[в начало]
[Аверченко] [Бальзак] [Лейла Берг] [Буало-Нарсежак] [Булгаков] [Бунин] [Гофман] [Гюго] [Альфонс Доде] [Драйзер] [Знаменский] [Леонид Зорин] [Кашиф] [Бернар Клавель] [Крылов] [Крымов] [Лакербай] [Виль Липатов] [Мериме] [Мирнев] [Ги де Мопассан] [Мюссе] [Несин] [Эдвард Олби] [Игорь Пидоренко] [Стендаль] [Тэффи] [Владимир Фирсов] [Флобер] [Франс] [Хаггард] [Эрнест Хемингуэй] [Энтони]
[скачать книгу]


Тэффи. Трубка

 
Начало сайта

Другие произведения автора

Начало произведения

     Тэффи. Трубка
     
     
     -------------------------------------------------------------------
     Тэффи Н.А. Рассказы. Сост. Е.Трубилова. — М.: Молодая гвардия, 1990
     Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, сентябрь 2006
     -------------------------------------------------------------------
     
     
     Никогда мы не знаем, что именно может повернуть нашу жизнь, скривить ее линию. Это нам знать не дано.
     Иногда нечто, к чему мы относимся как к явному пустяку, как к мелочи тысячи тысяч раз встречавшейся и пролетевшей мимо бесследно — это самое нечто вдруг сыграет такую роль, что во все дни свои ее не забудешь.
     Примеры, пожалуй, и приводить не стоит. Как будто и так ясно.
     Вот идет человек по улице. Видит — лежит пуговица. Уж не моя ли?
     В эту минуту, то есть как раз в то время, когда он пригнулся к земле и не видит, что около него делается, — проходит мимо тот самый человек, которого он тщетно разыскивает уже несколько лет.
     Или наоборот — приостановился человек на одну минуту, чтобы взглянуть, не его ли это пуговица, и этой минутной задержки было достаточно, чтобы, подняв голову, он встретился нос к носу с кем-то, от кого уже несколько лет всячески удирал и прятался.
     Но та история, о которой я хочу рассказать, несколько сложнее.
     Жил-был на свете некто Василий Васильевич Зобов. Существо довольно скромное. Явился он в Петербург откуда-то с юга и стал работать в газете в качестве корректора.
     Корректор он был скверный. Не потому что пропускал ошибки, а потому, что исправлял авторов.
     Напишет автор в рассказе из деревенской жизни:
     « — Чаво те надоть? — спросил Вавила».
     А Зобов поправит:
     « — Чего тебе надо? — спросил Вавила».
     Напишет автор:
     « — Как вы смеете! — вспыхнула Елена».
     Зобов поправит:
     « — Как вы смеете! — вспыхнув, сказала Елена».
      — Зачем вы вставляете слова? — злится автор. — Кто вас просит?
      — А как же? — с достоинством отвечает Зобов. — Вы пишете, что Елена вспыхнула, а кто сказал фразу «Как вы смеете» — остается неизвестным. Дополнить и выправить фразу лежит на обязанности корректора.
     Его ругали, чуть не били, и в конце концов выгнали. Тогда он стал журналистом.
     Писал горячие статьи о «городской детворе», об «отцах города и общественном пироге», о «грабиловке и недобросовестном товаре мороженщиков».
     На пожары его не пускали. Его пожарный репортаж принимал слишком вдохновенно-нероновские оттенки.
     «Лабаз пылал. Казалось, сама Этна рвется в небеса раскаленными своими недрами, принося неисчислимые убытки купцу Фертову с сыновьями».
     На пожары его не пускали.
     Он вечно вертелся в редакции, в типографии, перехватывал взаймы у кого попало и вечно что-то комбинировал, причем комбинации эти, хотя были крепко обдуманы и хлопотно выполнены, редко приносили ему больше полтинника.
     Внешностью Зобов был плюгав, с черненькими обсосанными усиками, и сношенным в жгут ситцевым воротничком.
      — Мягкие теперь в моде.
     Семейная жизнь его, как у всех не имеющих семьи, была очень сложная.
     У него была сожительница, огромная, пышная Сусанна Робертовна, дочь «покойного театрального деятеля», попросту говоря — циркового фокусника. У Сусанны была мамаша и двое детей от двух предшествующих Зобову небраков. Глухонемой сын и подслеповатая девочка.
