезжих клиентов, да и то он предпочитал принимать их в кафе. Как только возвращался из поездки, тут же — на ферму с ружьями или удочками. Или же кухарничал — обожал вкусно поесть и распробовать что-нибудь этакое, изысканное. Навязывал свои привычки и ритм жизни всем на свете. Даже Дениза не устояла...
Сэвр вытянул затекшие ноги, пытаясь устроиться поудобнее. Что-то упало, видно, во дворе. Конечно, еще потребуется ремонт. Тем хуже! Сэвр в счет уже не шел. К тому же не его вина, что бурей сорвало крышу... И не его вина, что Мерибель выстрелил себе в голову. Если разобраться, в чем он виноват? В том, что вовремя не разглядел. Но ведь и здравомыслящая Дениза ни о чем не подозревала. Еще одна подробность, которую прокурор наверняка не понял бы. Если бы он стал допрашивать Сэвра, то спросил бы, можно не сомневаться:
— Почему вы не присматривались к своему зятю?
— Он был моим компаньоном.
— Вот именно! Вам следовало бы время от времени уяснять, что к чему. Нельзя же было развязывать руки человеку с авантюрными замашками.
Дениза, напротив, считала, что Мерибелю следовало предоставлять свободу действий. А у Сэвра не было привычки ставить под сомнение правоту Денизы. Ну так что? Нужно будет объяснять, что за человек Дениза? Судьям, адвокатам интересно знать. Почему он женился на Денизе? Из-за денег? Из-за влиятельных родственников? Если бы он сказал — по любви, улыбнулись бы. Когда вдовец говорит о любви — это смешно!
Сэвр встал. Куда он подевал сумку? Мари-Лор, конечно, не подумала об аспирине. Не было времени. Он снова зажег фонарик и вернулся на кухню. Сумка лежала под столом. Он вспомнил, что они с Мари-Лор укладывали ее в дикой суматохе перед отъездом. Он вывалил оттуда все, разложил коробки консервов: крабы, горошек... Что он будет делать с горошком без кастрюли, без огня?.. Мясное рагу с бобами, шампиньоны, пачка сухарей, баночки с вареньем, бутылочка кетчупа... Они действительно потеряли голову... Ни одного лекарства. На дне — электробритва. Надо продержаться пять дней с такой-то провизией! Смешно! Болела голова. Может, он простудился. Если бы еще было что курить! Правда, оставалась трубка покойного, но он еще до этого не дошел. По крайней мере пока что! Начало шестого. Ветер не утихал. Сэвр погасил фонарик. Надо экономить, он уже чувствовал, как трудно будет протянуть столько времени.
На ощупь добрался до спальни. Дождь все еще барабанил по стенам, и грозный шум моря вливался в грохот, низкий органный рев, от которого по временам дрожали стекла. Он снова лег, натянул на себя покрывало, сверху набросил куртку. Так что? На чем он остановился? Он напишет прокурору. Нелепо, как и все прочее, зато займет мысли. Итак, все началось, когда они возвращались. Во дворе фермы, у гаража, куда они загоняли машины, уже стоял красный спортивный автомобиль, «мустанг».
— Узнаешь? — спросил Мерибель; он сразу же скис, так как не любил, когда ему мешали на ферме.
Они подошли и увидели номерной знак, на котором, кроме арабских букв, значились две латинские: МА.
— Из Марокко? Здесь?
Виноватая, готовая просить прощения, Мари-Лор наблюдала за ними.
— Он настаивал, — прошептала она. — Я его провела в курительную.
— Что за фокусы? В такое время? — рявкнул Мерибель. Но они нисколько не испугались, ни тот, ни другой. Сэвр даже вспомнил, что погладил щеки и сказал: «Может, стоит побриться?» Для свидетельских показаний все важно. Зачем, например, скрывать эту привычку выглядеть опрятным, ухоженным, в соответствии с тем образом директора крупного агентства, известного предпринимателя, который составляют себе люди. Мерибель посмеивался над ним: «Ты похож на приказчика...» Вовсе не так. Все это ради Денизы, ради ее одобрения. Ее уже нет в живых, но по-прежнему хотелось ей нравиться. О ней нельзя говорить хладнокровно. Он никогда не смог бы им объяснить... У них с Денизой вообще было так сложно!