     Сусанна сдавала комнаты, мамаша на жильцов готовила, Зобов жил как муж, то есть не платил ни за еду, ни за комнату и дрался с Сусанной, которая его ревновала. В драках принимала участие и мамаша, но в бой не вступала, а, стоя на пороге, руководила советами.
     Так шла в широком своем русле жизнь Василия Васильевича Зобова. Шла, текла и вдруг приостановилась и повернула.
     Вы думаете — какая-нибудь необычайная встреча, любовь, нечто яркое и неотвратимое?
     Ничего даже похожего. Просто — трубка.
     Дело было так. Шел Зобов по Невскому, посматривал на витрины и довольно равнодушно остановился около табачного магазина. Магазин был большой, нарядный и выставил в своем окошке целую коллекцию самых разнообразных трубок. Каких тут только не было. И длинные старинные чубуки, с янтарными кончиками, и какие-то коленчатые, вроде духового инструмента, с шелковыми кисточками, тирольские, что ли. И совсем прямые, и хорошенькие, толстенькие, аппетитно выгнутые, чтобы повесить на губу и, чуть придерживая, потягивать дымок. Носогрейки.
     Долго разглядывал Зобов эти трубки и наконец остановился на одной и уже не отводил от нее глаз.
     Это была как раз маленькая, толстенькая, которую курильщик любовно сжимает всю в кулаке, трубка старого моряка английских романов.
     Смотрел на нее Зобов и чем дольше смотрел, тем страннее себя чувствовал. Словно гипноз. Что же это такое? Что-то милое, что-то забытое, как определенный факт, но точное и ясное, как настроение. Вроде того, как если бы человек вспоминал меню съеденного им обеда.
      — Что-то такое было еще... такое вкусное, какое-то деревенское... ах да — жареная колбаса.
     Вкус, впечатление — все осталось в памяти — забыта только форма, вид, название, давшие это впечатление.
     Так и тут. Стоял Зобов перед толстенькой трубкой и не знал, в чем дело, но чувствовал милую, давно бывшую и не вернувшуюся радость.
      — Английская трубочка... старый капитан...
     И вдруг заколыхалась, разъехалась в стороны туманная завеса памяти, и увидел Зобов страницу детской книжки и на странице картинку. Толстый господин в плаще, нахмурившись, сжимает бритой губой маленькую толстенькую трубочку. И подпись:
     «Капитан бодрствовал всю ночь».
     Вот оно что!
     Зобову было тогда лет десять, когда этот капитан на картинке бодрствовал. И от волнения и великого восхищения Зобов прочел тогда вместо «бодрствовал» — слова в детском обиходе не только редкого, но прямо небывалого — прочел Зобов «бодросовал»: «Капитан бодросовал всю ночь».
     И это бодросованье ничуть не удивило его. Мало ли в таких книжках бывает необычайных слов. Реи, спардеки, галсы, какие-то кабельтовы. Среди этих таинственных предметов человеку умеющему вполне возможно было и бодросовать.
     Какой чудный мир отваги, честности, доблести, где даже пираты сдерживают данное слово и не сморгнув жертвуют жизнью для спасения друга.
     Задумчиво вошел Зобов в магазин, купил трубку, спросил английского, непременно английского табаку, долго нюхал его густой медовый запах. Тут же набил трубку, потянул и скосил глаз на зеркало.
      — Надо усы долой.
     В редакции, уже наголо выбритый, сидел тихо, иронически, «по-американски», опустив углы рта, попыхивал трубочкой. Когда при нем поругались два журналиста, он вдруг строго вытянул руку и сказал назидательно:
      — Тсс! Не забудьте, что прежде всего надо быть джентльменами.
      — Что-о? — удивились журналисты. — Что он там брешет?
     Зобов передвинул свою трубочку на другую сторону, перекинул ногу на ногу, заложил пальцы в проймы жилетки. Спокойствие и невозмутимость.
     В этот день он у товарищей денег не занимал.
     Дома отнеслись к трубочке подозрительно. Еще более подозрительным показалось бритое лицо и невозмутимый вид. Но когда он неожиданно прошел на кухню и, поцеловав ручку у мамаши, спросил, не может ли он быть чем-нибудь полезен — подозрение сменилось явным испугом.
      — Уложи его скорее, — шептала мамаша Сусанне. — И где это он с утра накачался? Где, говорю, набодался-то?
     И вот так и пошло.
     Зобов стал джентльменом. Джентльменом и англичанином.
      — Зобов, — сказал кто-то в редакции. — Фамилии у вас скверная. Дефективная. От дефекта, от зоба.
      — Н-да, — спокойно отвечал Зобов. — Большинство английских фамилий на русский слух кажутся странными.
     И потянул трубочку.
     Его собеседник не был знатоком английских фамилий, поэтому предпочел промолчать.
     Он стал носить высокие крахмальные воротнички и крахмальные манжеты, столь огромные, что они влезали в рукава только самым краешком. Он брился, мылся и все время либо благодарил, либо извинялся. И все сухо, холодно, с достоинством.
     Пышная Сусанна Робертовна перестала его ревновать. Ревность сменилась страхом и уважением, и смесь этих двух неприятных чувств погасила приятное — страсть.
     Мамаша тоже стала его побаиваться. Особенно после того, как он выдал ей на расходы денег и потребовал на обед кровавый бифштекс и полбутылки портеру.
     Дети при виде его удирали из комнаты, подталкивал друг друга в дверях.
     Перемена естества отразилась и на его писании. Излишний пафос пропал. Явилась трезвая деловитость.
     Раскаленные недра Этны сменили сухие строки о небольшом пожаре, быстро ликвидированном подоспевшими пожарными.
     Всякая чрезмерность отпала.
      — Все на свете должно быть просто, ясно и по-джентльменски.
     Единственным увлечением, которое он себе позволял и даже в себе поощрял, была любовь к океану. Океана он никогда в жизни не видел, но уверял, что любовь эта «у них у всех в крови от предков».
     Он любил в дождливую погоду надеть непромокайку, поднять капюшон, сунуть в рот трубку и, недовольно покрякивая, пойти побродить по улицам.
      — Это мне что-то напоминает. Не то лето в Исландии, не то зиму у берегов Северной Африки. Я там не бывал, но это у нас в крови.
      — Василь Василич! — ахала мамаша. — Но ведь вы же русский!
      — Н-да, если хотите, — посасывая трубочку, отвечал Зобов. — То есть фактически русский.
      — Так чего ж дурака-то валять! — не унималась мамаша.
      — Простите, — холодно-вежливо отвечал Зобов. — Я спорить с вами не буду. Для меня каждая женщина леди, а с леди джентльмены не спорят.
     Сусанна Робертовна завела роман с жильцом-акцизным. Зобов реагировал на это подчеркнутой вежливостью с соперником и продолжал быть внимательным к Сусанне.
     Революция разлучила их. Зобов оказался в Марселе. Сусанна с мамашей и детьми, по слухам прихватив с собой и жильца-акцизного, застряли в Болгарии.
     Зобов, постаревший и одряхлевший, работал сначала грузчиком в порту, потом, там же, сторожем и все свои деньги, оставив только самые необходимые гроши, отсылал Сусанне Робертовне. Сусанна присылала в ответ грозные письма, в которых упрекала его в неблагодарности, в жестокосердии и, перепутав все времена и числа, позорила его за то, что он бросил своих несчастных убогих детей, предоставив ей, слабой женщине, заботу о них.
     Он иронически пожимал плечами и продолжал отсылать все, что мог, своей леди.
     Эпилог наступил быстро.
     Возвращаясь с работы, потерял трубку. Долго искал ее под дождем. Промок, продрог, схватил воспаление легких.
     Три дня бредил штурвалами, кубриками, кабельтовыми.
     Русский рабочий с верфи забегал навестить. Он же принял его последнее дыхание,
      — Вставай, старый Билль! — бормотал умирающий. — Вставай! Скорее наверх! Великий капитан зовет тебя.
     Так и умер старый Билль, англичанин, мореплаватель и джентльмен, мещанин Курской губернии, города Тима, Василий Васильевич Зобов.


Библиотека OCR Longsoft