Ладно! Вошли на кухню, поставили ружья рядом со стенными часами. Мерибель еще успел снять крышку с кастрюли, понюхать, как вкусно пахнет.
— Не забудь посолить!
Мари-Лор смотрела на них — как они похожи друг на друга в охотничьих еще влажных костюмах.
— Могли бы переодеться. Убираться-то не вам приходится! — заметила она.
Мерибель пожал плечами и толкнул дверь в курительную комнату. Они узнали его с первого взгляда. Он не изменился, но стал франтом, да еще самоуверенным.
— Здравствуйте, Сэвр.
В былые времена он сказал бы: господин Сэвр.
— Здравствуйте, Мерибель.
В сером костюме он казался более худым и выше ростом, чем Мерибель. Во всяком случае, так казалось. Однако очко в его пользу. Будто разговаривал со своими арендаторами.
— Ничего себе погодка для отпуска! — начал с ходу Мерибель.
Поразительно, как запомнилась каждая фраза, каждая реплика, запечатлелся каждый образ. В камине весело пылали дрова; от охотничьих курток, сильно пахнувших болотом, шел пар.
— Я не в отпуске. Специально приехал к вам... С тех пор как вы меня... — (казалось, он вот-вот скажет: вы меня выставили вон, — но спохватился), — с тех пор как мы расстались, я завел дело в Марокко. И довольно удачно. Работы на тех землях невпроворот... при условии, что рискуешь, конечно... Но вам все это не хуже меня известно, не правда ли, Мерибель?
Произнесено это было так, что оба они сразу насторожились.
— Что вы хотите этим сказать, Мопре? — спросил Мерибель.
Мопре взглянул на часы, взял папку, стоявшую у ножки его кресла, которую они раньше не заметили, и продолжал, теребя молнию:
— Кое-кто из моих клиентов помещает также свои капиталы в испанские компании, как раз в той области, где у вас интересы... Но ходят довольно странные слухи... а когда я говорю «слухи»...
Мерибель встал подбросить дров в камин. Вот они втроем, кажется, болтают самым миролюбивым образом, но истина уже пробивает себе дорогу. Того и гляди взорвется. И взорвалась.
— Продавать квартиры — дело хорошее. Но продавать одни и те же квартиры по нескольку раз... еще лучше. Не говоря уже о взятках... о сделках с подрядчиками... У меня тут целое досье.
Он легонько барабанил по папке. Мило улыбался.
— Когда-то — я был вашим агентом — мы повздорили по куда более ничтожному поводу.
Он резко рванул молнию и стал извлекать из папки бумаги... планы... счета...
— Разумеется, это только копии, — уточнил он все с той же кривой улыбочкой. — Большинство клиентов там не живет. Они полагаются на застройщика. Само собой, контора Сэвра вне подозрений...
С этой минуты в дом вошла драма. Стиснув кулаки и упершись локтями в колени, опустив голову, Мерибель разглядывал свои сапоги. Он должен был бы... впрочем, нет! Он казался совершенно раздавленным. Сэвр словно заново переживал эту минуту, и сердце его бешено колотилось. Никто, и меньше всего судьи, не поверил бы, что Сэвр был не в курсе махинаций своего зятя. Мопре не обращал больше внимания на Мерибеля. Разговаривал с бывшим патроном. Не угрожал. Не было нужды угрожать. Бумаги, которые он держал в руках, были опаснее взведенного курка.
— Я оставлю вам досье, — закончил он. — Никто еще не знает, что я тут раскопал. Пока что... это всего-навсего неосмотрительность, может быть поправимая... При условии, если действовать быстро! Выплатите мне комиссионные, и я вернусь в Касабланку. Я вам оказываю услугу, вот и все... Скажем, двести тысяч франков. Из рук в руки. Так ведь вы и работаете, не правда ли?
Довольный собой, он закурил.
>> след. >> |